Гипотеза о некромантическом ритуале в одиннадцатой песни "Одиссеи"
Он принялся читать со все возраставшим интересом, забыв о работе над своим дипломом. Его охватило странное беспокойство, острое чувство потерянности и одиночества.
Зазвонил телефон. Он долго смотрел на аппарат, прежде чем отложить книгу и снять трубку.
- Клаудио?
- Элени, дорогая, это ты?
- Агапи му, ты все еще занимаешься. Ты ужинал?
- Я собирался съесть бутерброд и продолжить.
- Мне нужно с тобой увидеться. Сегодня вечером я возвращаюсь в университет.
- Элени, не ходи, пожалуйста…
- Ты можешь ко мне приехать? Я здесь, у таверны "То Вуно". Прошу тебя.
- Хорошо. Я приеду. Пусть мне что-нибудь приготовят, я немного поем.
Он сложил записи в папку и, закрывая ее, бросил взгляд на книжицу, оставленную на столе. Какая досада, что нельзя продолжить чтение. Он убрал ее в шкаф, закрыл окно, погасил свет и вышел, натягивая на плечи армейскую куртку на искусственном меху.
Улицы были почти пустынны. Он прошел мимо агоры, где древний мрамор блестел неестественной белизной при свете луны, и вошел в лабиринт улочек старой Плаки. Время от времени между крышами и террасами проглядывала громада Парфенона, напоминавшая корабль богов, выброшенный на скалу и застрявший там, между небом и домами людей. Он добрался до площади у подножия древней Башни Ветров.
Подходя к таверне, он видел через запотевшее стекло черные волосы Элени. Девушка сидела одна, опираясь локтями о столик. Казалось, она наблюдает за тонкой струйкой дыма своей сигареты, тлевшей в пепельнице.
Он подошел к ней сзади и провел рукой по волосам. Она взяла его за руку и поцеловала, даже не оборачиваясь.
- Мне было так важно, чтобы ты пришел.
- Прости, я не хотел, чтобы ты меня упрашивала, просто мне необходимо закончить работу, я ведь собираюсь получить диплом… И это как-никак серьезное намерение.
- Конечно, серьезное. У них здесь есть долмадес, я попросила разогреть. Годится?
- О да, конечно, долмадес меня очень устраивают.
Девушка сделала знак официанту, и тот принес две тарелки и большую сковороду с кушаньем.
- Назначено на завтра.
- Элени, что значил назначено на завтра, а? Что это значит?
- Мы передадим по своему радио в университете обращение, призывая людей ко всеобщей забастовке. Правительство должно сбросить маску и показать свое истинное лицо. Выступят также студенты университетов Салоников и Патр. Мы устроим такую бучу, что о нас услышат по всей Европе.
- О Господи Иисусе, теперь ты собираешься устроить революцию… Значит, на завтра у нас революция… Во сколько, время вы тоже определили?
- Не нужно надо мной подшучивать. Ты итальянец, ты заканчиваешь работу над дипломом, потом ты вернешься домой, найдешь работу… а мы здесь живем в аду. Эти свиньи душат нашу страну, они продают ее по кускам, они торгуют ею, словно проституткой. Многие наши друзья внезапно исчезают только потому, что протестовали, или потому, что являются членами политической партии…
- Но, Элени, у вас ничего не получится, вам не на что надеяться. Здесь как в Южной Америке: американцы не хотят рисковать, они предпочитают военный режим угрозе слева. У вас нет никаких шансов. Все бесполезно, поверь мне.
- Возможно. Однако все уже решено. Мы по крайней мере попытаемся.
- Полагаю, революция не может обойтись без тебя.
- Клаудио, да что с тобой? Куда подевались все твои прекрасные рассуждения о свободе и демократии, о наследии древних, о Сократе и Платоне и вся прочая чушь? Ты говоришь словно служащий кадастра, черт возьми!
