- Все обойдется, Миха… Все будет хорошо.
- Он так хватал меня, так лез своими мокрыми губами, так унижал, - плакала Михелина. - Он отвратительный, мама.
- Я тебя предупреждала, дочка.
- Но он ведь ухаживал… Грамотный, обходительный, добрый… И вдруг такое.
- С господами это случается.
- Может, потому что был пьяный?
- Может, и поэтому. Поживем - увидим.
- Он сказал, что сгноит меня.
- Тебя?
- Думаю, тебя тоже.
- Я тоже так думаю.
- Что будем делать, Сонь?
- Ничего, - пожала та плечами, прижала к себе дочку. - Не такое переживали, переживем и это.
Михелина подняла лицо, посмотрела матери в глаза.
- Я была у Михеля. Он спрашивал про тебя, Соня… Ты знаешь, что он не сумасшедший?
Сонька помолчала, с усмешкой кивнула.
- Знаю.
- Давно?
- С тех пор, как убил пана Тобольского.
- Он убил его будучи нормальным?!
- Нет. После убийства что-то с ним случилось, и он прозрел.
- А как это?
- Не знаю. Об этом знает только Господь.
- И мы с тобой.
- Да, и мы с тобой. Больше никто знать не должен.
Кто-то из каторжанок вышел в предбанник попить воды из кадушки, воровки замолчали, потом Михелина приобняла мать и повела ее в сторону нар.
Изюмов сидел в пролетке недалеко от дома Брянских, внимательно следил за входящими и выходящими из ворот. Въехала карета, и по силуэту молодой девушки, вышедшей из нее, стало понятно, что это княжна.
Затем промелькнули какие-то люди из прислуги. Привратник Илья каждый раз исполнял свои обязанности торопливо и с почтением.
Вскоре со двора вышла высокая статная особа, лицо которой закрывала черная кисея. В руках она держала небольшой ридикюль.
Изюмов напрягся. Он узнал Таббу.
Она в калитке столкнулась с дамой (это была мадам Гуральник), раскланялась и заспешила на улицу.
Здесь девушка попыталась остановить экипаж, ей это никак не удавалось, и было видно, что она нервничает. Притормозил легковой автомобиль, мадемуазель отказалась от его услуг и продолжала ждать. Наконец подъехала свободная пролетка, Табба сообщила извозчику адрес.
- Следом, - велел Изюмов своему извозчику, и тот стеганул по лошадям.
С Фонтанки выехали на Исаакиевскую площадь, затем свернули на Большую Морскую, после чего пролетка с мадемуазель проскочила несколько кварталов и оказалась возле особнячка, в котором находились курсы аргентинского танго.
Изюмов видел, как госпожа Бессмертная покинула экипаж и скрылась в парадной.
К особняку подкатывали экипажи разного класса, из них выходили дамы и господа, мило раскланивались друг с другом и также исчезали в парадной особнячка.
Артист понаблюдал какое-то время за ними, бросил извозчику:
- Жди.
- Как долго ждать, господин? - недовольно поинтересовался тот.
- Пока не вернусь! - Изюмов сунул мужичку мелкую купюру и направился к особняку.
Внутри его встретил моложавый консьерж.
- К кому следуете, сударь?
- Ответь, любезный, здесь ли обучают аргентинскому танго?
- Совершенно верно. На втором этаже. Желаете записаться?
- Пока желаю поглядеть.
- Глядеть не положено. Там дамы почти в неглиже.
- Тем более желаю, - засмеялся Изюмов, сунул консьержу пятьдесят копеек и заспешил по широкой лестнице наверх.
До слуха доносились музыка и команды учительницы:
- Файф степ, господа!.. Выход в променад! Легче, господа! Изящнее! Дамы, не очень отваливайтесь! Спинки прямые! Слоу квик!
Бывший артист через щель в двери стал наблюдать за танцующими и увидел наконец ту девушку, которую выслеживал. Теперь сомнений не возникало - это была именно бывшая прима. Изящная, статная, с небольшой маской на лице.
