- Заверяю вас, профессор Лафет, - пробормотал человечек, ломая руки, - мы отошлем их обратно при первой же возможности. Самое позднее - в начале следующей недели.
Вильнёв выпрямился в кресле, насколько позволяла его грузная туша, и тяжело опустил ладони на стол, продолжая сверлить меня взглядом.
- Вам не потребуется ваш кабинет в ближайшие дни, Лафет.
Он достал из ящика стола синюю папку и пустил ее по дубовой столешнице в мою сторону.
- Вы поедете производить инвентаризацию в Фонтенбло. Если более точно - в Барбизон.
Не знаю, какой вид был в этот момент у меня, но отлично помню, как выглядел мой начальник. Он мгновенно побледнел, и его шея на несколько сантиметров ушла в воротник рубашки. В оправдание ему надо признать, что на свете мало людей, способных выдержать убийственный взгляд, который был брошен на него богатырем-викингом почти двухметрового роста и со шрамом на лице.
- Ин… инвентаризацию? - угрожающе прошипел я. - Я?
Видя, что я стою на достаточном расстоянии или, скорее, что он находится вне пределов досягаемости, Вильнёв шумно прочистил горло, пытаясь продемонстрировать некое подобие достоинства.
- Можете быть уверены, Лафет, что я не предложил бы вам это, не имея достаточных оснований.
- Надеюсь, - сказал я с язвительной улыбкой.
- Я полагаю, вы хорошо знали профессора Лешоссера?
Я поморщился, прогоняя смутное воспоминание, которое грозило обрушиться на меня.
- Бертрана Лешоссера? Специалиста по античности? Конечно, я очень хорошо его знаю.
Мое сердце заколотилось. Коринф… Раскопки под руководством Бертрана. Мои последние раскопки. Мы извлекли из воды часть груза с большой римской галеры времен правления Нерона, затонувшей со всем экипажем и имуществом в те времена, когда император-певец предпринял рытье канала… Этти… Уже почти полтора года…
Тяжелая рука легла на мое плечо, и я вздрогнул.
- Бертран умер на прошлой неделе, Морган, - густым баритоном вмешался в разговор второй хранитель. - Он упал с балкона.
Мне показалось, будто я получил удар в грудь. Сказавший это, хранитель египетских коллекций Франсуа-Ксавье, был человеком скромным и деятельным, одним из тех редких людей, которые относились к своей работе ответственно, и с ним я прекрасно ладил. Элегантность и чисто британская флегматичность сразу же, несмотря на типично французское имя, выдавали его английские корни. В растерянности я повернулся к нему, с трудом выговорил:
- Болезнь?
Вильнёв щелкнул языком.
- Или нападение, - тихо сказал он.
- Дома?
- Так говорится в полицейском протоколе. И в довершение всего, поскольку у Лешоссера нет наследников, он передал свою коллекцию в дар Лувру. Хотел бы я знать, что нам с этим делать, подвалы переполнены.
Я почувствовал, как мое плечо стиснула рука Франсуа, который, как и я, был шокирован его разочарованным тоном.
- Смените экспозицию в вашем кабинете? - с издевкой спросил я. - Или, может быть, в своем загородном доме? Здесь не требуется большого воображения, мсье Вильнёв.
Щеки Вильнёва побагровели и затряслись, словно желе. Он стиснул огромный кулак, словно намереваясь кого-то раздавить, - возможно, меня.
Я схватил папку и, хлопнув дверью, вышел, проскочил по лестнице в подвал и закрылся в своем кабинете в компании с мумиями, о которых уже начисто забыл.
Тяжело опустившись на стул, я налил себе половину кофейной чашки шотландского виски, оставленного в ящике моего письменного стола предыдущим стажером, и залпом выпил. Алкоголь обжег мне горло и опустился в желудок как расплавленная лава, но не принес ни малейшего облегчения. Холодный пот струился по спине, заливал глаза. Я вытер их дрожащей рукой, машинально погладив длинный шрам на лице. Бертран Лешоссер… Я и сейчас еще слышал крики, наполнявшие мои уши на берегу Коринфского канала.