Она начинала раздражаться. Клаудио какое-то время смотрел на нее молча - Господи, она прекрасна, как Елена Троянская: гордая и надменная, маленькие тонкие кисти рук, темные глаза, глубокие, словно ночное небо, а кофточка, скрывающая грудь, напоминает драпировки Фидия. Он предпочел бы запереть ее, лишь бы уберечь от опасности.
- Элени, как мне жить, если с тобой что-нибудь случится? Ты ведь знаешь… ты знаешь: я думаю так же, как ты… Но мне невыносима мысль о том, что ты будешь там в опасности. Они разорвут вас на куски, они же мясники, любовь моя! Вы не сможете сопротивляться. Вы уже три дня как протестуете, и первый министр не сможет больше сдерживать военных, даже если он этого действительно хочет. Они нанесут удар стремительно и жестко, и люди оставят вас в одиночестве. Они боятся, у них есть работа, семья, у них так много прошлого и так мало будущего…
Девушка улыбнулась:
- Да ладно. Они ничего нам не сделают, это будет мирная манифестация, говорю тебе. Мы не вооружены.
Тут в заведение зашел бродячий музыкант и заиграл на бузуке. Некоторые посетители присоединились к нему и запели "Аспра, кокина, китрина" - мелодию, которую Клаудио и Элени столько раз пели с друзьями и которая сейчас звучала для них особенно трогательно. У Элени заблестели глаза.
- Сколько раз мы ее пели… и она по-прежнему прекрасна, тебе не кажется?
- Элени, послушай, уедем со мной. Бросим все и отправимся в Италию. Мы поженимся, найдем работу, все будет хорошо…
Девушка покачала головой, и волосы упали ей на глаза, волной легли на щеки и на шею.
- У меня есть более заманчивое предложение. Пойдем ко мне домой. Мария ушла в кино со своим молодым человеком, они не вернутся до полуночи. Займемся любовью, Клаудио, а потом ты проводишь меня в университет. Я не могу упустить такой день… Великий день, когда вся молодежь страны поднимется на мятеж… Быть может, и люди последуют за нами, я еще не утратила надежды.
Они вышли на улицу, и Элени подняла глаза к ясному небу:
- Смотри, завтра будет солнечно.
Она разделась перед ним без колебаний, забыв о врожденной стыдливости, которую всегда проявляла. Она позволила ему смотреть на себя и испытывать желание, гордая своей красотой и храбростью, - она сидела на краю постели при слабом свете ночника. Клаудио опустился на колени, нагой и трепещущий припал к ее ногам и стал целовать их, он положил ей голову на колени и ласкал ее стан руками, потом склонил ее на постель и сжал в объятиях, накрыл ее широкой грудью и плечами, словно хотел спрятать ее в своем теле. Но ночная тьма стояла у него за спиной, давящая, словно камень, холодная, как нож.
Время от времени он слышал отдаленный гул, похожий на раскаты грома или удары колокола.
Сердце его билось и готово было разорваться, и сердце Элени билось в такт меж ее восхитительных грудей - о, прекрасная Элени, удивительная, сладостная, дороже жизни, горячая, как солнце! Никто не в силах разорвать их объятия и причинить ей зло. Она принадлежит ему навсегда, что бы ни происходило вокруг.
Они оделись, сидя спиной друг к другу на противоположных краях кровати, а потом снова обнялись, словно не могли расстаться.
- А теперь проводи меня, - сказала девушка.
Она уже собрала сумку, положив туда кое-какую одежду и немного еды. Клаудио помог ей натянуть куртку.
Огромная машина вздрогнула, вгрызаясь в асфальт гусеницами, и, выпустив плотное облако черного дыма, грохоча и лязгая, двинулась по темным улицам. Из распахнутых ворот казармы вслед за первым выехали другие танки, поворачивая башни и наводя дула пулеметов. В их темных и блестящих поверхностях отражался свет фонарей. За танками шли грузовики с солдатами в камуфляже. Они молча сидели на скамейках в касках, надвинутых на глаза, с автоматами на коленях. У офицеров были усталые лица. Они взглядом проверяли снаряжение и форму солдат и следили за стрелками часов. Время от времени по радио передавали приказы, напоминавшие карканье, на них отвечали односложно. Им предстояла бесславная миссия.
