– Вы знали его, не так ли? – спросил Шарль.
Старуха медленно высвободила свои руки. Брогли увидел, что они были чудовищно изувечены. На ладонях зияли глубокие дыры. "Стигматы", – подумал Шарль.
Он повернулся к Моруа.
– Я приютил Мари много лет назад, – сказал священник. – Ее долгое время преследовали власти. Но она страдает сегодня так же, как и вчера. Все ее родные умерли. Она никогда не искала ничего, кроме душевного покоя… Раньше она надеялась найти его в самых страшных муках. Она была… с ними. Конвульсионистка. Она знала не только Жака де Марсия, но и Франсуа де Пари.
Ее окружала почти мистическая аура, от нее веяло смертью, как будто она уже одной ногой стояла в могиле. Значит, она участвовала в тайных церемониях, предавая свою плоть мучениям, чтобы достойнее принести себя в жертву Христу и приблизиться к нему в страдании. На этом пути она дошла до самого конца.
– Какой прелестный портрет, – усмехнувшись, проговорила Мари Дезарно. – Не забывайте, Жан, что одно ухо у меня еще слышит. Впрочем, молчание вашего гостя красноречиво… Кого вы увидели, Бога или дьявола? Мы ошибались, мой друг. Да-да, ошибались. Но видите, от тех страданий, от того желания самоистязания и смерти мне осталось вот это.
Она развела своими длинными руками, показывая ему продырявленные ладони.
– Следы нашего безумия. Мы, одержимые Господом… Да! Я была одной из тех, кого били до смерти и кто поднимался, сотрясаясь от спазмов и конвульсий. Я была добровольной мученицей. Меня распинали.
Она опять засмеялась.
– Ну, не до конца, конечно.
Все еще звучал ее смех. Ощущая сухость во рту, Шарль повторил:
– Знали ли вы аббата Марсия?
Он схватил стул и сел напротив нее.
– О да… А до него и дьякона. Оба были святыми. Они встретились, постойте… Должно быть, около 1730 года. Сорок лет назад!
Она подняла голову.
– Марсий был тогда семинаристом… Они с дьяконом поддерживали "протестующих". Для Жака это оказалось труднее. Он был молод… Все его свершения в лоне Церкви были еще впереди… Он действовал тайно, а ситуация после "Unigenitus" стала совсем непростой… Понимаете, он не мог пойти на то, чтобы его выдворил или отлучил епископ… Но он разделял идеи Франсуа. И его благотворительность. Жак был потрясен несправедливостью. Я подчеркиваю – действительно потрясен. Физически. Дьякон имел обыкновение сообщать ему… тайны.
– Тайны? Какие тайны?
Потрескавшиеся губы старухи вытянулись. У нее отсутствовали многие зубы.
– Почем мне знать? Тайны исповеди. Может, алхимии. Вас именно это интересует? Нет, мой друг, не тайны черной магии или эзотерического шабаша. Они были просто истинными служителями Бога, которых даже Церковь хотела уничтожить…
Шарль наклонился.
– Известно ли вам, что Жак де Марсий собирался устроить покушение на супругу наследника после ее приезда во Францию?
Она сделала жест отрицания.
– Какая нелепость! Мой друг, именно в этом хотели вас убедить. Говорили, что он критиковал Марию Терезию с кафедры во время раздела Польши. Но в действительности единственным, к чему он стремился, был разговор! Разговор с королем. Он не отдавал себе отчета! Он хотел лишь аудиенции. Он желал, чтобы его выслушали! Его пытались убить, потому что он знал правду.
– Какую правду?
Кривая улыбка не сходила с ее губ. Но на этот раз старуха заколебалась.
– Какую правду? – настаивал Брогли. – Вы и аббат… У вас были… интимные отношения?
Она опять странно засмеялась – это было почти кудахтанье.
– С Жаком? Нет… с ним – нет.
Старуха помолчала, замыкаясь в себе, как будто она погружалась в прошлое. Затем задумчиво заговорила:
– И он не принимал участия в наших церемониях. Жак присутствовал на одном из тайных ритуалов. Он видел, как мы извиваемся от боли. Да, он был янсенистом. Но он не был согласен с нами. Его пугало то, чем занимались мы с друзьями… Он ушел, бледный и потрясенный. Я хорошо помню. Это вообще оказалось последним, что мне довелось увидеть. В тот же самый вечер мне выжгли глаза.
С самого начала разговора Шарлю было чрезвычайно не по себе.
– Глаза… Но почему?
– Ну, я же сказала, что иногда мы заходили слишком далеко. Да потому что я была недостойна смотреть на Всемогущего!