- Осторожно! Профессор Лешоссер, перегородка сейчас рухнет!
- Возвращайте пловцов! Пусть поднимаются по двое!
- Но, профессор…
- Морган, что вы делаете? Вы сошли с ума? Вас может засыпать! Морган! Я запрещаю вам погружаться, вы слышите меня? Я запре…
Ледяная вода, соль во рту и ощущение, что ты плывешь в смоле, как в тех снах, когда изо всех сил стараешься бежать, но не можешь двинуться с места. Облегчение при виде пятерых пловцов в костюмах для погружения, поднимающихся на поверхность, которые знаками показывают мне, что все в порядке… А потом вдруг все как в тумане. Ураганом взметнувшийся с молчаливого дна песок, беспорядочные завихрения воды, вызванные падением десятков тонн мрамора и бетона в глубину канала… Растерянность… Страх… Где поверхность? Где дно? Маску сорвало… Боль… Лицо и руки разодраны… Кровь смешивается с песком и морской водой… Чья-то рука тянет меня за волосы, и наконец-то воздух… Гомон и снова громкие возгласы…
- Он ранен! Быстро! Вызывайте "скорую"!
- Одного пловца нет! Одного нет!
- Морган! Морган, вы меня слышите? Да где же эта "скорая"?
- Этти…
- Он в сознании, профессор…
- Мсье Лешоссер, одного пловца нет! Он не поднялся! Он остался под обвалом!
- О Боже! Надо спуститься за ним!
- Слишком поздно, профессор! Нам нужно заняться вот этим.
В ярости я смахнул с письменного стола все, что там было, и чашка разбилась о плитки пола. Мне было трудно дышать, словно каждый мускул на груди сжимал мои легкие.
- Прости, Этти… Прости…
Я сжал лицо руками, но знал, что глаза у меня останутся сухими. Я не умел плакать. Никогда не умел.
- Пожалуй, так достаточно, - сказал я, похлопывая по крышке саркофага, который Ганс с большим трудом помог мне передвинуть в угол кабинета. - Тебе надо бы немного поправиться, мой милый.
Мой стажер пыхтел как паровоз, и пот с него катился градом.
- Я не накачиваю себе мускулы анаболиками! - возразил он, поднимаясь на цыпочки в тщетной надежде пронзить меня взглядом.
Я ответил ему насмешливой улыбкой и напряг свой бицепс, который был больше, чем его ляжка.
- Жаль тебя разочаровывать, но у тебя это стопроцентная накачка, - язвительно сказал Ганс.
Он насупился и, что-то бурча, плавно, как только он один умел делать, опустился в мое кресло. Я осторожно провел пальцем по явно недавно облупившейся краске саркофага и поморщился. Подсобные рабочие причинили ему больше вреда, пронося через дверь, чем несколько сотен предыдущих лет. Какого черта вытащили этих мумий из их ящиков? А что, если прорвет какую-нибудь трубу? Я взглянул на старые трубы, что тянулись поверху, и после минутного колебания прикрыл саркофаги куском полиэтиленовой пленки, за которой сходил на склад. Лучше не испытывать судьбу, особенно после такого утра.
- А что, сгодится для твоей своры бумагомарателей? - сердито сказал Ганс и поморщился. - Здесь просто невыносимо.
Я постарался реагировать не слишком резко.
- И почему твой дед не послал тебя лучше стажироваться на лыжных гонках или в горах?
- Ты настоящий западный житель, вот кто ты! - расхохотался он.
Я недоуменно поднял бровь.
- Угу, это жители Запада, дедуся, придумали горные восхождения еще во времена, когда ходили на четвереньках. - Он выругался. - Если ты думаешь, что я не предпочел бы таскаться по чемпионатам на склонах Сиднея, а не подыхать от тоски здесь…
"И я тоже", - промелькнуло у меня в мыслях.
