По моим представлениям, большинство мужчин не посмеют силой выставить за дверь женщину, поэтому я решила, что важным элементом атаки будет вежливость, а охраннику мне нужно будет твердо дать понять, что я не уйду, не поговорив с Пулитцером.
После того как я в течение трех часов игнорировала редакционных мальчиков на побегушках, пытавшихся выпроводить меня, когда я обращалась к каждому входящему с отчаянной просьбой провести меня к Пулитцеру, каково было мое удивление, что никто не вызвал полицию, чтобы арестовать меня как анархистку или сторонницу свободной любви.
Меня разозлил репортер в годах, с ухмылкой следивший за мной со своего рабочего места. На языке уже вертелось нечто дерзкое, как вдруг он помог мне проскользнуть мимо охранника, прежде чем тот успел остановить меня.
Я прошествовала через редакцию с достоинством почтенной леди, аккуратно приподняв юбку, чтобы не испачкать ее край коричневой слюной от жевательного табака на полу вокруг плевательниц. Журналисты, почитавшие себя интеллектуалами особого рода, наведывались в прокуренные бары, где брали пиво за пять центов и бесплатный ленч, и считали, что могут сплевывать на пол слюну от жевательного табака и курить сигары в редакции.
Я почувствовала неприязнь мужчин, оттого что я, женщина, вторглась на их территорию, и это заставило меня еще выше поднять голову.
Я постучалась и сразу же, не дожидаясь ответа, распахнула дверь кабинета Пулитцера. Там находился он сам и его ответственный секретарь Джон Кокерилл. Оба на мгновение нахмурили брови, а Пулитцер вынул изо рта трубку и сказал:
- Коль вы настаиваете, барышня, входите и закройте дверь.
Я положила ему на стол свои вырезки из газеты "Диспетч" и плюхнулась в кресло. Я выпалила, что у меня украли последние гроши и что мне нужна работа. Не знаю, произвела я впечатление на двух мужчин или они просто лишились дара речи, потому что молодая женщина имела наглость ворваться и требовать работу. Во всяком случае, их здорово позабавило мое желание быть журналистом.
Кокерилл вручил мне двадцать пять долларов, но не спешил с ответом, принята ли я на работу. Я поняла, что полученные деньги - благотворительный жест, потому что у меня в карманах ветер свистит, и что таким способом они хотят избавиться от надоедливого ребенка.
Мне нужна была работа, а не подачка.
- Я могу написать забойный репортаж, - смело начала я, - такой, какими славится ваша газета.
- О чем же этот забойный опус? - спросил Пулитцер с иронией в голосе, возмутившей меня.
- Это разоблачение ужасных условий в сумасшедшем доме для женщин на острове Блэкуэлл.
- Девушка, каждая газета в городе уже писала об этой пресловутой психиатрической больнице, - усмехнулся он. - У нее репутация хуже Бедлама.
Он уже собирался выставить меня из кабинета. Мне нужно было что-то немедленно предпринять, иначе придется забыть не только о Нью-Йорке, но и журналистике. Идти в другую, менее значимую газету меня не устраивало.
- Никто не писал еще так, как это сделаю я.
Мысли у меня побежали в разные стороны. Я не задумывалась, как буду писать, но мне нужно было поразить его. Я изучала статьи об условиях в этой психиатрической больнице и имела представление, что это либо сентиментальные нюни, либо размышления о том, в каких условиях должны находиться несчастные женщины. Мне же хотелось написать более личную и реалистичную историю. И я знала, как Пулитцер падок на сенсационность.
Отчаянно желая получить работу, я поняла, что есть только один способ потрясти его.
- Я сделаю так, что меня отправят как сумасшедшую на остров Блэкуэлл. - И еще, слава Богу, я вспомнила, что он считает 10 счастливым числом. - И пробуду там ровно десять дней.
Пулитцер вынул трубку изо рта и пристально посмотрел на меня.
5
Нелегко изображать из себя умалишенную.