Она произнесла это с ноткой раскаяния, но и с каким-то отголоском былого безумия. Шарль провел рукой по лбу. Он понял – он уже знал. Но он хотел услышать это из уст безумной. Ему требовалось доказательство.
– Почему?
Ее губы дрожали. Она все еще колебалась.
– Потому что…
– Почему, Мари, почему вы были недостойны смотреть на Господа?
– Потому что я бросила своего ребенка!
Брогли позволил ей продолжать. Сейчас она уже не могла остановиться. Старуха говорила треснувшим голосом:
– Они меня заставили! Они хотели забрать его у меня или убить его! Тогда я его отослала… Я его поручила… кормилице… Эта необразованная скотина воспитывала и других детей, она жила за десять лье от Парижа… Она плохо с ним обращалась, я это знаю. И другие дети тоже его били. Она издевалась над ним, называла его маленьким принцем… И она насмехалась надо мной! Жак спас нас. Он его приютил и вырастил. Меня же преследовали… И я бежала…
– Но знаете ли вы, где ваш сын? Знаете ли вы, чем он сейчас занимается?
Она снова подняла голову. Ее лицо оставалось совершенно неподвижным. Через несколько мгновений она ответила:
– А что, разве он жив!
Шарль поднес руку к губам.
"Боже мой… Боже мой…"
Он почувствовал огромный комок в горле.
– Нет… Нет, Мари… Но…
Он наклонился и нежно взял ее за руки.
– Скажите мне, Мари… чем вы занимались раньше? До того как присоединились к конвульсионистам?
– Чем я занималась? Я торговала своим телом, господин граф! – воскликнула она сдавленным голосом.
Она тоже наклонилась, и Брогли подумал, что ее кости могут треснуть. Руки Шарля были горячими и влажными; руки конвульсионистки – ледяными.
– Я была шлюхой! Я жила с умирающей матерью и двумя сестрами… Много раз ко мне приходил один мужчина. В то время я была красивой и соблазнительной… Он увез меня.
– Куда же? Куда он вас увез?
– В Парк-о-Серф, – сказала она смеясь, но теперь это был смех сумасшедшей. – В Парк-о-Серф!
Яйцо Шарля стало мертвенно-бледным. Слова старухи преследовали его, звучали в его голове, а она не переставала хохотать.
Тогда шеф Тайной службы достал небольшой предмет, который он принес с собой.
В продырявленную тощую ладонь старухи он вложил футляр.
– Что это? – спросила она.
– Сувенир.
Она открыла его. Ее рука ощупывала прядь волос и записку, которую она уже не могла прочитать. На краткий миг на ее лбу более явно обозначились морщины; она нахмурилась, продолжая поглаживать листок, как будто перебирала что-то в своей памяти…
Ее лицо просветлело, но тут же вновь омрачилось.
И она заплакала. Но в ее всхлипываниях не было слез – их поглощали бездонные, как у мумии, глазные впадины, похожие на кратеры потухших вулканов.
Перед самым уходом, столь же стремительным, как и его приход, Шарля остановил аббат.
Кюре мрачно посмотрел на него.
– Вам следовало бы побыть в уединении.
– У меня нет времени, господин аббат.
Моруа твердо держал шефа Тайной службы за руку.
– Нет, нет. Вам следует уединиться.
Шарль поднял на кюре удивленные глаза.
– Где же? – спросил он.
Моруа ограничился тем, что указал дрожащим пальцем наверх.
Шарль находился в центре кладбища Сен-Медар.
Снова пошел дождь.
Надгробные памятники казались мрачными пятнами на влажной земле. Покосившиеся то влево, то вправо кресты как будто отбивали ритм загробного времени. Повсюду уныло зияли входы в склепы, закрытые решеткой со скрипучими замками. Каменные лестницы исчезали в глубинах мавзолеев, ведя, возможно, к каким-нибудь парижским катакомбам. Меж могилами завывал ветер. Совсем не нужно было особенно напрягать воображение, чтобы представить себе, как посреди этих эпитафий в Средние века происходили погребальные танцы и по ковчегам с мощами скользили тени скелетов, висельников, призраков и тех, с кого заживо содрали кожу.
– Это чудовищно, – неслышно пробормотал Шарль. – Чудовищно.
Шарль стоял перед могилой аббата Марсия. После смерти его тело было возвращено приходу. Он был здесь похоронен. В двух шагах от того места, где покоился дьякон Франсуа де Пари, там, где начали происходить чудеса, исцеления и конвульсии. Шарль посмотрел на шаткую стелу.