- Два часа, - сказал я, взглянув на его часы.
Надо было ехать. Полицейские, должно быть, уже на месте, а инспектор, с которым я созвонился, производил впечатление человека пунктуального. Он любезно заверил меня, что я могу приехать в дом Лешоссера в любое время - "когда вам будет угодно, конечно, если это будет сегодня до семнадцати часов, не правда ли…"
Я закинул на спину свой рюкзак, Ганс вскочил.
- Там и фараоны будут?
Я мрачно подтвердил.
- И будет охрана вокруг, да? И восковые печати на дверях, желтые ленты, рисунок мелом на полу и все такое прочее? Класс!
Я предпочел не обсуждать это и указал ему на дверь, в которую он выскочил с обезьяньим воплем. Как смогу я выносить этого бесноватого до сентября?
Мы приняли душ - холодный, и мне все же удалось отыскать в самой глубине шкафа чистую майку с изображением панды, подарок отца.
Когда же мы забирали со стоянки мою старушку "пежо" 104-й модели, я почувствовал, что стажер предпочел бы отправиться в Барбизон пешком.
- Неужели такие колымаги еще существуют? - потрясение спросил он. - Или ты сам смастерил эту штуковину?
- Эта "штуковина" - моя машина, и она спокойно и благополучно довезет нас, несмотря на двести тридцать три тысячи километров пробега. Давай, залезай, она не кусается.
Я уселся за руль и смахнул с кресла крошки печенья, проспекты, журналы и пустые бутылки из-под минеральной воды, чтобы Ганс мог сесть, что он и сделал с колебаниями, по меньшей мере оскорбительными. Он потянул ремень безопасности, и тот остался болтаться у него в руке.
- Кресло пассажира редко используется. Зацепи за сиденье, крючкотвор.
- О-о… Ему не помешало бы кое-что сменить, твоему миксеру, а? Вроде рычага переключения скоростей.
Он указал пальцем на металлический штырь, который торчал между двумя сиденьями. Я включил зажигание и без всякого труда этим штырем включил передачу.
- Рукоятка приказала долго жить два года назад.
Вздохнув, он закрыл глаза, а я закурил сигарету и выехал со стоянки.
Жилище Лешоссера оказалось очаровательным домиком на окраине Барбизона, на опушке леса Фонтенбло. Когда мы приехали, Ганс вышел из машины, с облегчением вдохнув ароматный воздух подлеска.
- Ты никогда не слышал о том, что есть такие маленькие елочки, которые прикрепляют к зеркалу заднего вида, чтобы избежать вони от выхлопных газов и старых железяк? Это уж точно подошло бы для твоей развалюхи. - Скривившись, он понюхал свой спортивный костюм. - Фу…
Я захлопнул дверцу и затушил сигарету.
На крыльце томились в ожидании двое полицейских в форме, и мне с трудом удалось удержать дрожь при виде печатей на двери. Подойдя, я дружелюбно протянул руку:
- Добрый день. Полагаю, вы нас ждете?
Полицейские переглянулись - в их глазах читалось подозрение - и внимательно осмотрели меня с головы до ног.
- Нас прислали из Лувра, - уточнил я. - Я недавно звонил. Инспектор Далесм заверил меня…
- Это вы историк?
- Да, Морган Лафет. Спасибо, что вы разрешили нам приступить к делу так быстро…
- Морган Лафет? - отважился переспросить тот, что помоложе, удивленно подняв брови.
Ганс прыснул, а я прикусил губу. Сколько раз я проклинал отца за свое нелепое имя!
- Будет еще смешнее, если мою фамилию прочесть задом наперед, - попытался пошутить я.
Полицейские вежливо улыбнулись и наконец пожали мою протянутую руку.
- А это Ганс, мой… ассистент.
- Лейтенант Рухелио Салгадо.
- Полицейский Лионель Лекари, - представился его напарник.
