А Вадим подумал о Гвэрлум: если ей, "темному эльфу", бывалой питерской девице дать крылья - получится из нее ангел или нет? Сложная тема. В какой-то мере богословская.
- Идем мы, значит, поем, - продолжал неспешное повествование странник, - а тут и крест Божий стоит. Подошли мы ко кресту и стали класть поклоны. А тут словно бы толкнул меня кто-то в спину. Поворачиваюсь я и вижу - глядят на меня из кустов чьи-то глаза. Пристально глядят, не мигают, и солнце в них отражается неподвижно. А это, сынок ты мой, верная бесовская примета. У человека живого, пусть и грешного, солнце в глазах играет, зайчиков пускает, а у беса - стоит неподвижно, точно мертвое.
Я и подумал: точно, бес за нами следит. Не нравится ему, паскуде, что мы идем на поклонение. Всю дорогу он за нами шастал, только не показывался, а теперь себя явил.
И только я такое подумал, как иная мысль мне пришла: уж не мертвец ли в кустах? Прервали мы молитву и пошли смотреть, что там лежит. И точно - обнаружили человека убитого.
Ах, беда! Уложили мы его под крест, глаза ему закрыли, как могли, руки сложили. В деревню послали на подмогой. Пришли мужички оттуда - нет, говорят, не знаем такого. Еще пуще мы загоревали, потому что кто же нам поможет? За попом послали. Пока ходили взад-вперед, явился один человек из деревенских и узнал мертвеца. "Это, - говорит, - скоморох поганый. Я его в избе корчемной видел, пел и плясал сегодня утром, а нынче мертвый лежит и перед Господом Иисусом Христом ответ держит за всю свою недостойную жизнь, проведенную в плясках и пении".
Что тут делать? Поп пришел, только вздохнул и отошел - в ограде церковной таковских людей не погребают. А тут иной мужичок из избы корчемной подоспел. "Я, - говорит, - знаю скомороха этого. Неделька его имя, а столуется он в Новаграде у одного корабельщика, именем Флор Олсуфьич". Ну, мы и послали этого мужичка в Новаград, разыскать сего корабельщика Флора, сообщить ему.
Так мы рассудили: хоть человек сей умерший и скоморох, а все живая душа.
Посидим возле него, посторожим его душеньку. А тот знакомец пускай до Флора сходит и все ему поведает, что узнал. Его, мужичка того, сильно бес пьянства мучает.
- Да, он нам это рассказал, - поддержал Вадим. - На выпивку у Флора просил, только тот ему ни копейки не дал. На хлеб бы подал, одеждой бы поделился, а насчет выпивки Олсуфьич тверд - пьянчуг не любит.
- Вишь ты, - сказали странники, услыхав такое, - суровый мужчина.
Флор теперь сидел возле тела неподвижно, обхватив руками голову, думал.
- Дальше-то что было? - спросил Вадим у странников, решив допросить свидетелей по полной программе. Как в кино видел.
- А ничего дальше не было, - беспечно ответили странники. - Ждали вас, псалтирь читали и угощались чем Бог послал, и добрые люди подали.
Вадим поднялся и решился наконец взглянуть на умершего.
Флор поднял лицо, встретился с Вадимом глазами, и Вершкова поразило сильное горе, которое глянуло на него из Флоровых зрачков.
- Кто мог убить скомороха? - спросил Флор.
- Почему ты решил, что его кто-то убил? - удивился Вадим. - Он был уже немолод. Выступал в избе корчемной, значит, выпил при этом. Танцевал, говорят странники, стало быть, напрягался. Тут до гипертонического криза рукой подать, при его-то сложении…
Флор осторожно раздвинул ворот на груди у умершего, и Вадим увидел, что вокруг горла Недельки обвивается тонкая злая бечева.
- Его задушили, - сказал Флор глухо. - Задушили нарочно, не в драке случайно - как бывает, когда здоровенная оглобля ручищи сует не думая… Нет, подкрались сзади и накинули бечеву. Это убийство, Вадим.
Вадим присел рядом на корточки, преодолевая себя, взглянул еще раз на вздувшееся, посиневшее горло Недельки.
- Но кому и для чего потребовалось убивать старого плясуна? - недоуменно молвил Вадим.