Я никогда не сталкивалась с людьми, чье место - в сумасшедшем доме, если не считать моего отчима, которого, как я подозреваю, укусила бешеная пастеровская собака. Но, насколько я знала, нельзя было поместить в психбольницу без медицинского освидетельствования и решения суда.
В трамвае по дороге домой я обдумывала план действий.
Я поселюсь в меблированных комнатах для работающих женщин. Если мне удастся убедить постоялиц, что я не в своем уме, они ни перед чем не остановятся, чтобы избавиться от меня и передать в руки властей.
Дома я рассказала дорогой матушке о своем намерении. Она сказала, что мне не составит большого труда убедить их, будто я ненормальная, потому что только помешанной может прийти в голову такая затея.
В справочнике я нашла дом временного проживания для женщин на Второй авеню, 84. По дороге туда я пыталась изобразить на лице мечтательное и отсутствующее выражение.
Меня встретила помощница экономки миссис Стенард, напомнившая мне мою тетку, которая питала отвращение к жизни и ненавидела всех на свете. Она грубо обронила, что есть одна комната, где уже живет женщина, и что плата - тридцать центов в день. Меня это устраивало. В кармане я имела всего семьдесят центов. Чем раньше кончатся деньги, тем скорее захотят отделаться от меня.
В тот вечер я получила весьма скромный ужин: кусок вареного мяса с картошкой без соли и подливки, кофе такой густой, что от него пахло дегтем, и кусок хлеба без масла.
Обстановка в столовой отличалась предельной простотой, если не сказать убожеством: два длинных топорной работы неполированных деревянных стола, естественно, без скатертей; о дешевизне салфеток и говорить не стоит; по обеим сторонам столов длинные голые деревянные скамьи. Миссис Стенард явно не желала заниматься всякой ерундой. Можно только представить, какой невкусной была еда.
Это место только в насмешку могло называться домом для достойных женщин, зарабатывающих на жизнь своим трудом. И разве не издевка - зато, что называлось ужином, брали тридцать центов. Эта смешная цена была хороша лишь тем, что замедлила таяние моих последних грошей.
После ужина все переходили в общую комнату. Стоило мне войти в нее, как я почувствовала себя подавленной. Единственным источником освещения служил газовый рожок под потолком, который отбрасывал на всех призрачный свет. Неудивительно, что все находились в нерадостном настроении. Потертые кресла с обивкой унылых тонов, никаких цветов или весенних мотивов на набивной ткани - только темно-синей и серой расцветки. Над каминной полкой висел портрет морского капитана. Он сидел прямо, как будто аршин проглотил, в черном кожаном кресле с трубкой в руке. Его густые черные брови отбрасывали тень на стальные серые глаза. Весь его вид говорил, что он недоволен своей командой. Дров в камине не было, только стародавняя зола.
Я села в углу в жесткое плетеное кресло, сработанное без намека на удобство, и стала наблюдать за женщинами. Они непрерывно плели кружева и вязали. Никто из них не выказывал желания завести разговор. Ни смеха, ни улыбок. Все сидели в креслах, опустив голову и перебирая пальцами. Слышалось только постукивание коклюшек и спиц.
Я возненавидела это заведение.
Без особых затрат администрация могла бы купить шашки или колоду карт - простые вещи, которые позволили бы немного развеяться этим женщинам, работавшим целый день как рабыни. Даже дешевая ваза с маргаритками и горящее полено в камине немного взбодрили бы их. И убрали бы этого морского капитана, заменив его картиной с красивым лугом, - чем-то красочным и ярким. И завели бы одну-две кошки, чтобы они отрабатывали жилье и кормежку ловлей мышей - они-то здесь уж точно водятся.
Я могла бы подыскать более подходящее место для того, чтобы сходить с ума. Ясно одно: когда закончу отчет об острове Блэкуэлл, в следующей статье я разоблачу безобразия в этих "домах для женщин". Сейчас же мне нужно сосредоточиться на том, чтобы изображать помешанную.