Они миновали Элевсин и Пирей и вошли в город, разделившись на два отряда: один двигался с юга, через улицу Пиреос и площадь Омонии, второй - с севера, на полной скорости, через проспект Патиссион и Национальный музей. Порыв ветра растащил страницы газеты по белым ступеням, между большими дорическими колоннами.
Танк, замыкавший вереницу, развернулся поперек на перекрестке с проспектом Александрос, преграждая путь транспорту. Командир танка открыл башенный люк и выглянул наружу, чтобы оценить обстановку. На шее у него висели наушники, руки он засунул за пояс. На огромной скорости подъехала машина с включенными фарами, блеск их слепил, и офицер мгновенно вынул пистолет, подняв левую руку. Автомобиль остановился на небольшом расстоянии от гусениц танка, оттуда вышел мужчина с усталым лицом и длинной бородой. Он растерянно оглядывался.
- Сюда нельзя! - закричал офицер. - Центр города перекрыт. Возвращайтесь назад, немедленно.
Человек даже не сдвинулся с места.
- Пожалуйста, - закричал он, - у меня в салоне больной, я должен отвезти его в больницу.
- Не сюда. Отвезите его в Абелокипи или в Кифиссию.
- Что происходит? Что вы здесь делаете?
- Я же вам сказал, убирайтесь. Не заставляйте меня повторять, - закричал офицер, теряя терпение.
Водитель вернулся к машине, открыл заднюю дверцу.
- Профессор… профессор… мы не можем ехать дальше… Весь район занят военными… Профессор Арватис, вы меня слышите? Отвечайте, прошу вас.
Периклис Арватис лежал на заднем сиденье, лицо его наполовину скрывал воротник куртки. Казалось, он спит глубоким сном. Ари взял его за руку: она была ледяная.
- Профессор, мы не можем попасть туда… все было напрасно, Боже мой… напрасно. Я отвезу вас в больницу.
Он снова сел в машину и на полной скорости двинулся в Кифиссию. Въехал во двор больницы, к посту ночной охраны:
- Скорее, скорее, ради всего святого, человеку плохо, очень плохо, скорее, счет идет на минуты.
Явились два санитара с носилками, и он положил туда старика-профессора, чтобы медики позаботились о нем.
- Все оказалось напрасным, - пробормотал он горестно. - И зачем я вас послушался?
Но старик уже не мог ему ответить.
Ари вернулся к своей машине, достал из кармана письмо и прочел адрес: нужный дом находился в центре района, оцепленного военными, но он не желал больше ни минуты хранить у себя этот конверт. Часы показывали два часа ночи. Он падал от усталости и был потрясен абсурдностью своей ночной поездки. Тем более нужно было идти до конца.
Он поехал по улице Ахарнон, стараясь двигаться параллельно улице Патиссион, где находились танки, чтобы как можно ближе подобраться к нужному месту и не дать себя обнаружить. Припарковав машину на маленькой площади, он еще несколько минут шел пешком, то и дело прячась в подъездах и за углами домов, чтобы его не заметил патруль солдат. Он спрашивал себя, что происходит. Наконец он добрался до дома, указанного на конверте: улица Дионисиу, 17. То было старое здание с потрескавшейся штукатуркой и зелеными ставнями, но в нем никто не жил: ставни были опущены и заперты внизу на висячий замок. Наверху виднелась вывеска типографии. Ему казалось, все это - сон.
- Вы ищете кого-нибудь?
Глубокий хриплый голос, раздавшийся за спиной, заставил его задрожать. Он резко обернулся и увидел перед собой человека лет пятидесяти, в сером пальто и фетровой шляпе, надвинутой на лоб. Ари попытался разглядеть черты лица незнакомца, но свет фонаря, в чьем конусе стояла фигура, мешал ему.
- Я… я ищу человека по имени Ставрос Курас, я должен вручить ему письмо. Мне сообщили, что он живет здесь, но тут типография. Может, вы подскажете мне…
Человек молча смотрел на него, засунув руки в карманы, и Ари почувствовал, как кровь стынет у него в жилах.