- Пока не знаю, - сказал Флор. - Но знать буду непременно. И пусть побережется тот, кто это сделал!
- У нас проблема, - напомнил ему Вадим. - Скоморохам отказывают в церковном погребении. Что мы будем с ним делать?
- Похороним здесь, - решил Флор. - На перекрестке. Тут хоть крест стоит, и то ладно. Неделька знал, на что шел, когда начинал скоморошничать. Ему Лаврентий не раз предлагал - оставь ты, старый, все это, покайся, сиди дома, молитвы читай, по хозяйству помогай - тебя же все уважать будут, и люди, и ангелы. Какое там! Ему, видите ли, нравилось людей смешить. И самому веселиться. Вот и погубил себя, глупый…
- Лопата нужна, - сказал Вадим, поднимаясь. - Я выкопаю яму, а ты уговори мужичков-странничков, пусть они что-нибудь споют или прочитают, что ли…
* * *
Розовато-фиолетовая лента протянулась по небу, которое так и не потемнело до конца. Закатная полоса сместилась на восток, сделалась рассветной. Медленно коснулись горизонта солнечные лучи. Точно чуткие пальцы ощупывали они мироздание - как, все ли хорошо на земле, пора ли выходить на поверхность и озарять ее мягким лучистым светом?
Пора, солнышко, пора, красное. Лежит Неделька в могиле - лопатка нашлась у запасливых странничков. Крест кажется серебряным, крытый древесиной; и какой-то бойкий паучок начал вить под крышей свою паутинку, где коснеет серенькое крылышко давно съеденного мотылька…
Неутомимые страннички ушли в свой бесконечный путь, и долго вилась их песня:
Зародилось горе от сырой земли,
Из-под камешка из-под серого,
Из-под кустышка из-под ракитова.
Во лаптишечки горе пообулося,
Во рогожечку горе пооделося,
Тонкой лычинкой подпоясалось.Приставало горе ко добру молодцу.
Видит молодец, от горя деться некуда,
Молодец бежит от горя в чисто поле,
В чисто поле серым заюшком.
А за ним горе вслед идет,
Вслед идет, тенета несет,
Тенета несет все шелковые.Молодец бежит во быстру реку,
Во быстру реку рыбой-щукою.
А за ним горе вслед идет,
Вслед идет, невода несет,
Невода несет все шелковые.Молодец от горя слег в постелюшку,
Во постелюшку, в огневу болезнь.
А за ним горе вслед идет,
Вслед идет, во ногах сидит,
Во ногах сидит, ухмыляется:
- Уж ты стой, не ушел, добрый молодец!Только добрый молодец и жив бывал,
Загребло горе во могилушку,
Во могилушку, во матушку сыру землю!
Слова, простые и горькие, так и застревали в памяти, и незатейливая монотонная мелодия продолжала звучать в ушах, хотя давно уже ушли прочь, удаляясь к заветным Соловецким островам, страннички-богомольцы.
Друзья сидели у свежей могилы, под крестом, от их рук пахло разрытой землей.
- Выпить бы сейчас, - сказал Вадим. - Вечная память.
Ему было и грустно, и как-то интересно. Смерть всегда представлялась Вадиму невероятным приключением. Особенно - чужая. Своя пугала, что естественно. Но что там, за гранью? Он стеснялся этого любопытства, скрывал его, как умел, однако подавить не мог.
Флор молчал.
Потом вдруг поднял голову, и в тот же миг первый солнечный луч озарил землю. Встретившись взглядом с солнцем, Флор произнес:
- Я найду того, кто это сделал. Кто убил беззащитного старика, не дав ему даже времени на покаяние.
Он поднялся и направился к своему коню. Вадим последовал за ним. На том месте, где сидели страннички, остался ровный черный круг кострища - и больше ничего. Даже очисток от чеснока не было. Странно иной раз проходит по жизни человек, подумал Вадим. Как будто не по земле идет, а над землей, к какой-то своей цели, другим людям невидимой и неведомой. Минуя человеков - прямо к Богу. Даже завидно иной раз делается.
- Возвращаемся покамест в Новгород, - распорядился Флор, тяжело опускаясь в седло.