- Если вы готовы, мы можем войти туда.
Глубоко вздохнув, я кивнул, а Ганс от нетерпения даже припрыгнул. Как бы мне хотелось найти силы сделать то же самое.
2
"Гарри Поттер". Этти заташил меня в кино смотреть этот фильм, поставленный по детской книжке, и, признаюсь, целых два часа я не отрывал глаз от экрана. Старинная обстановка, пышные декорации, теплая старомодная атмосфера, мебель с печатью всех эпох, старые колдовские книги и античные статуи сломили мое сопротивление. Я почти чувствовал доносящийся с экрана аромат чая и увядших роз, нежный кокон, сотканный из волшебства и вековой пыли. Когда я вошел в дом Бертрана Лешоссера, у меня было точно такое же ощущение.
Запах дерева трех- или четырехсотлетней массивной мебели витал в воздухе, теплое благоухание пчелиного воска исходило от поскрипывающего паркета, покрытого десятком ковров самых разных эпох. Лучи света, проникавшие через цветные витражи окон в прихожей, превращали завитки пыли в причудливые радуги, которые оседали на наших лицах и одежде, превращая нас в оживших персонажей Пикассо.
Ганс, разинув от удивления рот, боязливо двинулся вперед, и золотистое пятно с изумрудным отливом поползло по его спине. Он осторожно протянул палец к одной из множества деревянных скульптур, украшавших прихожую, и отдернул его, не решаясь коснуться плеча нимфы из красного дерева, которая на вытянутой руке держала круглую лампу.
- Старик не читал "Питера Пэна", - прошептал Ганс, делая вид, будто подносит к губам сигарету, - он лодырничал.
Стажер рассматривал фреску на потолке, я узнал в ней довольно свободную вариацию "Сна Нарцисса".
- Библиотека на втором этаже, - тихонько сказал один из полицейских и указал на дверь прямо перед нами.
Он тем более не осмеливался говорить громко.
Ганс повернул бронзовую ручку, распахнул обе створки двери и не смог удержаться от возгласа удивления. Подумать только, ведь снаружи дом показался нам маленьким…
Зал, как шахматная доска, был выложен белой и черной плиткой, на первый взгляд казавшейся мраморной. Ставни были закрыты, и, кроме проникавшей из прихожей цветной дорожки света, на которую ложились наши тени, все было окутано мраком. Стены исчезали в плотной завесе темноты, таившей в себе еще и двери, и лестницы, и коридоры, и мебель, из которой в любую минуту готов был выпрыгнуть какой-нибудь сказочный персонаж.
Вдруг зажглись два шара, окружив золотым сиянием статуи двух поддерживающих их красивых греческих юношей. Это Рухелио включил свет. Эти две статуи несли караул около ведущей наверх витой лестницы, и света ламп хватало лишь для того, чтобы осветить ее ступени.
- Это наверху… - сказал полицейский. - Налево.
Мы медленно поднялись по ступенькам, я насчитал их тринадцать. Бертран Лешоссер не принадлежал к числу суеверных людей.
Если на первом этаже было сумрачно, то второй оказался щедро залитым разноцветным светом. Все окна были украшены витражами, правда, весьма заурядными: геометрические фигуры или изящные арабески. В пыльном воздухе пахло засохшими цветами, старыми книгами, мехом и воском. Но это не вызывало неприятного ощущения. Как и в прихожей, стены были сплошь увешаны картинами. Не говоря уже о том, что шкафы и специальные подставки были уставлены безделушками, статуэтками и шкатулками.
В коридоре с левой стороны - две двери. Нет, если подумать, дом не такой уж большой. Просто Лешоссер умел все обустроить.
- Сколько всего комнат? - спросил я.
Рухелио сосредоточенно начал загибать пальцы.
- В левом крыле, где мы сейчас находимся, две. Библиотека и кабинет в дальнем конце коридора. По другую сторону лестницы - две спальни и ванная. Внизу, помимо зала, прихожей и кухни, - гараж и небольшая гостиная. С телевизором, - добавил он с улыбкой.
