Приятель покачал головой.
- Присмотрись хорошенько, - настаивал Караманлис, - это очень важно. Ты уверен, что никогда прежде его не видел?
- Абсолютно уверен. Такое лицо нелегко забыть.
- Ну так вот, я за последние десять лет много раз встречался с этим человеком и считал, что это и есть адмирал Богданос. Так он мне представился десять лет назад, и я был уверен, что это правда.
- Но адмирал Богданос был другим, совсем другим. Боже мой, как такое возможно! Такой человек, как ты? И ты не счел нужным навести справки?
- Я позвонил тебе, ты дал соответствующую информацию. Мне и в голову не пришло просить тебя описать его внешность. Кроме того, он был всегда так полно и глубоко осведомлен обо всем, так решительно настроен и столь неизменно, черт возьми, появлялся в нужное время и в нужном месте, - я и подумать не мог, что это может быть кто-то другой.
- Еще ты сказал, будто недавно видел его.
- Да. Благодаря ему удалось спасти шкуру одному из моих людей, сержанту Влассосу.
- То самое происшествие в Портолагосе?
- Да. Мы пытались скрыть все от прессы, но очевидно, тут мы имеем дело с человеком, прикончившим Руссоса и Карагеоргиса.
- Возможно.
- Я должен найти его, понимаешь? Упустив это дело из рук, я погибну, ведь я сейчас - меж двух огней… С одной стороны - начальство: они уже начали что-то подозревать и, может быть, открыли свое расследование, с другой стороны - экзальтированный безумец…
- Ты хочешь сказать, он и на тебя охотится?
- Я абсолютно в этом уверен.
- А кем для тебя является тот человек?
- Всем. Быть может, спасением…
- Что он знает о тебе?
- Много… слишком много.
- А ты о нем?
- Ничего. Я даже не знаю его имени.
- У тебя по крайней мере есть какой-нибудь след?
Караманлис покачал головой:
- Золотой сосуд, десять лет назад пропавший из Национального музея, в ночь штурма Политехнического. Он явно очень важен для него.
- А где он находится сейчас?
- Неизвестно. Быть может, мнимый адмирал кому-нибудь его отдал или продал…
- Это всё?
- Всё, или почти все, - подтвердил Караманлис.
Они закончили ужин, официант принес кофе. Посетители за одним из соседних столиков принялись петь, а между песнями поедать фисташки, запивая их вином, и громко обсуждать новый футбольный сезон.
- Практически ничего. Очень странное дело, слишком странное… Что-то в нем ускользает от обычного понимания. Не знаю, что именно, но чувствую. Когда ты выяснил, что этот человек - не тот, за кого себя выдает?
- Когда ты сообщил мне о смерти адмирала. Это показалось мне невозможным, и я отправился прямиком в Волос, на кладбище… Я видел его фотографию.
- Послушай, у меня есть к тебе предложение. Учитывая, что на руках у тебя ничего нет, может, и это средство сгодится… Есть люди, которые просто по фотографии или по похожему рисунку могут установить местонахождение изображенного там человека, как радар обнаруживает объекты в небе или на море…
Караманлис улыбнулся.
- У меня действительно такой плачевный вид, что ты посылаешь меня к колдуну и предлагаешь заняться гаданием на кофейной гуще?
Собеседник едва ли не обиделся.
- Человек, о котором я тебе говорю, - не колдун. Но он обладает исключительными способностями. Говорят, с ним в критических ситуациях консультировались представители правительства и самого президента. Он живет совсем один в лачуге на горе Перистери и питается плодами, растущими в окрестностях, да молоком овец и коз, которые делят с ним жилище. Никто не знает, сколько ему лет, никому не ведомо даже его имя. Отправляйся туда и покажи ему это изображение, опиши сосуд, таким, каким его помнишь… Он сумеет восстановить полную картину… Он может путешествовать, куда пожелает, в любое время, на любые расстояния. Он… калликантарос.