Изюмов удовлетворенно хмыкнул, отошел от двери, спустился вниз, снова уселся в пролетку.
- Куда едем, сударь? - спросил извозчик.
- Ждем.
- Как долго?
- Сколько надо, столько ждем! Денег получишь сполна!
Прошло не менее часа. Из парадной стали выходить курсисты. Расходились они с разговорами, с приветливыми прощаниями, весело садились в поджидающие их экипажи.
Табба в сопровождении партнера вышла одной из последних, попрощалась и махнула той самой пролетке, в которой прикатила сюда.
Изюмов проследил за нею, толкнул извозчика в спину.
- Следуй за пролеткой, в которой дама под вуалью.
- Слушаюсь.
…Ехали довольно долго. Пересекли Невский, выехали на Садовую, прогрохотали по мосту, под которым плескалась Нева, помчались по Каменноостровскому проспекту, затем взяли направление на Сестрорецк.
Пролетка мадемуазель шла ходко, и поспевать за ней было непросто. Извозчик тихо матерился, злобно хлестал лошадку, стараясь не шибко отставать.
Наконец пролетка с мадемуазель, не доезжая до Сестрорецка, вдруг резко свернула не то на просеку, не то на узкую дорогу и загрохотала по ней.
Изюмовская повозка чуть погодя совершила такой же маневр, и ездок приказал извозчику:
- Остановись и поправь сбрую лошадям.
- Зачем? - не понял тот.
- Делай, что велят!
Мужик спрыгнул на землю, стал возиться с уздечками, подпругами, изредка бросая удивленный взгляд на клиента.
Изюмов увидел, как метров через сто пролетка с мадемуазель остановилась возле длинного забора. Бывшая прима покинула ее и заторопилась к едва приметной калитке.
Ей навстречу вышел мужчина - это был Беловольский, и они оба скрылись в гуще зелени, среди которой виднелась черепичная крыша дома.
Артист удовлетворенно хмыкнул и крикнул извозчику:
- Хватит копаться! Поехали обратно!
Тот забрался на козлы, с удовольствием огрел лошадей.
- Куда прикажете?
- К театру оперетты!
Конспиративный дом обнаружить с улицы было непросто из-за густых деревьев.
Встреча проходила в одной из затемненных комнат с пыльной продавленной мебелью, в окна которой заглядывали разлапистые ветки.
Ефим Губский за эти годы крайне сдал, видимо сказалась ссылка. Кашлял чаще и сильнее, худоба обозначалась ключицами и лопатками под сорочкой, глаза горели черным фанатичным огнем. В комнате, кроме него, находились Беловольский и некий полный господин, которого гостья не знала.
Губский сидел на протертом диване, смотрел на Таббу внимательно и изучающе, время от времени вытирая рот платком.
- Мы благодарны вам, мадемуазель Табба… Не столько даже за добытые деньги, сколько за верность идеям партии.
Девушка усмехнулась:
- Я старалась.
- Мы знаем. И поэтому вдвойне ценим ваше участие в нашей организации. - Губский сделал глоток чая из большой чашки, какое-то время успокаивал дыхание. - Вы нам важны в перспективе, и нам бы не хотелось рисковать вами без особой нужды.
- У вас есть дела, которые совершаются без особой нужды? - не без иронии удивилась бывшая прима.
- Таковых нет, сударыня. Но вы нам представляетесь исключительным кадром, который может понадобиться в самых крайних случаях. В скором времени мы дадим вам весьма достойное задание.
- Какое?
Губский, кашляя, рассмеялся.
- Нет, вам прямо-таки не терпится как можно скорее совершить что-либо экстраординарное!
- Не терпится! А что в этом дурного?!
- Дурного ничего нет, - произнес Беловольский. - Но излишняя поспешность может принести беды не меньше, чем любое промедление.
- И сколько же придется ждать?
- Вы мне напоминаете господина Тобольского, - произнес Губский. - Он так же был нетерпелив в своем желании, и это закончилось печально.
- Жаль, что я не напоминаю вам Марка Рокотова, - огрызнулась Табба. - Мне этот господин много ближе!
