- М-да! Однако… - проворчал Родоле, стягивая колпак и обнажая лысину, окруженную тоненьким нимбом седых кудряшек. - Разумеется, я могу ошибаться… вот, господин комиссар, к какому выводу я пришел. Почерк любого человека, даже не обученного в школе, может очень много о нем рассказать. Из всех частей тела наиболее разнообразные движения совершают руки и пальцы. Представьте себе, сударь, картину мастера, скопированную сотней художников. Все работы будут походить на оригинал, но в глазах просвещенных ценителей живописи каждая копия будет обладать своим колоритом и мазком, и эти свойства станут ее отличиями.
- Значит, на ваш взгляд…
- На мой взгляд, у каждого из нас есть свой неповторимый и неподражаемый почерк; подделать почерк невероятно трудно, поэтому подделки, даже искусные, весьма несовершенны. Примеров, опровергающих это правило, крайне мало. Но есть еще одна важная особенность: у одного и того же лица почерк может меняться, ибо расположение духа влияет на написание букв. Одним и тем же пером можно написать и любовную записку, и важный юридический документ, каковым, например, является завещание, но написаны они будут по-разному. Почерк во многом зависит от эмоционального состояния пишущего.
- А что можно сказать про представленные вам документы?
Родоле сочувственно посмотрел на Николя.
- Прошу меня извинить, но скажу честно: я не могу понять, каким образом охваченный пламенем страсти автор пылких признаний может являться обладателем небрежного почерка, коим написан текст, где мысль бежит быстрее, чем перо, хотя автор его и накладывает на себя вполне определенные обязательства. Короче говоря, я уверен, что завещание поддельное, но тот, кто занимался подделкой, имел перед собой подлинники.
- А подпись?
- Поддельная, в этом у меня сомнений нет. На подлинниках есть несколько подписей, следовательно, они должны быть идентичны подписи на завещании. Но подвергнув их наложению, мы сразу видим, как они разнятся. Вот, господин комиссар, все, что я могу вам сказать.
Записку, полученную по почте, Николя приберег напоследок. Едва взглянув на нее, Родоле тотчас сказал, что она также фальшивая.
- Насколько я понимаю суть этого дела, - произнес он, - мои выводы сбросили у вас камень с души. Вы подозреваете, кто мог выполнить эти подделки?
- Пока нет, - ответил Николя.
- Быть может, мои соображения смогут вам помочь… О, это всего лишь предположения, но я хотел бы поделиться ими. Из своего опыта, а также из наблюдений я пришел к заключению, что люди по-разному начинают строку… Возможно, конечно, это не имеет никакого смысла, и мне не стоит омрачать вас…
- Все же скажите.
- Так вот, субъект, изготовивший эти фальшивки, скорее всего - заметьте, я говорю: скорее всего - имеет отношение к музыке. Возможно, это музыкант, композитор или же переписчик нот. Когда часто размещаешь ноты на нотном стане, приобретаешь привычку особым образом начинать строку, что отражается и на обычном письме. Передавайте мое почтение господину де Секвилю.
Писарь поклонился и вежливо отказался от предложенных Николя денег.
- Тысяча благодарностей, господин комиссар, но у нас с Секвилем свои счеты.
Пока Николя в одиночестве ехал в фиакре, мысль его работала столь бурно, что вскоре у него в висках застучала кровь. Итак, завещание, равно как и записка Жюли, оказались подделками. Значит, некая злая сила, преследовавшая его по пятам, по-прежнему изо всех сил и всеми возможными способами старалась бросить на него подозрения и оклеветать его. У него в голове вновь мелькнула еще не оформившаяся мысль. Последнее замечание Родоле означало, что возможный подделыватель почерка Жюли связан с музыкой. Николя тотчас вспомнил Бальбастра, каждодневно музицирующего по роду своих занятий, и сидевшего за фортепьяно Мальво, чье исчезновение побуждало его питать относительно данного субъекта самые тяжкие подозрения. Когда же он сообразил, что Лаборд, большой поклонник музыкального искусства, также сочинял оперы, его охватила дрожь. Он вспомнил, сколь любезно Жюли де Ластерье обходилась с первым служителем королевской опочивальни. Среди его друзей никто более не пользовался ее расположением. Раньше он объяснял ее симпатию к Лаборду надеждами своей подруги когда-нибудь занять место при дворе; теперь же он в этом усомнился: будучи платным полицейским осведомителем, она не могла всерьез питать такие надежды. Неужели хорошенькую вдовушку с Гваделупы и его друга-либертена связывало нечто большее, чем дружба? И кто как не Лаборд мог знать во всех подробностях и о занятиях Николя, и о его секретной миссии? Все его существо противилось подобным подозрениям, к тому же разве в тот злосчастный вечер Лаборд не был в гостях у Ноблекура? Все смешалось самым ужасным образом. Николя ощутил, как он все больше запутывается в паутине интриг, сплетенных с целью лишить его не только жизни, но и чести. После такого заключения ему ничего не оставалось, как вообразить неведомую разветвленную организацию, зачем-то решившую его погубить.