В маленькой таверне осталось всего несколько посетителей. В углу старик, вероятно, пьяный, спал, положив голову на стол. Караманлис встал и надел пиджак.
- Я должен подумать, - сказал он. - Не каждый день совершаешь подобные вещи… Я должен подумать.
16
Афины, бар "Олимпия"
20 октября, 17.00
Норман заказал стакан "Метаксы" для себя и стакан "Родитис" для Мишеля.
- Я чуть было не купил выпивку шпику, сидящему вон в той машине.
- Ты действительно считаешь, что за нами следят?
- А чем иначе занимается, по-твоему, этот человек, который не отстает от меня от самого Сидирокастро? Ладно, предоставим его самому себе. Скажи мне лучше, с чего вдруг тебе взбрело в голову возвращаться в это кафе после стольких лет?
- Я уже приходил сюда несколько недель назад, забрел почти случайно. Мне здесь стало очень плохо. И вернуться сюда мне было очень непросто.
- Так ты действительно раскрыл смысл тех слов? Правда?
- Я установил контекст, а это уже кое-что. Я послал Мирей в Лондон, в головную контору "Бритиш информатикс", чтобы она ввела запрос в "Икарус", программу, где собрана вся сохранившаяся античная литература, способную анализировать ее во всех аспектах и воспроизводить все комментарии, написанные за последние десять лет. Наши фразы взяты из Геродота. Как видишь, очень известного автора.
- А мы Бог знает о чем подумали.
- Действительно. Итак, фраз две. Первую, "Я нага и мерзну", оставили на трупах Руссоса и Карагеоргиса. Это ответ, который Периандр, тиран Коринфа, получил от призрака своей жены Мелиссы: он вызвал его в оракуле мертвых, в Эфире. Периандр спросил, где зарыто сокровище, но Мелисса дала ему именно такой ответ, потому что ее муж, по скупости и вопреки обычаю, не сжег на погребальном костре одежду жены: ведь она очень дорого стоила. Получив ее ответ, Периандр велел собрать в одном месте всех самых знатных дам, приказал им снять одежду и сжег ее в честь покойной жены. После чего снова отправился вопрошать ее к оракулу мертвых и на сей раз получил второй ответ - фразу, написанную на стреле, пронзившей сержанта Влассоса, если Караманлис сказал тебе правду: "Ты положил хлеба в холодную печь". Выражение исключительно метафорическое, так как Периандр овладел мертвой женой. Таким образом, Мелисса обвиняла его в изнасиловании и надругательстве над ее телом: подобное преступление для древних было гораздо более чем сексуальным отклонением, каковым его считаем мы. Они расценивали его как чудовищный, нечеловеческий поступок, достойный самых ужасных наказаний.
- И как ты считаешь, каков смысл этих посланий?
- Я долго над ними размышлял. Первый логический вывод, насколько вообще можно говорить о логике в столь абсурдном деле, - послания мотивируют смертный приговор. Поскольку первые две цитаты, предназначенные для Руссоса и Карагеоргиса, идентичны, мы должны прийти к заключению, что они повинны в одном и том же преступлении, однако о сути его я не могу догадаться. Второе послание связано с более явным контекстом…
Тут музыкальный автомат, до того момента безмолвствовавший, внезапно заиграл, и Мишель вздрогнул.
- Норман, - сказал он, - эта песня, ты помнишь эту песню?
Норман озадаченно покачал головой.
- Клаудио обычно напевал эту мелодию, когда я познакомился с вами в Парге, в ту пору он иногда играл ее на флейте…
Он резко встал и побежал к музыкальному автомату, заглянул в лицо человеку, поставившему песню: темное лицо, очень черные глаза, густые усы - вероятно, ливанец или киприот, их было много в Афинах. Мишель снова сел за столик, испуганный, ошеломленный.