По его тону можно было понять, что он и его сослуживцы, должно быть, во время расследования сделали из "гостиной с телевизором" свой "штаб".
- А балкон? - осведомился Ганс.
- На него выход из библиотеки. Но не рассчитывайте, - поспешил добавить он, - там нет никаких явных следов.
Ганс удивленно взглянул на него.
- Ни единого следа, - убежденно повторил Рухелио. - Даже крови. Только кусок перил отвалился. Они не выдержали, когда жертва навалилась на них.
"Жертва"… Типичный полицейский язык. Словно "жертва" была безымянной. Но лишать тело имени - не есть ли это всего лишь способ не видеть трагедии в смерти? Да и мы сами, словно судебные медики, разве не идентифицировали своих "пациентов" номерами, а, случалось, и ставили эти номера фломастером прямо на их черепе или на бедре? Если бы тело Этти извлекли из воды, ему наверняка, прежде чем накрыть простыней, тоже прицепили бы бирку к большому пальцу… Я с силой тряхнул головой, чтобы прогнать страшное видение.
- Ну, проходи первым, - сказал я Гансу, указав на тщательно отделанную дубовую дверь.
Он в нетерпении занял позицию у двери. Рухелио сорвал печати и пригласил нас пройти в святая святых покойного - его бесценную библиотеку.
Убранство дома сразу показалось мне чрезмерным, но оно не шло ни в какое сравнение с тем, что предстало перед нами теперь. Рухелио открыл огромные ставни на застекленной двери, и яркий свет ослепил нас. В библиотеке не было витражей, здесь Бернар хотел видеть все ясно. А я наоборот вдруг пожалел о рассеянном свете остальной части дома, который смог бы смягчить открывшееся нашим глазам зрелище.
- Надеюсь, ты догадался взять с собой лопатку и мастерки… - вздохнул Ганс, плечи которого опустились на добрых десять сантиметров.
Эти инструменты очень пригодились бы, чтобы расчистить примерно сорок квадратных метров помещения, в котором было нагромождено столько всего, что невозможно было ступить и шагу, чтобы не разбить или не поломать чего-нибудь. Не могу сказать, что я очень аккуратен, но в моей квартире даже в самые плохие времена никогда не бывало такого хаоса. Полки, которые покрывали стены от пола до потолка, ломились от книг и непонятных предметов, собранных в пластиковые пакеты, ящички или картонные коробки и казавшихся грудой обломков. На огромном массивном письменном столе не оставалось свободного места даже для чашки кофе. Шкафы не были видны под осколками амфор, статуэток, фрагментов скульптур, ваз и многого другого, что с первого взгляда могло бы заставить пустить слюну самого пресыщенного из собирателей античного искусства. Как то, на что сейчас смотрел Ганс.
- Мозаика… - фыркнул он, указывая на нечто вроде огромной картины в глубине комнаты. - Он создавал это в свободное время, милейший профессор? Я в детском саду делал получше.
Я подошел, перешагнув через несколько ящиков, и присвистнул.
- Значит, ты посещал его вместе с первыми цезарями, мой дорогой Ганс. Я очень хотел бы увидеть их лица в Неаполитанском музее, когда они узнают, что вновь обрели собрата, которого им так не хватало.
Я наклонился, чтобы рассмотреть находку. На огромном деревянном панно размером три на пять метров, прислоненном к книжному шкафу, четкими мозаичными линиями была воспроизведена битва Александра Македонского с персидским царем Дарием. Эта римская мозаика, датированная I веком после Рождества Христова, была копией картины Филоксена, написанной в III веке до нашей эры. Слева, с самого краю, был изображен Александр Македонский верхом на Буцефале.
- Это старинная? - спросил меня Ганс.
- Эту мозаику знают во всем мире, кроме тебя, судя по всему. Она выставлена в археологическом музее в Неаполе.