Теперь уже послышался общий хохот. Пафнутий улыбался во весь рот.
"Симпатичный он, - думала Наталья, глядя на своего спутника. - Что с ним такое случилось, отчего он память потерял? Может, правда, один из наших? Надо бы его подвести к теме… Про Финляндский вокзал спросить… Откуда он эти народные стишки знает? С филфака, может быть? У нас, кажется, был курс фольклорной литературы…"
Пирожки начали покупать. Наталья едва успевала раздавать и принимать липкие от сладкого и жирного денежки. А Пафнутий продолжал развлекать публику:
А вон красотка -
Девка аль молодка,
Стоит да улыбается,
А рыжий к карману подбирается…
Никакого "рыжего" и помину не было, но все начали оборачиваться, и только поняв шутку, опять засмеялись.
Улыбнулась и девушка, на которую показал Пафнутий, закрыла лицо рукой и ушла поскорее. Нехорошо подолгу на улице стоять раскрыв рот и скоморохов каких-то слушать.
- Ты, Пафнутий, не расходись, - тихо остановила своего спутника Гвэрлум. - Скоморохи-то запрещены, забыл? Арестуют еще…
- А торговля разрешена, - спокойно отозвался Пафнутий. - Ты знай продавай.
- Где мы латинника найдем? - шепотом спросила Гвэрлум.
- Ты сперва пирожки продай, - сказал Пафнутий.
Товар закончился быстро, кругом теперь жевали и улыбались. Улыбалась и Гвэрлум.
- Ты чья? - спросил ее какой-то немолодой человек, видимо, корабельщик: загорелый, жилистый, уверенный в себе, как бывают уверены в себе состоятельные, смелые люди, повидавшие немало стран.
- Мы странники, - ответила Наталья.
Корабельщик взял ее за локоть и тихо, в самое ухо, проговорил:
- Ты, девка, себе мужа найди, либо в монастырь ступай.
- Офелия, ступай в монастырь или замуж за дурака, - пробормотала Гвэрлум.
- Офелия? Латинское имя, - сказал корабельщик. - Я в Брюгге плавал, знал там одну Офелию. Красивая была девка, только совсем пропащая.
- Да я тоже пропащая, - вздохнула Гвэрлум, чувствуя, что еще немного - и расплачется.
- Скоморох-то тебе кем приходится? - корабельщик кивнул на Пафнутия.
- Он не скоморох, - ответила Наталья. - Блаженный он.
- Ты гляди, Офелия, - продолжал немолодой мужчина строго, - бабу испортить очень просто. Пожила несколько лет от себя, не от мужа и не при родителях, - все, готовое дело, порченая.
- В каком это смысле? - не поняла Гвэрлум.
- Женщину смирение украшает, тишина в ней должна быть, - корабельщик осторожно постучал смоляным пальцем по Натальиной груди, очень бережно, точно отец. - А в тебе уже сплошной шум. Нехорошо. Поживи в монастыре, Офелия… Бросай странничать. Без благословения ведь ходишь по дворам, а?
- Ну, - смутилась окончательно Гвэрлум. Ей вдруг захотелось обхватить корабельщика за жилистую загорелую шею, прижаться к его твердой груди, попросить защиты. Ну что такое, в самом деле! Пусть бы удочерил ее кто-нибудь, что ли… Воспитал как следует. И отдал замуж за Флора. Честь по чести. Чтобы все по "Домострою", который написал новгородского происхождения протопоп Сильвестр.
Она всхлипнула.
- Ну, не реви, - покровительственным жестом корабельщик вытер ей нос. - Сама ты откуда? Из латинников?
- Может быть… - сказала "Офелия".
- А, то и гляжу… И говоришь ты чудно, с неправильным выговором…
- А что, тут поблизости есть еще латинники? - спросила Гвэрлум и насторожилась. Неужели все так просто? Два-три разговора на улице, и выявится латинник.