Норман взглянул ему в глаза:
- Мишель… Мишель… Песня Клаудио - итальянская народная баллада. Как она могла попасть в музыкальный аппарат… у тебя галлюцинации…
Мишель опустил голову и какое-то время молчал, внезапно охваченный отчаянием и горькими воспоминаниями. Когда он снова поднял глаза на собеседника, они блестели.
- Я… я не могу придумать ничего другого, как только…
- Продолжай, - сказал Норман, - ты должен быть мужественным.
- Вероятно, над Элени надругались так же, как над Мелиссой… Так же осквернили ее безжизненное тело… о Боже, Боже мой!..
Он поднес руку ко лбу, чтобы скрыть слезы, которые уже не мог сдерживать. Норман тоже казался смущенным и потрясенным.
- Думаю, ты близок к правде: Влассоса ранили стрелой в пах. Полагаю, намеренно.
- Если то, что я думаю, правда, ты понимаешь, что они оба пережили? И если Клаудио жив, то он отравлен ненавистью и жаждой мести, он стал машиной для убийства… Это больше не человек, Норман, это больше не человек… Вспомни, ведь он страдал и по моей вине…
Норман протянул к нему свой стакан с бренди:
- Выпей, это покрепче будет. Выпей, говорю тебе. - Он положил ему руку на плечо. - У каждого человека на свете есть свой порог сопротивляемости, а ты был мальчиком, ты в тот момент оказался не готов и не способен вынести пытку, - быть может, Клаудио на твоем месте тоже сдался бы, и я тоже. Это не стыдно, Мишель, это не стыдно. Послушай, сейчас мы должны попытаться каким-то образом установить с ним контакт, если он жив. Поговорить с ним, вывести его из того одинокого безумия, в каком ему, должно быть, пришлось жить до сегодняшнего дня, помешать совершить другие преступления… рассказать о том, что произошло, помочь ему понять, что он сделал… Мы должны его найти. Караманлис убежден - на Влассоса еще раз будет совершено покушение, после чего настанет очередь его самого, Караманлиса.
Мишель продолжал молчать еще несколько минут: казалось, он рассматривает людей, проходивших мимо него по тротуару, но на самом деле смотрел в пустоту. Перед глазами его проходили тревожные, беспокойные видения.
- Быть может, я тоже в списке… Я никогда об этом не думал. Я всегда любил его. Мне кажется, он не может хотеть убить меня.
- Может быть, и я… В его глазах я могу выглядеть столь же виновным, как и ты. В ту ночь мы условились с ним встретиться на Плаке, вместе с доктором, чтобы сделать Элени переливание крови. Возможно, Клаудио считает, что это я его предал… Вспомни о моем отце… Послание, найденное на его теле, заставляет задуматься о том, что и он был виновен в том преступлении, хотя Караманлис, когда мы виделись с ним в Сидирокастро, отрицал это. У нас нет выбора, Мишель, мы должны встретиться с ним и рассказать ему правду. Он поверит нам. Боже, он должен будет нам поверить… Но если мы хотим его найти, нам понадобится содействие Караманлиса. Мы должны увидеться с ним и…
Мишель воскликнул внезапно:
- Нет! Лучше убей меня. Этот человек виновен во всем. Это он велел меня пытать, это из-за него умерла Элени, а Клаудио превратился в бездушную машину, если, конечно, он действительно еще жив. - Глаза его блестели холодным блеском. - Если я встречусь с Караманлисом - то только чтобы свести с ним счеты.
Норман схватил его за плечо.
- Ради Бога, не говори глупостей. Мы должны с ним встретиться, понимаешь? У нас нет выбора. Не думаю, что он все рассказал мне, когда мы с ним разговаривали в Сидирокастро, я вовсе так не считаю. Он прежде всего пытался выудить из меня информацию. А сейчас мы наконец расшифровали послания, а он по-прежнему двигается на ощупь. Мы расскажем ему, как обстоят дела, если он поможет нам довершить картину. Только тогда мы сможем правильно интерпретировать послания и… приготовить ответ.
Мишель закурил и снова надолго погрузился в молчание.
