- Яйца мои в большей безопасности, чем зад. Оказаться брошенным в помещение для стражи - вот чего я боюсь.
- Маргерита! Ну наконец-то она. Смотри, как хороша, Джироламо.
Рядом с ними, в нефе напротив, выпрямившись и подняв голову, стояла женщина и молча наблюдала сцену целования туфли. На лице ее читалось скорее любопытство, чем благоговение. На ней было светло-голубое верхнее платье из камчатной ткани и накидка с золотыми лилиями, вышитыми на лазурном фоне, - символ принадлежности к семейству Медичи, в которое она вошла после замужества.
- Маргерита? - удивленно переспросил Бенивьени. - Здесь, в Риме?
- Ты что, думаешь, она каждое воскресенье ходит сюда слушать мессу? Это место нашего свидания. Мы поклялись друг другу.
- Не может быть! Ты все еще думаешь о ней?
- А как я могу иначе?
- Тебе мало того, что произошло?
- Мало! И я повторил бы все тысячи раз.
- Скажи это призракам тех, кто из-за вас лишился жизни.
Трое епископов провозгласили: "Ite missa est". Прихожане хором отозвались: "Deo gratias", искренне благодаря Господа за то, что длиннейшая месса наконец-то действительно закончилась.
В этот момент Маргерита обернулась и увидела Пико. Сердце так подпрыгнуло в ее груди, что она вынуждена была опереться на руку мужа, потом выпрямилась и несколько раз кивнула, словно продолжая молча молиться.
- Она хочет меня видеть, - сказал Пико. - И я тоже.
- Ты спятил! Здесь ее муж. И мы в Риме. Ты рискуешь головой.
- Нет. Но я гораздо больше рискую, если окажусь вдали от нее. Я тебе потом все объясню.
- Но каким образом ты ее увидишь? Где вы встретитесь?
- Послезавтра, в двенадцать, в третьей церкви возле собора Святого Петра.
- Но когда вы договорились?
- Только что. Она кивнула два раза - это означает два дня, потом четырежды повернула голову налево, чтобы указать мне час, и трижды направо, имея в виду третью из самых близких церквей. У нас такой условный язык.
- Вот двое сумасшедших.
- Это не все, друг мой. Маргерита молитвенно сложила руки. Такой знак говорит, что кто-то из нас в опасности. Надеюсь, что я.
- Может, и я, - тихонько заметил Бенивьени.
Джованни взял его под руку, и они смешались с толпой, выходящей из церкви. На улице было теплее, чем в ледяных мраморных стенах базилики.
- Пошли ко мне, - сказал Джованни. - Я сегодня счастлив и хочу тебе кое-что показать.
Бенивьени улыбнулся, не в силах устоять перед его энтузиазмом.
* * *
Перед закрытыми дверями зала для аудиенций кардинала Сансони удержали две скрещенные алебарды.
- Пропустите меня, - хрипло потребовал он, но стражники даже не пошевелились. - Я кардинал-камерарий! - снова начал он, уже не так убежденно. - Я имею право войти.
Папские гвардейцы не обратили на него ни малейшего внимания, и Сансони печально уселся на скамейку. Немного погодя из двери, в которую он безуспешно пытался прорваться, вышла молодая женщина. Кардинал с жадным интересом оглядел ее. Горделивая грудь, казалось, вот-вот выскочит из камчатого лифа, спутанные волосы рассыпались по плечам, губы накрашены. По всему видно было, что дама не из аристократок, хотя по тем временам среди женщин, посещавших папский двор, проститутки мало чем отличались от баронесс.
- Теперь я могу войти? - раздраженно спросил камерарий у стражников.
Те посторонились, и Сансони, зажав под мышкой пачку бумаг, вошел в зал.
Иннокентий VIII отщипывал от грозди ягоды декабрьского винограда, который ему привозили прямо из его сицилийских владений.
- Ваше святейшество, вы отдохнули?
Тон у камерария получился не таким смиренным, как ему хотелось бы.
- Nu me rumpe u belin, Sansoni, cossa ti veu?
- У меня здесь список главных магистратов, которые будут оценивать "Тезисы" графа Мирандолы.
- Браво! Дай-ка прочесть.
Иннокентий неохотно пробежал имена, но на одном остановился.
- Педро Гарсиа? Этого наверняка рекомендовали Борджа.
- Они его горячо поддержали, ваше святейшество. Епископ Барселоны и в самом деле большой друг его светлости.
- Его испанская светлость друзей не имеет. У него есть только протеже, покровители и враги.
- Ну, тогда скажем, что монсиньор Гарсия - его протеже.
- Так-то лучше, Сансони. Со мной не хитри. Я пока еще Папа и пока еще не помер. Список, однако, неплохой. Приготовь назначения и скажи всем магистратам, что к февралю я жду их мнение.
- Будет сделано.
- Пошли за графом Мирандолой. Я хочу с ним побеседовать.
- Ваше святейшество?
- Ты прекрасно слышал, Сансони. Что это с тобой: то говоришь, что все будет сделано, то вдруг, стоило мне попросить тебя позвать графа, тут же прикидываешься, что не понял?