К вечеру он вернулся на улицу Монмартр. Хозяин дома сидел в кресле с высокой жесткой спинкой и читал Овидия, разложив книгу на столешнице секретера. Ноблекур говорил, что не может читать в ином положении, объясняя свою привычку почтением и любовью к книгам, требовавшим, по его мнению, особого к себе обращения.
- А вот и вы, и снова в раздумьях, - произнес Ноблекур, разглядывая сквозь очки отрешенное лицо комиссара.
Рассказ о посещении общественного писаря старый магистрат выслушал, не отрывая взора от книги. Поникший в жидкий воск фитиль покоробился, глухо зашипел и погас, оставив после себя струйку дыма. Ноблекур осторожно закрыл книгу и, помолчав, произнес:
- Дорогой мой мальчик, вы никогда не задавали себе вопрос, что привело вас на службу в королевскую полицию?
- Цепочка случайностей и рекомендация маркиза де Ранрея, врученная господину де Сартину.
- Да нет, я не об этом! Послушайте, что скажет вам старый скептик, и постарайтесь не слишком удивляться. Вас, честного человека, поставило на пути преступления само провидение, ибо оно вам доверяет и намеревается через вас осуществить свои намерения.
- Очень любезно с его стороны, - повеселев, ответил Николя. - Однако оно почему-то не хочет мне подсказать, кто играет первую скрипку в оркестре, исполняющем для меня свою зловещую мелодию.
- Не торопитесь, в конце концов, все улики выстроятся в нужном порядке и укажут дорогу к истине. Но для этого вам придется пробираться сквозь дебри происков и интриг.
- Интересно, это сумерки или чтение сделали вас таким благодушным?
Наклонившись над книгой, он с трудом разобрал название.
- Метаморфозы Овидия… О, понимаю, ностальгия по амурным похождениям…
Ноблекур кивнул.
- Вы попали в самую точку. Когда вы вошли, я как раз вспоминал свою жену, женщину с благородной душой и верным сердцем. Какой унылой и бессмысленной была бы моя жизнь после ее утраты, если бы не друзья, не вы, Николя. Я долго ждал, но так и не дождался появления собственного ребенка. И все же судьба решила вознаградить меня: появились вы, и моя жизнь перестала быть выморочной, ибо вы заняли в моем сердце место сына, любимого и долгожданного.
Неслыханное заявление. Никогда старый магистрат не раскрывал Николя свою душу. Неужели его растерянность, вызванная блужданиями в потемках в поисках неведомого врага, настолько растрогала Ноблекура? Доверие, оказанное ему бывшим прокурором, стало последней каплей, переполнившей чашу страданий, и Николя, тяжело дыша и перебивая самого себя, заговорил. Сумев, несмотря на рвущиеся наружу чувства, умолчать о поездке в Лондон, он подробно поведал старому другу о своей любви к Сатин и о предполагаемом отцовстве, приводившем его в волнение и замешательство. Он признался, что боится ребенка, свалившегося на него буквально с неба, и не уверен, что сможет полюбить его, равно как и не знает, как отнесется к нему мальчик, четырнадцать лет не ведавший о своем истинном происхождении.
- Умерьте ваше неуемное волнение, - ласково произнес Ноблекур. - Вы лучше, чем кто-либо иной видите путь, которым следует идти, ибо сами обрели отца лишь после его смерти. Зло кроется скорее в отсутствии доверия, нежели в непосредственности чувств, толкающих вас навстречу неизвестному пока вам мальчику. Не торопитесь, поразмыслите, а когда примете решение, верните сыну отца, а себе сына. И, пока не поздно, подарите сыну любовь и поддержку, коих он вправе ожидать от вас. Отбросьте сословные предрассудки, вы же отбросили их для себя. Думается, не за горами тот день, когда эти предрассудки перестанут существовать. Дайте ребенку все то, что каноник Ле Флок, маркиз де Ранрей, и смею надеяться, я сам, дали вам. Действуйте решительно. Но, простите, я слишком взволнован… Мы с вами еще поговорим об этом.
Встав с кресла, он стал на ощупь шарить в секретере.
- Сегодня после полудня на ваше имя пришло письмо из Версаля.
Николя взял сложенный вчетверо лист, запечатанный гербом Франции, вновь зажег потухшую свечу и распечатал письмо.
- Ответственный секретарь Его Величества шлет мне приглашение на охоту, которая состоится завтра утром, на прудах Сатори. Значит, надо приготовить зеленый фрак, единственно допустимый при охоте на тяге. Да, холода заставили пернатую дичь собраться на водоемах.