- Разве не лучше по свежим следам?.. - начал Вадим и осекся. Флор тяжелым взглядом остановил его. Потом - видимо, смягчившись при виде искреннего огорчения, которое появилось на лице товарища, - новгородец объяснил:
- Не хочу их спугнуть. Незачем убийцам знать, что у старого скомороха были друзья. И как выглядят эти друзья.
- Так ведь кто-то в корчме вспомнил, что ты с Неделькой дружбу водишь и кров ему даешь, - напомнил Вадим.
- Мало ли кто и что вспомнил… Они нас с тобой видеть пока не должны. Я подумать хочу. Все это неспроста случилось.
- Что ты имеешь в виду? - осторожно осведомился Вадим, выплясывая возле своего спокойного коня сложный танец в попытке взгромоздиться в седло. Наконец ему это удалось. Конь не без одобрения покосился на седока. Вадиму почудилось, что он замечает некоторую иронию на гнедой морде.
Флор дал другу время устроиться в седле удобнее и только тогда ответил:
- Никто не убивает скомороха без особенной причины. Скоморох безопасен и беззащитен. Он живет, как муха, - жужжит, летает, иногда таскает сладенькое, но по мелочи. От него иной раз бывает досада, но вреда - никакого.
- Мух иногда уничтожают, - сказал Вадим.
- Именно. Но пока они не оказываются там, где им быть не следует, они в безопасности. Стало быть, наш Неделька случайно попал туда, где посторонним делать нечего. А потом его выследили и задушили.
- Думаешь, это случилось не здесь?
Флор отрицательно помотал головой.
- Ни в коем случае! Кусты целехоньки, и следов почти нет. А человека, особенно такого, как наш Неделька, в одно мгновение не задушишь. Он, пока умирал, топтался на месте, хватался руками… Должны быть следы. Непременно должны быть! А тут просто девственная природа, как ты выражаешься.
- Ты прав, - признал Вадим. - Следовательно, преступник выследил нежелательного свидетеля, убил его, а затем перенес тело в другое место, желая запутать следствие?
- Именно.
И, не проронив больше ни слова, Флор поскакал в сторону Новгорода.
* * *
Спустя час, когда казалось, что до вечера еще далеко, Вадим поравнялся с Флором и взмолился:
- Сделаем остановку! Я не могу больше.
Флор молча посмотрел на него.
- Устал, - сознался Вершков. - Я ведь не джигит, вроде тебя. Обычный студент.
Оба эти слова, для Флора непонятные, непостижимым образом разъяснили тому ситуацию лучше, чем это сделали бы какие-нибудь привычные понятия.
- Ладно, передохнем, - сказал наконец Флор. - Все ведь уже случилось, торопиться некуда.
Он спешился и признался чуть виновато:
- Я, наверное, от собственного горя убежать хотел. Правильно страннички поют, куда от него ни беги, хоть в лес, хоть в море, настигнет и в землю тебя сведет.
Они устроились на земле, пустив коней пастись. Вадим зевал, поглядывая на небо. И, как всегда в такие минуты, приходили на ум обрывочные мысли касательно того резкого поворота судьбы, который произошел с ним и его товарищами по… несчастью? Теперь, после всего случившегося, после того, как они нашли в этой средневековой Руси друзей, назвать это однозначным словом "несчастье" язык не поворачивался.
Могло ведь на другую планету забросить, думал Вадим. Где все не просто нерусские, а еще и зеленые. С хвостами. Или тремя глазами. А что? Судя по литературе, такое бывает.
Флор привстал, вытянул шею - прислушался.
- Ты что? - спросил Вершков.
- Идет кто-то, - спокойно сказал Флор.
"Кто-то" брел, напевая и натыкаясь на кусты, - не то находился в счастливом подпитии, не то просто пребывал в расслабленном состоянии и наслаждался чистой совестью.
Выбравшись на поляну, где отдыхали друзья, незнакомец остановился, поморгал, осознавая увиденное, а затем расплылся в широчайшей улыбке.
- Ой, а вы тоже… Ну и ну! Ну, надо же! - бессвязно, радостно воскликнул он и, совершив грандиозный по своей нелепости прыжок, очутился возле друзей.