Здесь покоится
Жак де Марсий
1715–1770
Благодарные прихожане
По его векам стекали капли дождя…
Вдруг он заметил, что на могиле лежат цветы.
Свежие цветы.
А рядом с ними неподвижно сидит птица.
Прищурившись, Шарль наклонился. Птица не пошевельнулась. Это… это было чучело.
Шарль поднял его, долго осматривал, затем поставил на место.
Птица эта была принесена в дар…
"Он возвращается сюда время от времени, – подумал де Брогли. – Он приносит на могилу цветы".
В подвалах Министерского крыла Августин Марьянн разложил на своем бюро планы, привезенные Виравольтой из его экспедиции в Эрбле.
Уже давно он пытался разгадать эту головоломку. Он одновременно изучал обе категории планов, пытаясь их понять. Была ли между ними связь? А что означала эта загадочная фраза – Party Time? Граф де Брогли думал, что это план вторжения на французское побережье, своего рода встречный план по отношению к готовившейся высадке агентов Тайной службы в Англии. Но если такой проект и существовал, это был явно не он. Нет, здесь что-то другое. Но эти научные формулы, расстояния, углы, подсчеты… что они могут означать? Рассматривая планы одного типа, Августин терялся, как мышь, в лабиринте горизонтальных и вертикальных линий, оканчивающихся непонятными кругами и другими геометрическими фигурами; другой ворох документов, наполовину почерневших из-за размытых чернил, содержал невразумительные химические формулы. Он обнаружил намеки на античные труды Анаксагора из Клазомен и попросил разъяснений у нескольких членов Академии Наук, не сообщая, чем вызвана срочность этой консультации.
В частности, он обратился к одному из своих друзей, химику Антуану Лавуазье, служившему в пороховом ведомстве. Его труды по усовершенствованию производства пороха уже сослужили службу Виравольте, агентам Тайной и служ6ы и членам гвардии, но никто из них не был проинформирован обо всех тонкостях этих нововведений. Однако основной интерес химика неустанно сближал его с начальником Бюро изобретений Королевского ведомства, поэтому Августин получал информацию даже о самых незначительных результатах текущих исследований. Он знал, что Лавуазье также очень интересовался феноменом воспламенения и не скрывал своего скептического отношения к традиционной теории, в соответствии с которой материалы при горении выделяли некое вещество – так называемый флогистон. Не без вызова он пытался в настоящий момент создать альтернативную теорию.
Именно Лавуазье, рассмотрев некоторые элементы отдельных планов Августина, направил его по верному пути.
– Здесь и здесь… Если дополнить символы… Речь идет о сере, – решительно сказал он.
Но все это продолжало оставаться тайной.
Августин пером очертил фразу, которую только что восстановил.
Он снова нацепил на нос свое пенсне.
"Сера. А тут сырая нефть".
С беспокойным видом он выпрямился, приоткрыв рот.
"А это… Liber ignium ad comburendos hoste… Боже мой, что же это такое?"
В тот самый момент, когда Августин Марьянн ломал голову над учеными формулами, Шарль де Брогли поручил доверенному мальчику передать Виравольте сообщение о своих открытиях. Брогли уже побывал у Мари. А Пьетро только что простился с королевой и вновь находился в Салоне Мира.
Его также проинформировали о роспуске Тайной службы. Недавно он получил письмо от Шарля, в котором, как будто в память о добрых старых временах, сообщалось не только о расчетах, но и о последних мероприятиях. "Новый генеральный прокурор, – в агентурной корреспонденции покойного Людовика XV называли именно так, – сообщил мне, что он не желает, чтобы деятельность службы продолжилась. В соответствии с предписаниями и предусмотренной для Вас процедурой, Ваше пенсионное вознаграждение составляет 10 тысяч фунтов". Виравольта уже некоторое время ожидал этого; но, как и все остальные, он не мог подвести черту под столькими годами службы. Агентуру распустят? Они собираются закрыть лавочку? Следует ли ему вернуться в Италию? Он не был уверен. Пьетро тоже умел читать между строк. Возможно, служба полностью не исчезнет. Дела Франции не могут до такой степени приостановиться, и шпионаж еще ожидают светлые дни… Шарль добавил постскриптум: "Вы знаете, что нам остается завершить еще одну миссию для блага королевского дома. Я не сообщил новому генеральному прокурору о подробностях нашего дела, чтобы не тревожить его. Тем не менее мы обязаны проявлять неослабную бдительность в связи с нависшей над нами угрозой. Спасите агентуру и наших судей. Можете считать это своим последним заданием".
В этом не было никаких сомнений.
Лакей передал Пьетро второе послание от графа де Брогли в тот момент, когда в Зеркальной галерее начинался очередной церемониал.