- Вы владеете охотничьей премудростью, - произнес Ноблекур, - она выдает в вас дворянина по рождению. Прекрасный повод передать ее к сыну.
Мысленно Николя согласился с Ноблекуром: сейчас самое время обучать мальчика охотничьим премудростям. Постепенно беседа приняла более отвлеченное направление; хозяин дома иногда играл на флейте, и друзья завели разговор о разных типах этого инструмента. Николя рано отправился к себе: он хотел немного отдохнуть перед охотой, ведь отбыть в Версаль следовало задолго до рассвета.
Пятница, 21 января 1774 года
Солнце еще не проснулось, когда его карета с авеню Пари выехала на площадь Арм. Холодный рассвет и отсутствие тумана обещали ясный день. Всюду лежал иней, в лужах хрустел лед. Прозрачные сосульки свисали с позолоченных решеток, окружавших Лувр. Мостовая под сапогами Николя скрипела и скользила. Он добрался до парка, где перед флигелем принцев выстроилась длинная вереница карет, предназначенных доставить короля и охотников на берега озера, к затопленным полям, где егеря заметили стаи перелетных птиц. Пытаясь согреться, Николя прошел шагов сто. На ходу он обменялся приветствиями и любезностями со знакомыми придворными и снисходительным взором окинул нескольких новичков. Их юношеские лица покраснели от холода и волнения; туго затянутые в костюмы начинающих охотников, они важно смотрели по сторонам. Паж из малой конюшни потянул Николя за рукав, напомнив, что его место - возле дверцы королевской кареты; король же скоро прибудет: утренняя месса подходит к концу. Комиссар почувствовал на себе любопытные взоры и шелест речей придворных, обсуждавших распоряжение, переданное ему достаточно громко, чтобы его мог услышать каждый. Отдав приветствие офицерам из королевского эскорта, он стал ждать.
Скрип колес по гравию предупредил его о приближении монарха. Король, в охотничьем костюме и в плаще под цвет фрака, украшенного большим меховым воротником, опирался на руку угловатого юноши, на голову выше Его Величества; в юноше Николя узнал дофина. Лаборд дружески помахал рукой Николя. Улыбнувшись, король с видимым усилием поднялся в карету. Дофин намеревался последовать за ним, но король велел ему уступить место Николя.
- Садитесь к себе в карету, мне надо поговорить с моим дорогим Ранреем.
Дофин покраснел и, приветствуя Николя, вразвалку направился к своему экипажу. Николя занял место напротив монарха. Эскорт окружил карету, взявшую курс на большой парк. Подперев рукой подбородок, король молча созерцал проплывавшие за окном пейзажи. Прикрыв глаза, Николя наблюдал за ним. С каждым днем монарх выглядел все более постаревшим, раскидистые брови поседели, нос заострился, щеки свисали дряблыми складками, и лицо, некогда столь гармоничное, окончательно утратило четкость контуров. Из черных глаз, исполненных бесконечной меланхолии, исчез прежний блеск, а из-за синеватых мешков под глазами глазницы казались безобразно большими.
- Холодно и солнечно, - произнес наконец король. - Дичь будет хорошо видна. Вы охотились на водоплавающих птиц вместе с маркизом де Ранреем?
- Да, сир. В болотах Бриера.
- Каких собак использовал маркиз?
- Легавых, сир. А еще болотных спаниелей; они хорошо плавают и нечувствительны к холоду.
- Хороший выбор. Мне сказали, на Сомме очень много водоплавающей дичи. Вы заметили это по дороге в Лондон?
- По дороге, сир, я пытался сам не стать дичью.
Король рассмеялся.
- Давайте, рассказывайте, ваш рассказ меня развлечет.
Желая развеять уныние короля, Николя уснастил свой рассказ устрашающими и причудливыми подробностями. Когда же он дошел до появления на дороге в Шантийи графини дю Барри, которую от неожиданности он едва не принял за сказочную фею, король расхохотался. Искусно используя свой дар рассказчика, Николя, не будучи навязчивым, с легкостью рассказывал обо всем, не упуская ничего важного, равно как и повода посмеяться над собой. Зная недовольство короля нарастающей англоманией, он представил Англию и англичан не в лучшем свете, а описывая Лондон, ни разу не похвалил его архитектуру. Продолжая повествовать, он думал о том, что, сложись обстоятельства по-иному, он смог бы сделать блестящую придворную карьеру. Рассказом своим, состоявшим из цепочки сценок, коротких, пикантных и остроумных, где он сам часто представал в карикатурном облике, ему удалось развеселить короля, и тот то и дело принимался хохотать, как дитя, отчего лицо его молодело на несколько десятков лет. Подъехав к прудам Сатори, кортеж остановился посреди вересковой поляны, окруженной березами и тополями; неподалеку виднелся покрывшийся тоненькой корочкой льда водоем. Король опустил окно и подозвал одного из офицеров.