- А есть, как не быть, - охотно сказал корабельщик. - У Бражникова в дому часто живет один. А другой - в трактире остановился. Обходительный мужчина. Еще одного я в гавани видел - пьет много… Да на что они тебе? Найди себе православного человека.
- Я земляка хочу, - сказала Гвэрлум. - Чтобы меня домой отвез.
И заплакала, в глубине души дивясь: как хорошо в роль вошла.
- А где родина-то твоя? - участливо спросил корабельщик.
- В Ливонии…
- Вон откуда тебя забросило! - вздохнул корабельщик. - Судьба не спрашивает, хочет человек или нет… На все воля Божья, вот что. Ладно. А вот в трактире - не из Ливонии ли человек поселился? За Николой Толстым, повернешь - от храма налево, как раз и увидишь…
Николой Толстым называли маленький круглобокий храм Николая Чудотворца, которого глубоко почитали все моряки.
Наталья сняла с шеи пустой поднос и поклонилась корабельщику в пояс, а после зашагала к Николе. За ней побежал Пафнутий, приплясывая на ходу. Блаженному подавали копейки, и он с благодарностью принимал милостыню, которую потом всю ссыпал в церковную кружку Николы. Это тоже не осталось без внимания горожан. Пошли слухи о Божьем человеке.
Когда Пафнутий входил в трактир, к нему уже подскочила под благословение какая-то старушенция в тряпье.
Пафнутий охотно благословил ее. Наталья отметила, что сделал он это ловко - современный человек так не умеет. Это как с актерами в кино: старые актеры, играя в пьесах Островского, крестятся привычно, как делали еще в детстве, а актеры советской выделки - вымученно, поскольку обучались этому не в жизни, а в институте.
"Может, он и не наш", - подумала Наталья.
Пока Животко бродил по окрестностям, высматривал и вынюхивал, Наталья сидела в уголке, скромненько сложив руки на коленях, Пафнутий вел беседы с прислугой. Бойко говорил о святых местах, где они с Натальей якобы побывали. Рассказывал о чудесах.
До Натальи доносилось:
- …И вот задумали эти два брата украсть в соседней деревне лошадь, а после продать ее. Один брат пошел за лошадью, другой засел на условленном месте ждать. И вот ждет он, пождет, и вдруг видит - возле одного дерева свет загорелся. Что такое?
Ох, и бойко же излагает, шельмец! И язык у него литературный… Скорее всего, в университете учился. Да, он - из Питера, сомнений нет.
А история забавная, Наталья против воли увлеклась, слушая.
- …Ну, думает вор, наверняка брат уже ждет меня и фонарь зажег. У них такой фонарь был, со свечкой, - пояснил Пафнутий. - Вот пошел этот человек на свет и что же он видит? Стоит на ветке березы икона дивная Пресвятой Богородицы со святой Варварой. От нее свет чудесный исходит. И вдруг повернула Богородица Свой Пречистый Лик и посмотрела на вора лучистым взором. Тот и повалился на землю, себя не помня. А с иконы сошла святая Варвара. И говорит дева-мученица: "Ах, Аникей, - вора Аникеем звали, - что же это ты задумал? Ты Пресвятую Деву огорчил! Ты Самому Христу в ладони гвозди забиваешь!" Глянул Аникей на свои руки - а в руке у него, откуда только взялся, молоток, и кровь по этому молотку стекает…
Слушателей у Пафнутия становилось все больше. Кто-то успел сунуть ему кусок хлеба в руку, и Пафнутий, не смущаясь, стал жевать, а сам все рассказывал:
- Пал тут вор без памяти и так лежал, а к нему брат приходит с краденой лошадью… Положили они с братом на спину лошади икону Пресвятой Богородицы со святой Варварою и отпустили… Шла лошадь, шла и пришла она в город Ландскруна…
- Где такой город? - спросила старушка, которая просила благословения.
Ее крохотные синенькие глазки так и сияли на сморщенном личике.