Я начала говорить миссис Стенард, что все женщины в комнате "чокнутые, и я боюсь их".
Всю ночь я изображала страх перед этими шизанутыми, которые собираются убить меня. Своей мнимой амнезией я перепугала всех обитательниц, а параноидным бредом измучила соседку по комнате Руфь Кейн. Добрая душа, она пыталась успокоить меня, когда я шагами мерила комнату туда-сюда.
На следующее утро Кейн, почти не сомкнувшая глаз, сказала, что одной из женщин приснился кошмарный сон, будто я с ножом набросилась на нее. Миссис Стенард, узнав обо всем этом, немедленно отправилась за полицией.
Она вернулась с двумя дюжими полицейскими и попросила забрать меня "по-тихому", чтобы не устраивать скандал перед соседями.
- Если она не пойдет по-хорошему, - сказал блюститель порядка, - я потащу ее по улице.
После составления протокола в полицейском участке я предстала перед судьей Даффи. Я выдавала себя за кубинку. Научившись немного говорить по-испански в Мексике, для убедительности я все время повторяла: "Si, Senors".
Когда судье Даффи сообщили о моем странном поведении и амнезии, он сказал:
- Бедное дитя, она хорошо одета и прекрасно говорит по-английски. Готов держать пари, она хорошая девушка. Я совершенно уверен, что она любезна чьему-то сердцу.
Все засмеялись, и мне пришлось прикрыть лицо платком, чтобы скрыть свой собственный смех.
- Я хочу сказать, любезна женскому сердцу, - быстро поправился судья. Он заподозрил, что я нахожусь под воздействием наркотиков.
Добродушная Руфь Кейн попросила судью не отправлять меня "на остров" (как раз туда-то я и хотела попасть), потому что меня там убьют. Судья решил определить меня в больницу Бельвю, пока не пройдет действие "наркотиков".
Толпа зевак собралась, чтобы посмотреть, как увозят "психопатку" на полицейской "скорой помощи". Врач задернул занавески, когда группа беспризорников ринулась бежать за нами, выкрикивая всякие непристойности.
В больнице дали указание отвести меня в палату для умалишенных. Здоровенный детина сгреб меня руками, да так, что я не сдержалась и оттолкнула его с силой, на которую, мне казалось, я не способна. Видя мои страдания, врач со "скорой" вмешался и проводил меня в палату. Там меня осмотрел другой доктор. После короткой беседы со мной он объявил медсестре:
- Она явно не в себе, случай безнадежный.
Мой случай заболевания "амнезией" вызвал своего рода сенсацию в Бельвю, и вскоре произошло нечто совершенно невероятное: репортерам позволили войти в больницу и задать мне вопросы, и моя фотография появилась в газетах!
Отчаянно стремясь попасть на остров Блэкуэлл до того, как журналисты все разнюхают про меня, я легко убедила еще двух врачей, что "безнадежна". Они забрали меня из палаты и доставили на городскую пристань, где с десяток женщин ждали, когда их посадят на баркас.
Санитар с грубыми манерами и запахом виски изо рта чуть ли не затащил нас на баркас. Из-за сильной качки это плавание показалось нам вечностью, пока нас не высадили на какой-то причал в Ист-Ривер.
- Куда нас привезли? - спросила я санитара, чьи пальцы глубоко впились мне в руку.
- Остров Блэкуэлл, - усмехнулся он. - Отсюда тебе нет пути назад.
6
Остров Блэкуэлл
Само его название звучало угнетающе.
В тот холодный день небольшой остров, когда я ступила на его берег, казался серым и угрюмым. Длиной километра три и максимум четверть километра в ширину, этот остров лежит в проливе Ист-Ривер между районами Манхэттен и Куинс. Если вы нетренированный пловец, обратно набольшую землю вплавь не добраться.
Если бы я не была уже тронутой умом, когда прибыла сюда, остаться здоровой в условиях, считавшихся неприемлемыми даже в пресловутом лондонском Бедламе, оказалось бы большой проблемой.