- Мадемуазель Бессмертная, - заговорил наконец полный господин. - Я отношусь к числу ваших поклонников. Когда вы блистали в сцене, я охапками таскал в театр цветы, но вы, естественно, меня не замечали.
- Прошу меня за это простить, - насмешливо ответила бывшая прима.
- Это вы простите меня за настырность, - улыбнулся господин. - Позвольте представиться: барон Красинский.
- Мне приятно ваше общество, барон, - склонила голову бывшая прима. - Вы также сочувствуете революционерам?
- Не только сочувствую, но всячески способствую их делам.
- Делу, которое мне прочат господа, вы также готовы способствовать?
- Думаю, в первую очередь.
- И что же это за столь важное дело?
В комнате рассмеялись.
- Мадемуазель Табба, - сухо произнес Губский. - Давайте все-таки подчиняться внутрипартийной дисциплине. Иначе все может закончиться крахом, - он снова закашлялся. - Первое… Вам следует сменить кардинально внешний облик, чтобы образ дамы в кисее не прилип к вам. Второе… Держать связь с нами будете только в исключительных случаях через господина Беловольского или его уполномоченных. Никакой инициативы. И третье… Надо почаще выходить в свет, желательно со спутником. Даже если кто-то узнает в вас бывшую приму, это придаст не только пикантности вашему существованию, но и легализует вас в обществе. Хотя лучше бы играть роль дамы таинственной и непонятной. Это позволит вам завести в свете весьма полезные знакомства.
- Позвольте роль спутника для первого выхода в свет зарезервировать за мной, - с улыбкой обратился барон к Таббе.
- Как вам угодно, - пожала она плечами. - Мне совершенно без разницы, на чью руку опираться и кому улыбаться.
- Обидно, зато откровенно. Не желаете ли посетить театр, который когда-то был связан с вашим именем?
Бывшая прима на миг задумалась, неожиданно ответила:
- Почему бы нет?
- Значит, билеты будут куплены, и вам сообщат об этом заранее.
- Буду ждать. - Бессмертная поднялась, опустила на лицо кисею. - Я могу идти?
- Да, вы свободны. И помните мои советы, - протянул ей руку Губский. - Особенно по поводу смены облика.
- Да, я приняла к сведению, Ефим Львович. Лишь бы господин барон при встрече не обознался.
- Да уж постараюсь, сударыня.
Табба откланялась, Беловольский направился ее провожать. Вышли в прихожую. Здесь было пусто и гулко. Стали спускаться по деревянной лестнице и вдруг услышали шаги поднимающегося человека.
Беловольский слегка замедлил шаг, даже отстранил гостью к стенке, как вдруг перед ними возник не кто иной, как Константин Кудеяров.
Граф непринужденно улыбнулся, протянул руку Беловольскому, как давнему знакомому.
- Мое почтение, - и приподнял шляпу в сторону дамы. - Сударыня?..
- Здравствуйте, - негромко ответила Табба.
- Меня ждут? - поинтересовался Константин.
- Вас ждут всегда, граф, - ответил Беловольский.
- Прелестно, - улыбнулся тот. - А мадемуазель уже уходит? - он явно не узнал Таббу.
- Да, мадемуазель торопится.
- Жаль. Не мог предположить, что в вашей партии столь очаровательные особы! - Кудеяров поспешил наверх, пару раз оглянувшись вдогонку уходящим.
Когда вышли во двор, Табба спросила Беловольского:
- А что здесь делает граф Кудеяров?
- Он помогает партии.
- Деньгами?
- Ну не болтовней же! - рассмеялся Беловольский. - Вы с ним знакомы?
- В прошлой жизни.
- Он не узнал вас?
- Видимо, нет. Это и к лучшему.
Когда уже подходили к воротам, провожающий приостановил девушку.
- Вы для нас действительно бесценны. Тем более что мы готовим акцию, которая заставит вздрогнуть Россию.
- С моим участием?