- Норман, я не знаю, смогу ли вынести вид этого человека, поставь себя на мое место…
- Ты должен это сделать, Мишель. Ты был в ту ночь в управлении полиции, быть может, ты о многом знаешь, может, у тебя есть какие-то доказательства, ты восстановишь в памяти впечатления, образы… Ты там был, Мишель…
Мишель глубоко вздохнул, зажал кулаки между коленями, словно заряжая все силы духа в напряженный лук своего тела.
- Хорошо, - сказал он. - Когда?
- Сейчас же, немедленно.
Норман встал и твердым шагом двинулся к машине, вот уже давно припаркованной на другой стороне дороги. Сидевший за рулем человек попытался было включить зажигание, но Норман уже стоял рядом.
- Эй, ты, - произнес он, - да, я к тебе обращаюсь. Вызови своего капитана и скажи ему - нам нужно с ним поговорить, мне и моему другу-французу. Сейчас или никогда. Мы будем ждать его в одном из внутренних залов.
Полицейский, преодолев первоначальное удивление, завел машину и уехал. Он сразу же вызвал по рации капитана Караманлиса и передал ему приглашение молодых людей. Караманлис, получив сообщение во время допроса подозреваемого, попросил своего заместителя подменить себя, сел за руль своего автомобиля и отправился в кафе на улице Стадиу. Солнце опускалось над городом со стороны Пирея в неподвижном облаке пара, в пурпурно-коричневатом сиянии.
Норман и Мишель вошли в один из внутренних залов и сели за столик у большой застекленной двери, выходившей на улицу.
- Мишель, - сказал Норман, - что ты думаешь о послании, найденном на теле моего отца?
- Не знаю, но, кажется, смысл состоит в чем-то вроде: "Ты - человек, привыкший видеть смерть и насилие, но такого зрелища даже ты не выдержал". Тот, кто составил записку, вероятно, знал о работе твоего отца в качестве агента и о его военном прошлом, но хотел упрекнуть его в смерти девушки…
- Элени сопоставляется с Кассандрой?
- Может быть… В любом случае у всех посланий есть кое-что общее…
- Что?
- Все они - слова, произнесенные мертвыми. И в этом тоже, несомненно, состоит суть послания.
- Крепись, - сказал в этот момент Норман, не отрывавший взгляд от улицы, - он идет.
Мишель смертельно побледнел, но сдержал себя. Когда Караманлис сел напротив него, молодой человек посмотрел ему прямо в глаза и без тени дрожи в голосе произнес:
- Кто не умер, встретится снова, капитан Караманлис. Хотите что-нибудь выпить?
Разговор начал Норман, он рассказал, как им удалось установить, из каких текстов взяты посмертные записки, и Караманлис понял, что придется открыть и другие карты, если он хочет знать, что за игру ведут его собеседники. Никто из них не заметил, как в это время у тротуара рядом с кафе припарковался черный "мерседес" с тонированными стеклами, никто не разглядел за ветровым стеклом фотоаппарат, которым их неоднократно сняли, пока они вместе беседовали и пили.
Когда их импровизированное совещание окончилось, Норман, в Сидирокастро получивший лишь часть правды, уже в точности понимал причину смерти своего отца, а Мишель также узнал смысл первого послания, найденного на телах Руссоса и Карагеоргиса. А потом Мишель объяснил Караманлису второе послание, выгравированное на стрелах, пронзивших Влассоса, и, восприняв неловкое молчание капитана как признание, продолжил, полный гнева и негодования:
- Значит, вы позволили сержанту Влассосу совершить подобный чудовищный поступок! Вы негодяй, вас следует запереть в сумасшедшем доме для преступников, чтобы вы до конца дней своих не видели солнечного света. Надеюсь, однажды я стану свидетелем того, как вас раздавят, словно жабу.
Норман вмешался: он не хотел терять контроль над ситуацией:
- Мишель, прошу тебя. Мы здесь не для того.
Караманлис, казалось, полностью признал свою вину.