- Садись, - приветствовал его Флор. - Правда, закусить у нас нечем - торопились в Новгород, думали, сегодня уж дома будем…
- А это ничего, - сказал незнакомец и вдруг заметно опечалился: - Совсем ничего нет? - переспросил он. - А как же вы без еды бродите?
- Да мы не бродим, - снова сказал Флор, - мы сегодня к ночи дома будем.
- А, - сказал незнакомец. - А меня Трифон зовут.
Флор с Вадимом назвались тоже. Помолчали, послушали, как шумные дневные птицы постепенно замолкают, оживают вечерние голоса, более потаенные, вкрадчивые.
Трифон развалился в траве, подложил руки под голову, сунул в рот травинку.
- Дивно устроен Божий мир! - вздохнул он.
- Ты тоже ко святыням направляешься? - спросил Вадим.
Трифон приподнялся на локте, глянул на Вадима с некоторым изумлением.
- Я? - И тут же погрузился в глубокое раздумье. - Не знаю, - сказал он наконец. - Ежели Господь сподобит… Да я так, от дома к дому. Странствую. Мой-то дом сгорел, а брат и говорит: "Ты, Трифон, все равно без толку небо коптишь. Вот и дом от тебя сгорел, так что ступай ты, Трифон, с глаз долой…"
- У тебя дом сгорел? - переспросил Вадим. - А что же другие тебе не помогли?
- В чем? - не понял Трифон.
- Ну, я читал, что добросердечные русские крестьяне погорельцам в таких случаях помогали, - начал Вершков.
- Помогали? - еще больше изумился Трифон.
- Дом отстроить, с бедой совладать, - продолжал Вадим, чувствуя, что постепенно запутывается.
- А, - с облегчением рассмеялся Трифон. - Ну, кто обычный погорелец, тому помогают, это конечно. А у меня как? У меня брат был старший. Он человек суровый, двух жен пережил, детей - куча. И я у него бобылем жил. Ну, при нем - если говорить честно.
- Ты ведь бездельник, а? - вставил словцо Флор.
Трифон не смутился и отпираться не стал.
- В самую точку! - воскликнул он. - Я в братнином доме жил. Ну, и спалил его. Случайно. Брату-то всем миром новую хоромину поставили, а меня… - Он вздохнул, легко, беззлобно. - И ведь самое плохое, телушку я погубил. Спалил телушку. И иконы святые в пожаре погибли.
- А дети? - спросил Флор.
Трифон подскочил, мелко, быстро закрестился, затряс головой.
- Слава Богу, дети живы! Только Манютка была, которая в младенчестве померла, так это не от меня - святой истинный крест!
Трифон был явно немного слабоумным. Таких, кажется, "блаженными" называют. Но в хозяйстве такого младшего брата держать очень хлопотно и накладно; вот старший и избавился от него. Точнее - выставил за дверь. Обычная участь для тунеядца, подумал Вершков.
Сам он тунеядцев не любил, хотя в "современном" Петербурге они приобрели совершенно иное обличие. В университете они тоже водятся. Случаются граждане, которым лень шпаргалку написать, и они норовят одолжить ее у другого для экзамена. Дашь такому человеку свои записи - раз, другой, а потом надоест - и не дашь. Ох, как мы обижаемся, какие мы делаемся несчастные, как мы сетуем на черствость людскую! Вершков любил иногда выкинуть такой фортель - пригреть возле себя никчемного человечка, покормить его из собственных рук конспектами, книжками, шпаргалками, а потом - "ты все пела, это дело, так поди же, попляши!". И полюбоваться на мосечку снулой рыбы, которая появляется на физиономии оскорбленного тунеядца.
Наверное, и брат Трифонов нечто подобное испытывал. Однако сам Трифон выглядел человечком вполне безобидным и беззлобным. Он, в отличие от ленивых студентов, вполне признавал справедливость братнина решения и не держал на того сердца.
- Как же ты теперь жить будешь? - спросил Вадим.
- А никак, - махнул рукой Трифон. - Сейчас лето. Пойду странствовать, а на зиму к какому-нибудь монастырю прибьюсь, буду там трудничать.
Флор фыркнул:
- Трудничать - это ведь работать надо.