- Не думаю. Ваша акция должна случиться в ближайшие два-три месяца, и носить она будет предупредительный характер. Главное же мероприятие мы планируем провести к осени, и касаться оно будет едва ли не главного лица страны.
- Государя?
- Нет, царя трогать не будем. Он слишком слаб и ничтожен. Мы возьмем на прицел фигуру более мощную и влиятельную.
- Премьер-министра?
- Это ваши фантазии, но не мои, мадемуазель. - Беловольский с усмешкой поцеловал руку девушки. - Благодарю, до ближайшей встречи.
Пролетка ждала артистку. Она легко встала на ступеньку, махнула Беловольскому, застывшему в улыбке, и извозчик погнал лошадей в сторону города.
Мирон Яковлевич разложил на столе несколько карандашных портретов предполагаемых налетчиков - дамы под кисеей, господина с бородкой. Китайца. Жестом пригласил Гришина подойти.
Тот, взглянув, хмыкнул:
- Колоритная компания… Налет на банки был совершен именно этими особами?
- Налетчиков было несколько. Но лидеров трое: дама под кисеей, господин с бородкой и азиат - то ли китаец, то ли кореец.
- Лицо дама всегда прячет под кисеей?
- Всегда. Это ее фирменный знак. Причем, по рассказам очевидцев, именно она главный персонаж банды. Мужчины всего лишь прикрытие.
- Как думаете, почему она прячет лицо?
- Версии две. Первая - желание создать некий загадочный образ. Робин Гуд под сеточкой.
- В таком случае мужчина также должен был бы придумать какую-либо хреновину на физиономию.
- Логично. Поэтому возникла вторая версия… Мы не исключаем, что лицо сударыни имеет определенный физический дефект.
- То есть она его все-таки прячет?
- Получается что так.
- Любопытно, - Егор Никитич вновь принялся внимательно изучать рисунки. - Какие-либо косвенные подтверждения данной версии существуют?
- Да, существуют. Один из банковских чиновников сообщил, что правый глаз дамы перехвачен широкой черной ленточкой.
- Даже так? - искренне удивился Гришин. - Это уже нечто, - отложил рисунки, опустился на стул. - В картотеке есть криминальные личности с подобным дефектом?
- Таковых, Егор Никитич, нет. Мы предполагаем, что это либо какие-нибудь залетные, либо из политических.
- Политических? - удивился Гришин. - Им-то зачем так рисковать?
- По данным агентуры, эсеры, анархо-коммунисты и прочая революционная дрянь для добывания денег идут на любые преступления, вплоть до сращивания с воровским миром. Поэтому налеты на банки вполне могут быть делом их рук.
- Вы правы, - согласился Егор Никитич. - В моей практике был подобный случай. Помните дело поэта Марка Рокотова?
- Обижаете, Егор Никитич! - развел руками Миронов. - Там еще фигурировал некий поляк, финансировавший "Совесть России".
- Совершенно верно. Казимир Тобольский… Любопытно, какова его судьба?
- Пожизненная каторга. Там и сгниет.
- Лекарю лекарево, а пекарю пекарево, - заключил Гришин, с удовлетворением потер ладони. - Занятное дельце намечается.
- Я бы сказал, заковыристое, - уточнил Мирон Яковлевич. - Мои агенты разбросаны бог знает по каким лункам, и пока никакого улова.
- Вот потому и занятное. Когда все как на ладони, никакого азарта. А здесь есть за чем погоняться.
- Будем работать, Егор Никитич? - протянул ему руку Миронов.
- А кто вам сказал, что нет? - Гришин постоял в некотором раздумье, заметил: - А вот с азиатом они, похоже, просчитались. Его как раз проще всего посадить на зацепку. Слишком заметен… Объясните, Мирон Яковлевич, это своим агентам.
- Да уж постараюсь, Егор Никитич.
Они ударили по рукам, и Гришин твердым, уверенным шагом покинул кабинет Миронова.
Табба плотно прикрыла дверь, подошла к серванту, выдвинула один из ящичков, внутри него нажала потайную задвижку. Сбоку отщелкнулся еще один маленький ящичек, в котором обнаружился бархатный мешочек. Девушка аккуратно вытряхнула из него золотой сундучок, двумя пальцами приподняла крышечку.