- Я не хотел, чтобы до этого дошло, - сказал он нетвердым голосом. - События вышли из-под контроля прежде, чем я смог помешать ему.
- Это нас не касается, - ответил Норман. - Единственная причина, по какой мы попросили вас о встрече, - желание до конца понять содержание посланий, оставленных после убийства моего отца и ваших людей и после покушения на Влассоса: только вы обладаете необходимой информацией. Вы могли бы избежать этой прискорбной встречи, если бы рассказали мне все в Сидирокастро.
За этим последовала мрачная и зловещая тишина. Проходивший мимо официант спросил, не нужно ли им чего-нибудь, но три человека, сидящие за столиком, сосредоточенные и бледные, неподвижные, словно манекены, казалось, находились далеко, как планеты среди огромного ледяного пространства. Официант не получил ответа и удалился, удивленный и едва ли не напуганный.
- Вы сказали, мой отец противился этому преступлению, - снова заговорил Норман, - и попытался ему помешать. Мне не нужна ваша жалость, а он теперь мертв. Скажите мне правду, какой бы мерзкой она ни была.
- Все так и было, как я вам рассказал. Ваш отец чуть не набросился на меня, но Клаудио Сетти, вероятно, заметил его за моей спиной, когда его волокли в камеру, и связал его со всем произошедшим… Я только не могу понять, хотя размышляю об этом денно и нощно, как Клаудио удалось узнать, что это был именно ваш отец, и убить его десять лет спустя в лесу в югославской Македонии. Не знаю, что и думать: иногда мне кажется, мы имеем дело с кем-то другим, разыгравшим всю эту драму так, чтобы мы подумали, будто убийца - человек, которого давно уже нет на свете…
- В Сидирокастро вы хотели заставить меня поверить в то, что вы не повинны в смерти Клаудио Сетти, - сказал Норман.
- Все так, - ответил Караманлис. - Я лишь получил информацию от секретных служб, и согласно ей Клаудио Сетти умер… И все-таки я и представить себе не могу, кто еще это может быть…
Тут Мишель словно очнулся от своего оцепенения.
- Не тешьте себя иллюзиями. Все эти послания исходят из одного и того же места, их произносят мертвецы. Тень Агамемнона в беседе с Одиссеем в Аиде, призрак Мелиссы, вызванный в оракуле мертвых… В том-то и состоит смысл этих слов: мертвый говорит с вами из потустороннего мира, куда вы его, по вашим представлениям, упрятали. Клаудио отправил нам эти послания, назначая встречу на берегах Ахерона. Там мы и узнаем, какой смертью должны умереть.
Караманлис встал.
- На меня это не производит ожидаемого впечатления, - сказал он. - Я выходил и из более трудных ситуаций. Моих людей убил не призрак. Того, кто убивает, тоже можно убить… Он уязвим. Если вы еще что-нибудь знаете, а мне не сказали, будьте любезны, сообщите это мне, иначе вы пойдете своей дорогой, а я - своей. Я не знаю, каковы ваши намерения, и меня они не слишком интересуют. Хотите моего совета - возвращайтесь домой: мертвые мертвы и не могут воскреснуть. Что сделано, то сделано. Уезжайте и дайте мне самому разобраться в этом деле по собственному усмотрению. Так будет лучше для всех. Если правда то, что вы говорите, вы тоже в опасности. Ведь только вы знали, где он в ту ночь прятался вместе с девушкой, и ему это известно, сейчас ему это наверняка известно. - Капитан повелительно стукнул кончиком указательного пальца по столу. - Уезжайте из Афин и из Греции, пока еще не поздно, - добавил он. После чего повернулся к ним спиной и покинул заведение.
Три дня спустя в Стамбуле к Клаудио Сетти, сидевшему в чайхане на мосту Галата, подошел мальчик.
- Меня попросили передать тебе вот это, от адмирала, - сказал он, вручил молодому человеку конверт и ушел, не попросив чаевых и не дожидаясь ответа.