- Человека по имени Ставрос Курас не существует, сударь. - Незнакомец вытащил правую руку из кармана и протянул ее вперед: - Но если хотите, можете отдать письмо мне.
Ари шагнул назад и ударился спиной о ставню, ошеломленно качая головой, а потом бросился бежать что было сил, не осмеливаясь обернуться. Он добрался до своей машины, запрыгнул туда, повернул ключ в замке зажигания, но мотор не заводился. Он обернулся назад, оглядел улицу, откуда прибежал, и обнаружил, что она пуста. Тогда он снова повернул ключ в замке, но мотор не хотел схватываться. В воздухе чувствовался запах бензина: нужно было немного подождать, пока он испарится. Ари повременил пару минут, время от времени оборачиваясь. Когда мотор наконец с третьей попытки завелся, Ари, крутя руль, чтобы выехать на дорогу, бросил взгляд в зеркало заднего вида: в это мгновение в дальнем конце улицы показалась фигура незнакомца, заговорившего с ним. Тот медленно шел вперед, не вынимая руки из карманов.
Клаудио с силой обнял девушку, а потом отодвинул ее от себя и заглянул ей в глаза:
- Значит, ты действительно решила, и я ничего не могу сделать, чтобы отговорить тебя, я для тебя совсем не авторитет.
Элени улыбнулась, и блеск ее глаз, казалось, осветил ночной мрак.
- Глупый, только ты имеешь для меня значение.
- И революция.
- Мы уже обсуждали этот вопрос, и твои возражения не сокрушили моих выводов. Иди домой и спи спокойно. Если все будет хорошо, завтра вечером я выйду из университета и буду ждать тебя у Никоса, мы пропустим там с тобой по стаканчику узо.
Клаудио потемнел в лице:
- А если с тобой что-нибудь случится?
- В любом случае я тебя найду. Теперь ты от меня не сбежишь до конца своих дней… Ты ведь знаешь, греческая девушка из хорошей семьи может отдаться только мужчине своей жизни.
- Я решил. Я пойду туда вместе с тобой.
- Клаудио, перестань. Тебе завтра сдавать работу. Кроме того, это не твой университет… ты здесь не учишься, ты даже не грек. Давай уходи. Уверяю тебя, все будет в порядке, я буду очень осторожна; правда, я не стану геройствовать. У входов мы поставим дозор. Я буду внутри, с комитетом, готовить документ, который мы собираемся передать прессе.
- Поклянись мне, что будешь осторожна и что завтра вечером придешь к Никосу.
- Обещаю. Клянусь. - Она в последний раз поцеловала его.
- И… послушай, я буду в институте, у телефона. Звони мне время от времени, если можешь.
- Если нам не перережут линию.
- Конечно.
- Да.
- Я су, хрисе му.
- До свидания, любовь моя.
Элени побежала к воротам университета. Рядом, разбившись небольшим лагерем, несли дозор два молодых человека и девушка, они открыли дверь перед Элени и впустили ее. Элени обернулась, помахала ему рукой, и огонь костра осветил ее лицо, пылавшее от воодушевления. Казалось, она идет на праздник.
Клаудио поднял воротник куртки, чтобы укрыться от легкого, но пронизывающего ветра, который дул с севера, беспрепятственно проходя по всему проспекту Патиссион, длинному и прямому. Небо было ясное и звездное в эту ночь с пятницы на субботу. Элени права: что может случиться в столь прекрасную ночь, накануне выходного дня?
Он уже не хотел спать и раздумывал над тем, чтобы пойти на площадь Омонии, где всегда открыт бар, купить свежую газету и выпить хорошего турецкого кофе. Быть может, там окажется и какая-нибудь итальянская газета: "Ла Стампа" сразу же стала освещать студенческие волнения, на первой странице, а вот "Каррьере" еще не начала о них писать.