- Раньше был такой город, - ответил Пафнутий. - На берегу Невы-реки. Там ливонцы жили… Потом там все заросло травой, потому как ливонцы умерли все…
- А что же образ? - заволновалась старушка.
- Доселе там лежит, ждет своего часа, - ответил Пафнутий. - А как придут люди на то место и взмолятся - так восстанет из болот икона дивная и начнет спасать наши душеньки…
Кругом завздыхали.
И тут Наталья увидела человека, который стоял чуть в стороне и тоже внимательно слушал рассказ странника. Это был рослый иноземец с длинным лицом - выпирающий подбородок, резко очерченные скулы, продольные морщины вокруг узких губ. Тот самый ливонец, поняла Наталья.
И ахнула, зажав себе рот ладошкой. Она узнала этого человека. Очень хорошо узнала. И порадовалась предусмотрительности Флора, который решительно воспретил ей надевать одежду мальчика-рынды. "Тебя в этом наряде многие видели, - говорил ей Флор, - неровен час узнают. А вот одевшись торговкой, ты будешь неузнана. Кто на лицо торговке смотрит! Глядят на ее товар, на руки да на грудь…"
Загадочный ливонец был никто иной, как Иордан из Рацебурга, старый знакомый, с которым братья-"медвежата" вместе разыскивали весло святого Брендана, чтобы исполнить волю своего отца, разбойника Опары Кубаря, и упокоить того в мире.
* * *
- Иордан из Рацебурга? Вот так дела! - воскликнул Флор, узнав новость.
Лаврентий слушал молча, хмурился, думал о чем-то. Пафнутия с Натальей не было - остался в трактире, болтать, повествовать о чудесах, раздавать благословения и принимать милостыню. Животко вернулся с Гвэрлум домой, был накормлен и отправлен обратно - на тот случай, если Пафнутию вдруг понадобится помощь.
- Теперь вопрос: что Иордан делает в Новгороде, - сказал Вадим.
- Вероятнее всего - шпионит в пользу ордена, - отозвался Флор. - Это-то как раз просто. Странно другое. Почему Глебов пригласил его к себе на пиршество.
- Может быть, у них с Глебовым дела, - предположил Вадим.
- Какие? - в упор спросил Флор.
- Ну… Не знаю. Этот Глебов - подозрительный тип. У него Неделька познакомился со своими убийцами…
- Глебов подозрителен только этим, - сказал Лаврентий. - А по всем остальным обстоятельствам он - очень хороший человек.
- А кто Харузина беспощадно эксплуатирует? - зачем-то вставил Вадим, сам понимая, что говорит глупости.
- Харузин - слуга его, ему поручили работу и ничего больше, - возразил Флор. - Кормят, одевают, зря не наказывают.
- Мне вообще не нравится, что Серега там застрял, - сказал Вадим.
- Скоро все прояснится, - вздохнул Флор. - Все-таки непонятно, для чего ливонец к Глебову приходил…
- Может быть, это вообще другой, - предположил Лаврентий. - Может, Иордан здесь по одному делу, а тот ливонец, что у Глебова столовался, - совсем другой человек…
- Нет, ребята, - вздохнул Вадим. - Я сердцем чую: Иордан у Глебова был.
- Ага, - подал голос Животко.
Все резко повернулись в его сторону.
- Ты еще не ушел? - сердито воскликнул Флор. - Я тебе велел уходить к Пафнутию!
- Да я сейчас, - отозвался мальчик. - Я тут слушал… Интересно же, о чем вы разговариваете! Наталье вон можно, а я чем хуже? Она - баба, ей вообще…
Он замолчал, потому что Гвэрлум ловко отвесила ему звонкую затрещину.
- Сам ты баба! - отчетливо выговорила Гвэрлум.
- Она - темный эльф, - сказал Вадим. Непонятно, то ли всерьез, то ли в насмешку.
- Ладно, понял, эльф, - проворчал мальчик, потирая затылок и вертя опущенной головой. - Ну, в общем, я вас послушать решил. Лишнее не будет. Я этого ливонца вспомнил. Вроде как видел я его.