- Ну, поработаю, - сказал Трифон еще более беспечно. - А то в скоморохи пойду.
- В скоморохах нынче небезопасно, - сказал Вадим, сам не зная, для чего. Ему иногда казалось, что если разбередить рану как следует, поковыряться в ней и так, и эдак, то она скорее заживет. Надоест ей болеть - вот она и затянется свежей розовой кожицей.
- Ну? - изумился опять Трифон. - А я тут шел, скомороха встретил.
- Какого? - насторожился Флор.
- То есть как это - "какого"? - радостно не понял Трифон. - Обычного самого скомороха.
- Как он выглядел? - пояснил свой вопрос Флор.
- Немолодой уже. А, видите! Человек в скоморохах целую жизнь прожил! - с торжеством добавил Трифон. - Смешной человек, добрый. Мы с ним немного вместе прошли, а дальше разошлись.
- Ты в обратную сторону идешь, - сказал Флор.
- Да? - Трифон перевернулся на живот, погрузился в наблюдение за каким-то жучком и молвил восхищенно: - Шустрый, бестия! - А потом поднял голову, встретился с Флором глазами: - Как это, в другую сторону? А в какую я сторону шел?
- Если ты того скомороха встретил, стало быть, ты в сторону Архангельска шагал, - пояснил Флор. - На север, на зиму.
- Ну да! - Трифон попытался поймать жучка в граве, пошерудил там пальцами, потом сел, запустил пятерню себе в волосы. - Стало быть, я назад иду, к Новгороду?
- Именно.
- А, мне ведь все равно…
- Расскажи еще про скомороха, - попросил Флор.
- А что рассказывать… Смешной он. Показал мне, как кошка ловит муху. Потом еще песню спел. Я, говорит, сейчас на свадьбу иду играть.
- Свадьба? - удивился теперь Флор. - Да кто же летом женится?
- Нашлись… Это он так говорит, - поспешно добавил Трифон, видимо, опасаясь, чтобы его не сочли окончательным дурачком. - Мне-то откуда знать? Я, говорит, иду на урочище Пустой Колодец - это за болотом, недалеко отсюда, выходит, - и там будет свадьба.
- Какое еще урочище?
- Ну, там охотничьи угодья боярина Туренина, - пояснил Трифон, опять торопясь выказать свою полную осведомленность о здешних делах. - Туренин, не слыхали? Знатный весьма боярин.
- Слыхали, - сказал Флор. - Ты дальше рассказывай, про скомороха.
- Туренин, стало быть, там держит две или три семьи - егери или как они называются. Ему там и за дичью следят, и за конями, наверное, и чтобы все рога дудели и трубили правильно, если на охоту поехать вздумается… Ну, видать, там чье-то дитя оженить надумали. Им-то что, егерям, они же не сеют не пашут, для них что лето, что осень - все не страда…
- Это тебе кто объяснял? - спросил Флор.
- Да никто, - обиделся Трифон. - Это я сам так рассуждаю… Ты, верно, думаешь, что я дурачок и рассуждать не могу, а я - могу… В общем, скоморох этот так мне говорит: я, говорит, скоморох отменнейший и пел и плясал в хоромине корчемной на дороге, - я до той хоромины не дошел, сразу говорю, - а меня и пригласили люди боярские: иди, говорят, скоморох, на урочище Пустой Колодец, там у моих людей свадьба - тебя наградят…
- Стало быть, кого-то из людей Туренинских скоморох повстречал в корчме? - уточнил Флор.
Вадим давно утратил нить разговора и только мог поражаться тому, как его друг улавливает смысл в бессвязных речах "блаженного".
- А я тебе о чем толкую! - воскликнул Трифон. - Стало быть, в корчме кто-то из слуг Туренина сидел, ел-пил, скомороха слушал… А потом и пригласил того на урочище, к егерям… Понимаешь теперь?
- Да я и раньше все понимал, - сказал Флор. - А дальше что было?
- Да ничего не было, - с досадой сказал Трифон. - Поболтали мы с этим стариком, он на урочище пошел веселиться, а я дальше побрел своей дорогой… Наверное, тогда с пути и сбился.
- Ты с пути сбился, когда избу сжег, - сказал Флор.