- Я еще не закончил беседовать с моим дорогим Ранреем. Передайте господину дофину, что он может начинать без меня.
И вновь повернулся к Николя.
- Я должен сердиться на самого себя, сударь, ведь это по моему приказу вам пришлось рисковать жизнью, а я едва не лишился преданного слуги.
- Вашему Величеству прекрасно известно, что этот приказ спас меня от иной опасности.
- И, полагаю, вам удалось разобраться в этом запутанном деле?
- Утверждать не могу. Но Ваше Величество должны знать, что все улики подобраны так ловко, что обвинение падает прежде всего на меня; вместе с тем нагромождение подлостей подтверждает мою невиновность.
Король задумался, а потом так тихо, что Николя не понял, задал он вопрос или же просто делился своими соображениями, произнес:
- В самом деле, столько подозрительных совпадений, что, кажется, против вас выступает целая шайка злодеев. Как вы думаете, может ли быть связь между вашим делом и той миссией, кою я вам доверил?
Николя покачал головой, полагая, что в самом вопросе уже содержится ответ. Тут со всех сторон послышались выстрелы.
- Свидание с водоплавающими началось, - промолвил король своим хрипловатым голосом. - Надо поблагодарить Менара за его работу. Интересно, сколько ему лет? Герцог де Пантьевр помнит этого егеря с раннего детства. Ах, какое знание птиц! Почти такое же, как у Людовика XIII, отца моего прадеда… Теперь скажите, какое впечатление произвел на вас шевалье?
- Шевалье д'Эон приветил вашего посланца как нельзя лучше. И если мне будет позволено высказать свое мнение, я бы сказал, что у Вашего Величества нет более верного и преданного слуги.
Король неопределенно хмыкнул.
- М-м-да, именно преданного… и верного… Если неподчинение моим приказам является признаком вышеуказанных добродетелей, тогда, разумеется, да. Но, оставив в стороне его недостатки, готов признать, он искренне старается услужить мне. Но если бы он использовал в наших интересах свои многочисленные знакомства, я был бы от него просто в восторге. Впрочем, он оказал нам важную услугу, поспособствовав завершению дела, которое вы успешно начали, ибо именно вам удалось уговорить Моранда принять наши условия. Мы вам весьма признательны за это, Ранрей.
Николя показалось, что за королевским "мы" промелькнула тень очаровательной фаворитки.
- Вы в очередной раз доказали свою способность решать любые деликатные и рискованные задачи. Сартину очень повезло, что вы всегда у него под рукой!
- Сир, шевалье д'Эон просил меня переговорить с вами по поводу дела сьера Флинта.
Король отозвался не сразу. В последнее время Николя все чаще отмечал, насколько тяжело дается ему принятие решений. Его постоянно терзали сомнения, он не доверял никому, за исключением горстки тщательно отобранных и проверенных людей. Вместе с тем он по-прежнему одновременно занимался сотней разных дел, сохраняя при этом хладнокровие и не выказывая ни дурного настроения, ни нетерпения; когда же речь заходила о решении государственных вопросов, он всегда старался действовать открыто и прямолинейно. Почему же народ не хотел замечать достоинства своего повелителя, а видел одни только недостатки?
- Как вы думаете, можно положиться на этого англичанина? - спросил король.
Николя отвечал с обычной для него непосредственностью, часто удивлявшей людей, привыкших к осмотрительности и лукавству царедворцев.
- Как можно доверять человеку, предавшему своего короля и свою страну? Полагаю, не имея твердых гарантий, не следует на него полагаться; хорошо бы также проверить его сведения или хотя бы сделать вид, что проверили.
- Вот она, истинная мудрость! - воскликнул король. - Я так и сделаю.
Король опустил окошко.
- Принесите моему дорогому Ранрею мои ружья. Позовите Лаборда. А вы, Ранрей, идите охотиться и поговорите о господине Флинте с дофином. Мне хочется, чтобы мой преемник полюбил вас. Настанет день, когда ему понадобятся ваши услуги.
Он протянул Николя руку, тот поклонился и поцеловал ее, а потом, пятясь задом, выбрался из кареты, провожаемый просветленным взором короля. Один из пажей проводил его к месту охоты дофина. Дофин расположился на просторной площадке, и прибытие Николя его не стеснило.
- Хорошая погода, сударь.
Николя никак не мог придумать, с какого конца подойти к вопросу.
- Его Величество желает, чтобы я изложил вам одно дело, с которым я ознакомился во время своей секретной поездки в Лондон.
Молодой человек постарался сохранить бесстрастность, однако радостный блеск, мелькнувший у него в глазах, не ускользнул от Николя.