Приемное отделение представляло собой длинную и узкую комнату с голыми бетонными стенами и зарешеченными окнами. В центре комнаты за большим столом, накрытым белым постельным покрывалом, сидели медсестры. "Оформление" началось сразу же.
- Подойди сюда, - чуть ли не крикнула мне из-за стола сердитая женщина с красным лицом.
Я приблизилась, и тут же на меня посыпались один за другим грубые вопросы.
- Что на тебе?
- Моя одежда.
Другая медсестра задрала мне платье и нижнюю юбку, как ребенку. "Пара обуви, пара чулок, одно суконное платье, одна соломенная шляпа", и так далее. Когда оформление закончилось, кто-то крикнул: "В зал, в зал".
Доброжелательная седовласая пациентка сказала мне, что это приглашение к ужину.
- Встать в очередь, по двое. Смирно! Сколько раз повторять, что нужно становиться в очередь. - Приказы сопровождались тычками и подталкиванием, а часто и пощечиной.
Мы выстроились в коридоре, где через открытые окна тянуло холодным сквозняком. Дрожащие, легко одетые женщины выглядели потерянными и несчастными. Некоторые несли какой-то вздор, обращаясь к невидимому собеседнику, другие смеялись или кричали.
Седовласая пациентка, проявившая ко мне внимание, слегка подтолкнула меня локтем. Глубокомысленно кивая и сочувственно поднимая глаза, она объяснила, что мне не стоит обижаться на несчастных женщин, потому что они все умственно ненормальные.
- Я бывала здесь и раньше, знаете ли, - сказала она. И призналась, что это ее второе заключение на острове. В первый раз дочь добилась освобождения, но зять снова упрятал ее сюда.
Когда открылись двери столовой, все бросились занимать места. Еда уже была расставлена на столах - для каждого миска с розоватой жидкостью, которую пациентки называли чаем, толстый кусок хлеба с маслом и блюдце с пятью сливами.
Крупная, грузная женщина протиснулась ко мне и села рядом. Она сразу схватила блюдца с других посадочных мест и стала быстро проглатывать их содержимое, придерживая свою миску. Потом принялась опустошать две другие. Пока я смотрела, женщина, сидевшая напротив меня, схватила мой хлеб.
Пожилая пациентка предложила мне свой, но я отказалась и попросила санитарку дать еще кусок. Она зло посмотрела на меня и швырнула кусок хлеба на стол.
- Память у тебя отшибло, а как жрать - помнишь.
Хлеб был черствый, а масло прогорклое, "чай" с горьким, металлическим привкусом, словно его сварили в медном паровом котле.
- Надо есть, хоть через силу, - сказала моя новая приятельница. - А то ослабнете и, кто знает, в этих условиях сойдете с ума.
- Эти помои в рот не лезут. - Несмотря на уговоры, я ничего есть не стала.
После ужина нас строем привели в холодную сырую помывочную с бетонными стенами и приказали раздеться. Пациентка, что-то бормотавшая себе под нос и разговаривавшая сама с собой, стояла перед ванной с большой бесцветной тряпкой в руке.
Я отказалась раздеваться.
- Здесь очень холодно.
Старшая медсестра Грюп, о должности которой сообщал ярлычок на лацкане халата, приказала мне раздеться.
- Сначала протопите это помещение.
Она молча уставилась на меня, и я уже готова была подчиниться. Какая отвратительная ситуация.
- Раздеть ее!
Медсестры схватили меня, стащили одежду и засадили в ванну с холодной водой. Бормочущая женщина принялась тереть мне спину твердым как камень мылом, чуть не сдирая кожу.
- Моем, моем, моем, моем, - приговаривала она.
У меня застучали зубы и посинели губы, когда на голову вылили несколько ведер холодной воды. Я завизжала, а медсестра Грюп влепила мне подзатыльник.
- Заткнись, а то дам тебе такое, что еще не так заорешь.