- Где?
- Ну, когда Неделька-то меня дома оставил… - начал мальчик и замолчал опасливо.
- Продолжай, - подбодрил Флор. - Никто тебя сейчас бить не будет.
- А потом? - уточнил Животко.
- Потом тоже, - засмеялся Лавр. - Говори, что ты натворил.
- Ну, я не послушался… Я за ним пошел - посмотреть, кто там, на пиру, будет… Ну, чтобы знать, что клянчить, если что…
- Как это? - не понял Вадим.
Животко посмотрел на него, как на глупого.
- Если женщины богатые на пиру - могут бусами одарить - "дочке", "племянке". Если там иноземцы - разные диковины дарят. Скоморохам часто подарки делают… Вот, положим, подарит ему ливонец бисерный кисет с настоящим стеклянным шитьем. Я про это узнаю. Ну, скажет мне как-нибудь хозяин: "А что ты, Животко, за свое послушание хочешь? Проси подарка!" Я и буду знать, чего просить… Ну, я к примеру говорю, - Животко не привык рассказывать о себе так много и потому изъяснялся путано, часто делая долгие, томительные паузы.
- В общем, ты подглядывал, - заключил Лаврентий.
Животко кивнул.
- Я этого Иордана там видел, - сказал он.
- А что же ты молчал до сих пор? - возмутилась Гвэрлум. - Пришлось мне тут дешевую комедию ломать.
- На ум не приходило. Так все одно, хуже не вышло, - оправдываясь, сказал Животко. - Там Пафнутий сейчас еще что-нибудь выведает…
- Дурак, - вздохнула Наталья. - Уходи, сейчас же уходи! Если с Пафнутием без тебя беда случится - убью собственными руками.
- Не-а, - сказал мальчик нахально, - не убьешь. Чтоб убить - сила нужна.
И удрал поскорее.
* * *
Харузин ожидал от своего нового приключения чего угодно, только не того, что случилось через неделю после его водворения в доме Елизара Глебова.
Среди ночи, когда, утомленный возней на конюшне, забылся татарин тяжелым сном, схватили его жесткие руки, зажали рот мозолистой ладонью, потащили куда-то по соломе - на двор, под яркую луну. От ужаса Харузин в первое мгновение едва не умер. Только что он спал - и вдруг дышать стало нечем, кругом толкают, бьют и тащат, нет спасу от этих тычков. Куда ни повернись, везде наткнешься на кулак.
Потом Эльвэнильдо окончательно пробудился, затряс головой, замычал.
- Тихо, ты, - сказали ему. Чужой голос неприятно царапнул слух, в душе все опустилось.
Эльвэнильдо обреченно поник, дал связать себе руки - кто-то дергал веревки, быстро обматывая безвольные запястья. Затем Харузина толкнули на телегу. Там оказался еще кто-то, кто ахнул и глухо выругался, когда Эльвэнильдо повалился прямо на него.
- Извините, - сказал Харузин.
Он затих и уставился в звездное небо. В доме что-то происходило. Вдруг разом взвыли женщины. Они кричали и плакали, и этот жуткий звук напоминал кошачий вопль. Несколько раз падали тяжелые предметы.
Женщины затихли, но после их воя тишина сделалась зловещей. Еще несколько темных фигур, спотыкаясь, выбежали из дома.
"Где же Глебов? - смятенно думал Эльвэнильдо. - Что здесь происходит? Почему нас повязали? Это ограбление? Не вздумай давить на красную кнопку, детка, иначе мне придется размозжить тебе голову. Деньги в мешок, сукины дети, быстро! Боже, Боже Сил, что здесь происходит?.."
Вокруг дышали, сопели, но молчали. Эльвэнильдо лежал поверх двух или трех человек. Вероятно, это были те самые слуги, с которыми он болтал по вечерам, сплетничая или развлекаясь занимательными историями. От одного явственно потягивало вчерашней бражкой. Однако никто не заговаривал - ни с ним, ни друг с другом.