Он достал из кармана неначатую пачку "Ригас" и закурил сигарету, спрятавшись от ветра за фонарным столбом. Когда он поднял голову, ужасный звук внезапно разрезал спокойный ночной воздух, и чудовищная машина выехала из бокового переулка, а потом остановилась перед ним, ослепляя его фарами. Затем она повернулась, разрывая асфальт гусеницами, и двинулась по направлению к университету, за ней следовали два грузовика. С противоположной стороны быстро шел еще один танк. Через минуту они остановились перед Политехническим, повернув орудийные башни на колоннаду атриума.
Клаудио прислонился к фонарю и стал бить кулаком по холодному железу, снова и снова, до боли. Элени оказалась в ловушке.
Он бросился бежать по лабиринту улиц у подножия Ликабета, так быстро, что сердце его разрывалось. Потом остановился, задыхаясь, и снова помчался дальше, без цели, а потом наконец оказался на огромном пустом пространстве площади Синтагмы. Перед зданием Парламента два эвзона проходили взад-вперед своим торжественным шагом, неся караул у Могилы неизвестного солдата. Их черные, с золотом, кители поблескивали в ночи, белые юбочки развевались на ветру. Издалека они выглядели такими маленькими, что походили на кукол, вроде тех, какими доверху полны витрины туристических магазинов на Плаке. За их спинами спал вечным сном нагой мраморный воин, и слова великого человека прошлого, высеченные на камне над ним, казались проклятием в эту злосчастную ночь.
2
Афины, городская больница Кифиссии
17 ноября, 3.00
- Я дежурный врач, вы можете поговорить со мной.
- Меня зовут Аристотелис Малидис, я хотел бы знать о состоянии здоровья профессора Арватиса. Я сам отвез его сюда час назад.
Врач снял трубку и позвонил в отделение, чтобы получить нужную информацию.
- К сожалению, - сказал он через некоторое время, - пациент умер.
Ари опустил голову и трижды перекрестился на православный манер.
- Я могу поговорить с врачом, который им занимался? Профессор был одинок, я его помощник… у него не было в мире никого, кроме меня.
Врач снова позвонил в отделение.
- Да. Можете подняться. Спросите доктора Псарроса, это на третьем этаже.
Ари вошел в лифт. Поднимаясь, он смотрел на себя в зеркало на стене кабины. Резкий свет лампы лился ему налицо с потолка, ярко вырисовывая черты лица, отмеченного усталостью, невероятно старя его. Дверь открылась, впереди оказался длинный коридор, освещаемый неоновыми лампами. Два санитара играли в карты на посту. В стеклянной будке клубился дым, окурки сыпались через край пепельницы на столе. Ари спросил доктора Псарроса, его провели в кабинет. На столе врача стоял радиоприемник, передававший классическую музыку.
- Мое имя Малидис. Я час назад привез сюда профессора Арватиса. Я знаю… что он… умер.
- Мы сделали все возможное. Но было уже слишком поздно, он был безнадежен. Почему вы не привезли его раньше?
Ари колебался.
- От чего он умер?
- Остановка сердца. Возможно, инфаркт.
- Почему вы говорите "возможно"? Разве симптомы не очевидны?
- С этим человеком была какая-то странность, которую нам не удалось понять. Быть может, вы нам поможете. Скажите, как это произошло.
- Я расскажу вам, что знаю. А пока… Могу я его видеть?
- Да, конечно. Тело пока еще находится в палате. Номер 9.
- Спасибо.
Профессор Арватис покоился на больничной койке под простыней. Ари откинул край ткани и не смог сдержать слез. На лице старика еще остались следы мучений - о них свидетельствовали запавшие виски, черные круги у глаз, сведенная челюсть. Ари встал на колени, прислонившись лбом к постели.
- Я никого не нашел по этому адресу, профессор, только твое безумие и, быть может, мое тоже… О Боже, Боже, если б я тебя не послушался, ты еще был бы жив.
Он встал, коснулся лба профессора рукой, потом снова накрыл его лицо простыней. Взгляд его упал на противоположную стену: на стуле лежала одежда старика, на вешалке висел пиджак.
- Я еще кое-что должен сделать для тебя, профессор…