"Черный могол" вспыхнул, заиграл всеми гранями.
Табба замерла, завороженно смотрела на таинственный камень и не в состоянии была отвести от него глаз.
Затем медленно закрыла сундучок, спрятала его в мешочек и поместила в потайной ящик.
…Спустя какое-то время она постучала в дверь комнаты княжны. Та занималась рисованием.
- Войдите, - не совсем довольным тоном ответила Анастасия.
Бывшая прима остановилась на пороге, виновато произнесла:
- Простите, княжна, что отвлекаю, но у меня к вам деликатная просьба. Вы как-то рассказывали, что после моей матери осталась дюжина париков, которыми она не воспользовалась.
- Вы желаете примерить их? - спросила та, продолжая работать кистью.
- Да, мне хотелось бы воспользоваться ими.
- Уж не в свет ли вы намерены выйти? - с насмешкой спросила княжна.
- В театр.
- Надеюсь, не в оперетту?
- Нет, нет. В оперетту мне вход заказан.
Анастасия оценивающе оглянулась на бывшую приму, неожиданно предложила:
- В гардеробе моей маменьки много роскошных платьев. Если вас это не смущает, можете примерить некоторые из них. Вдруг что-то подойдет.
- Благодарю. Я непременно воспользуюсь вашей любезностью, - Табба поклонилась и прикрыла дверь.
Работа на шахте была тяжелой, грязной, изматывающей. Мужики рубили кирками уголь, женщины нагружали его лопатами на тачки и вывозили антрацит по дощатым помостам к высоченной общей куче.
Сонька и Михелина были в числе тех самых, кто вывозил уголь.
Толкали тачки быстро, без остановок, под постоянным присмотром и окриками надсмотрщиков. Запрещалось останавливаться, разговаривать, пить воду.
Все бегом, все в спешке, все под тычками.
- Живее, барышни!.. Веселее, шалашовки!
В общей цепочке Михелина двигалась за матерью. Видела, как той трудно, как временами подкашивались у нее ноги, как она задыхалась.
- Соня, держись… - шептала. - Скоро перерывчик, держись.
- Не беспокойся, все хорошо. Отавное, сама не надорвись!
Сонька оглядывалась, пыталась улыбнуться, тут же надсмотрщик орал:
- Не болтать! Не останавливаться!.. Бегом, мрази!
Вместе с женщинами вывозил уголь Михель. Он толкал тачку с каким-то остервенением, обгонял всех, что-то выкрикивал, вываливал уголь на общую кучу, мчался обратно и, лишь когда равнялся с Сонькой и Михелиной, придерживая бег, мычал:
- Соня… Сонечка… Мама… - и несся дальше.
- Гля, как придурок бегает! - веселились надсмотрщики.
- Пущай бегает… Дурной силы хоть отбавляй.
- Так ведь никто не заставлял!
- Перед Сонькой старается! Любовь у него к ней!
Неожиданно на заснеженной дороге показалась пролетка, запряженная в одну лошадь. Конвоиры напряглись, каторжане слегка замедлили бег.
Ехал начальник.
За вожжами сидел он сам, управлял лошадью легко и умело, одет был в франтоватую легкую шинель. Остановил пролетку неподалеку, не слезая понаблюдал за работающими, развернул лошадь, хлестанул ее и покатил в обратную сторону.
Все, застыв, смотрели ему вслед, и лишь Михель поднял кулак и погрозил уезжающему поручику.
Луна в небе светила полная и яркая.
Каторжане медленно, устало брели в сторону поселка. Надсмотрщики лениво подгоняли их, некоторых толкали в спины прикладами винтовок, хрипло покрикивали:
- Шевелись… Шагай живее.
- Расторопнее, сказано!
При входе в поселок все вновь увидели коменданта каторги.
Он стоял в стороне от дороги, широко расставив ноги, смотрел на измученных людей, ритмично ударяя хлыстом по голенищу сапога.