Эльвэнильдо решил разрушить молчание.
- Где господин Глебов? - спросил он. Голос плохо слушался его, звучал сипло и еле слышно.
- Здесь он, - после долгого молчания отозвался старый слуга, от которого попахивало бражкой.
- Почему он молчит? - опять спросил Харузин.
- Без чувств господин наш, - зашептал старик. - Ударили его…
"Боже Сил, помоги нам", - опять подумал Харузин. Как-то там Лаврентий говорил… Есть способ так сделать, чтобы на душе легче стало. "По грехам моим приемлю…" По каким грехам? Харузин стал вспоминать свои грехи. Лаврентий говорит, что в бедах подобные размышления чрезвычайно утешают. Чем больше грехов вспомнишь, тем лучше. Меньше выть хочется от безнадеги и несправедливости.
"Про Пафнутия думал, что он осел… Флор иногда меня раздражает - так и убил бы за самонадеянность… Нет, самонадеянность - это не про то, это к Флору относится, а у меня грех - неблагодарность и отсутствие терпения… Работать не люблю…" - мысленно перечислял Харузин. В голове все путалось, неотрывно стучало: "Что же это происходит, люди добрые? Почему никто не зовет на помощь? Хоть бы кто крикнул - не я, конечно, - и ценой своей жизни пробудил от сна соседей… Соседи сбегутся, выручат нас…"
- А кто они? - спросил Харузин опять.
- Стрельцы приказные, - простонал старый слуга. - В темницу нас… всех…
- За что? - поразился Эльвэнильдо.
Ему не ответили. Да. Чего угодно ожидал Харузин, но только не ареста без суда и следствия. И, судя по тому, что схватили не только самого Глебова, но и всю его семью, всех чад и домочадцев, не исключая последнего раба, дело серьезное. В чем же могут обвинять столь уважаемого, богатого, всеми любимого человека?
Это должно быть нечто очень серьезное. Измена Родине, например. Выдача ливонцам планов секретных рубежей. Минных полей, паролей и отзывов. Скоро ведь война с ливонцами. А какой-то ливонец был на пиру у Глебова. Если, конечно, тот иностранный гражданин, о котором поведали слуги, действительно принадлежит к Ордену.
Ох, ну почему он, Харузин, такой невезучий?.. И Эльвэнильдо вновь принялся размышлять о собственных грехах, опасаясь окончательно впасть в отчаяние.
Телега наконец тронулась. Лежащие в ней дернулись, точно неживые. Кто-то тихо застонал, Эльвэнильдо понял - Глебов. Ему досталось больше всех. Наверное, пытался отбиваться - и получил по голове. Обычное явление.
- Господин Глебов! - позвал Эльвэнильдо.
Но ему никто не ответил. Телега выехала со двора, потащилась по улицам. Путешествие казалось бесконечным. Харузин даже успокоился. Едут себе люди и едут.
Руки уже онемели. Харузин догадывался, что кисти распухли. Ну, работнички, - связали так, что едва не искалечили. Как теперь на гитаре играть такими сосисками?
Эльфу было плохо. Запястья начали гореть. Телега подскакивала на камнях, но Харузину было мягко, поскольку он лежал на своих товарищах по несчастью. Прочие стонали и бормотали.
Наконец телега остановилась. Над Эльвэнильдо возник чей-то огромный черный силуэт.
- Вылазь, - сказал силуэт.
Харузин кое-как вывалился из телеги на мостовую, с трудом поднялся на четвереньки, потом встал.
- Развяжите, - сипло попросил он. - Не убегу.
Ему не ответили. Остальных пленников тоже вытаскивали и ставили на ноги. Глебова выволокли последним. Он шатался, еще не полностью придя в себя. Его лицо наполовину было залито кровью. Едва очнувшись, он начал озираться. Эльвэнильдо понял - ищет жену и детей.