Несмотря на то что с меня еще стекала вода, на меня надели короткую фланелевую рубашку с надписью черными крупными буквами: "Психбольница, ОБО6". Сокращение означало: "Остров Блэкуэлл, отделение 6".
Когда меня уводили, я оглянулась и увидела мисс Мейнард, несчастную больную девушку, с которой познакомилась на баркасе. Она умоляла не сажать ее в холодную ванну. Конечно, ее мольбы были тщетными. Сопротивление только еще больше озлобило медсестру Грюп.
Меня отвели в палату номер 28, где меня ждали жесткая койка и одеяло из грубой шерсти.
От мокрого тела и одежды намокли подушка и простыня. Я попыталась согреться под одеялом, но когда подтянула его до подбородка, ноги оголились.
Я лежала, дрожа от холода, и вдруг услышала какое-то движение слева от себя. На кровати в темном углу поднялась девушка. Она подошла и накрыла меня еще одним одеялом. Слабость одолела меня, и я не могла должным образом поблагодарить ее - только еле слышно пробормотала: "Спасибо".
Утром я узнала, что каждой пациентке полагалось только одно одеяло. Значит, девушка всю ночь мерзла.
Ее звали Джозефина.
Она была проституткой, но в свои семнадцать лет больше походила на беспризорницу. В одиннадцать, убежав из дому от побоев и голода, она стала заниматься тем, чем могла, - торговать собой на улице. Несмотря на невероятные страдания, пережитые ею, она не утратила чувства сострадания.
Этот падший ангел и я скоро стали близкими, как сестры.
В поведении девушки я не заметила ничего такого, что указывало бы на необходимость ее пребывания в сумасшедшем доме.
- Почему ты здесь? - в конце концов поинтересовалась я.
- Меня привезли на остров с воспалением головного мозга. Вероятно, у меня были признаки психоза, но это все ушло вместе с воспалением. Теперь я в заключении. Те, у кого нет семьи или друзей, редко уходят отсюда.
Ее сомнения, что она когда-либо выберется из этих застенков, огорчили меня, и я решила довериться ей.
- Очень скоро ты выйдешь из этого заведения вместе со мной. Я обеспечу тебя крышей над головой и помогу устроиться на работу. Тебе больше не придется идти на улицу. Обещаю, ты будешь счастлива.
Бедняжка подумала, что я не в своем уме. Мне хотелось признаться, что я журналистка, пишу репортаж, но никак нельзя, чтобы меня разоблачили.
Из разговоров с пациентками я узнала, что самая страшная тайна психиатрической больницы не то, что здесь жестоко обращаются с беззащитными женщинами, а то, что они загадочным образом исчезают. За пять предыдущих месяцев с острова исчезли четыре женщины, и персонал об этом умалчивает.
- Им до этого нет никакого дела, - сказала Джозефина. - Женщины бросаются в воду и тонут, пытаясь бежать отсюда.
Меня заинтересовало то, что все четыре были проститутками. Странное совпадение, если учесть, что жрицы любви составляли незначительную часть обитательниц сумасшедшего дома. Я попыталась осторожно выведать более подробные сведения, но никто не хотел говорить об этом - пациентки боялись, а медсестры хотели избежать скандала.
Я сидела на кровати, перебирая в памяти ужасные подробности, связанные с заведением, о котором собиралась написать, когда вернулась от врача возбужденная Джозефина.
Она подсела ко мне и прошептала:
- Я нашла способ, как нам улизнуть с острова.
Она ходила на прием к больничному врачу по имени Блюм. Он сказал ей, что если она поможет ему провести один эксперимент, то он посодействует ей выбраться на свободу.
- Я сказала, что соглашусь, только если и ты получишь освобождение.
- Что это за эксперимент? - Моя первая мысль была о том, что врач хочет получить сексуальное вознаграждение.
- Не знаю. Что-то связанное с научным исследованием. У него есть лаборатория с оборудованием в хибаре на старом пирсе.