После утреннего туалета и мессы королевская чета обычно проходила по Зеркальной галерее между выстроившимися в два ряда придворными. В этот момент каждый с нетерпением ждал взгляда, улыбки, слова, которое свидетельствовало бы о том, что он все еще пользуется монаршей милостью. Пьетро встал сзади, за дверью, в которую только что вошел Людовик XVI с супругой. Они следовали вдоль центральной оси галереи. Пьетро показалось, что он узнал лицо парфюмера Фаржона, который в некотором отдалении улыбался и кланялся Марии Антуанетте.
Лакей с серебряной чашей в руках протискивался сквозь толпу по направлению к Виравольте.
– От губернатора.
Пьетро взял послание. Распечатав его, он увидел убористый и словно лихорадочный почерк графа де Брогли. Вот что он прочел:
"Сногсшибательная новость. Баснописец – сын генерального прокурора".
– Не может быть! – воскликнул Виравольта.
Его звонкий и сильный голос разнесся по всей Зеркальной галерее. И тут же все для него прояснилось.
С ошеломленным видом Пьетро повернулся к Людовику XVI и Марии Антуанетте. Он смотрел, как королевская чета следовала под люстрами, меж зеркал и золотых настенных панелей, вдоль этой Зеркальной галереи, полной тысяч отражений, с огромными окнами, сквозь которые струился золотистый солнечный свет.
"Сын короля… Угроза трону…"
Он сразу все понял.
Повсюду в Версале можно было увидеть изображение солнца, эмблемы, выбитой по приказу великого короля на одной из триумфальных арок, которые в былые времена были великолепны и очень изящны. Он присвоил себе этот знак – ведь принц, пожертвовавший собой во имя славы Франции, не мог не быть светочем всего мира. С того момента как он воссел на престол, Людовик XVI Не переставал думать о подготовке к коронации. Уже в мае прошлого года он поручил разработать план церемонии распорядителю Ведомства развлечений и первым дворянам. В декабре он наконец решился выделить сумму в 760 000 фунтов. Коронация будет происходить в Реймсе, по традиции французских монархов. Он выбрал дату 11 июня 1775 года, незадолго до летнего солнцестояния, самого длинного дня в году.
Пьетро забрал себе записку, адресованную Марии Антуанетте, которая, помимо басни "Стрекоза и Муравей", содержала еще и загадочное предупреждение Баснописца.
В солнцестоянье, на заре
Вы будете плясать, забот не зная.
"Ну разумеется", – подумал Виравольта.
Король, потомок Солнца. Солнцестояние. Новая заря.
Коронация.
Блеск.
В этот день Баснописец нанесет удар.
После этого Шарль де Брогли неистово взялся за дело. Необходимо было перехватить инициативу. Вновь открывшиеся факты подверглись тщательному изучению. Он созвал шпиков и осведомителей, поручил им кружить вокруг Сен-Медара, послал их поразнюхать в бывших кругах конвульсионистов и беспокойных янсенистов. Среди парижских низов была проведена облава, огромная сеть была подготовлена Брогли и генерал-лейтенантом полиции. В улочках и предместьях, тавернах и публичных домах происходили аресты: были схвачены возмутители спокойствия и проститутки, две маркизы-отравительницы и даже королевский повар и фонтанных дел мастер, служившие в самом Версале. Виравольта руководил налетами; в окружении офицеров полиции, которых вынужден был ему выделить Сартин, он без предупреждения появлялся в кафе и харчевнях, на чердаках старых гостиниц и в подвалах всех тех, кто мог иметь какие-либо претензии к монархии, – а таких было очень, очень много. Прочесывались все закоулки в чреве Парижа, вылавливалось все" что было там извращенного и ничтожного; проверки на высоком уровне охватывали английские структуры, Брогли тряс британскую сеть, убеждая Верженна вызвать лорда Стормона и потребовать у него объяснений. Граф набросился на документацию Стивенса. К нему приводили на допрос подданных Георга III, предположительно отдыхавших во Франции. Охота продолжалась и в оружейных залах, и в игорных заведениях; конфискованы были все папки и картотеки; хватали беглых; наведывались к иным бывшим любовницам Людовика XV – вплоть до удалившейся в монастырь Дюбарри! В версальские альковы и сады внедрили шпионов; распускали разные слухи. Агентура, хотя и находившаяся в состоянии агонии, развернулась, до последнего используя свой вес и силы, приобретенные за тридцать лет закулисных интриг, – подобно смертельно раненному зверю, она бросала на выполнение последней миссии всю мощь своего опыта и авторитета.
Коронация приближалась.