- Но зачем?.. Ваше святейшество, его книга проверяется, в ней может содержаться ересь, собран консилиум… Мне кажется, сейчас не время.
- Сансони, ты никогда не будешь Папой. И знаешь почему?
Камерарий взглянул на него исподлобья:
- Может, у меня недостаточно заслуг перед Господом?
Иннокентий с удовольствием расхохотался.
- Ты прекрасный работник, Сансони, сможешь служить и следующему понтифику. Один камерарий на трех Пап! Но ты никогда не будешь Папой, потому что отслеживаешь границы справедливого и несправедливого, законного и незаконного, добра и зла. А Папа никогда их не отслеживает. Он не обязан знать, что они существуют, и должен смотреть поверх границ, более того, двигаться дальше согласно тем правилам, которые определил сам. Понял?
- Нет, ваше святейшество, но наверняка все так и есть, как вы говорите.
- Браво, Сансони. А теперь иди, и чтоб Мирандола был тут завтра утром.
* * *
- Ты не должен идти. Я уверен, что это ловушка.
Джироламо Бенивьени нервно вышагивал по драгоценному турецкому ковру, где на красном фоне сияли голубые восьмиконечные звезды, а в центре было изображено дерево внутри большого сосуда.
- Если ты порвешь ковер, хозяин выгонит меня из дома. Вот тогда у меня действительно будут неприятности.
Папский посланец ушел совсем недавно, но Джованни Пико нисколько не озаботило настойчивое приглашение явиться в Ватикан.
- А еще больше их окажется у кардинала Росси, когда его обвинят в том, что он приютил у себя еретика!
- Может, он хочет удостоить меня каких-нибудь почестей?..
- Он может обвинить тебя в чем угодно - в похищении Маргериты, от которой тебе лучше бы держаться подальше, в публикации "Тезисов" и не знаю, в каких еще преступлениях. Захочет - придумает.
- Ладно, Джироламо. Постараюсь быть серьезным, хотя все твои преувеличения и вызывают у меня улыбку. Я не могу отказаться от этого приглашения. Бежать означало бы сознаться в злодеяниях, которых я не совершал. Разве что исповедовать истину считается преступлением.
- Так и есть.
Джованни посмотрел на него, и Джироламо, не выдержав этого взгляда, сел.
- Я хочу рассказать тебе одну вещь, - серьезно сказал граф. - Ты знаешь, почему в христианнейшем доме христианнейшего кардинала оказался этот красный ковер с восьмиконечными звездами?
- Нет, но уверен, что ты мне расскажешь.
- Потому, что наш хозяин, который является одним из первых отцов Церкви, невероятно невежествен, - шепотом ответил Джованни. - Ему понравился ковер, но он не понял его сути, иначе никогда не внес бы эту вещицу в дом, даже если бы ее подарили.
- Не понимаю, Джованни, растолкуй.
- Восьмиконечная звезда, октагон, - это переход от квадрата к окружности. Она обозначает алхимический принцип или знание, называй как хочешь, и лежит в основе секрета алхимика Николя Фламеля. Любой священник, епископ или кардинал с радостью полюбовался бы, как эта штука горит на костре. Звезда - победа знания, которое первая женщина Ева сорвала с древа добра и зла.
- Но это же первородный грех, Джованни.
- Поразмысли, друг мой. Когда ты был маленький, учитель наказывал тебя за то, что ты слишком много читаешь и занимаешься? Разве отец или мать станут наказывать ребенка за то, что он хочет стать похожим на них? Как же может Господь не желать, чтобы Его творения напоминали Создателя, и противиться знанию? Ты все еще не понял? Почему так получилось? Почему мы свернули с пути света на путь мрака?
Джироламо охватило волнение. Чем лучше он понимал ясную и убедительную логику Джованни, тем сильнее беспокоился за судьбу друга.
- Всему этому есть объяснение, и ты его знаешь. Если мне удастся убедить тебя, что знание есть грех, то я смогу держать тебя в неведении, следовательно, иметь над тобой власть. Единого Бога, неистового, жестокого и воинственного узурпатора придумали люди, чтобы оправдать свои деяния. Подумай хорошенько, любое божество отражает природу человека, а не наоборот. Потому и существуют Бог христиан, Аллах, Яхве и все другие, которых создали, чтобы оправдать войны, убийства и произвол. Но искра Единой Сущности не умерла. Она осталась в веках в мельчайших проявлениях, в Писаниях, обрядах, и в этом ковре тоже.
- Погоди, остановись, у меня уже голова закружилась.
- Ладно, вернемся к ковру и к невежеству нашего амфитриона. Если бы мы находились в Испании, то сам факт владения подобной диковиной привел бы его прямиком в руки Торквемады.
- Ты преувеличиваешь.
- Ничуть. Я тебе говорю о ценности ковра, который тут же отобрали бы вместе с остальным имуществом, а не о его предполагаемом еретическом смысле.
Джироламо улыбнулся этим словам и непостижимой способности Джованни заставлять его развеселиться даже в самый тревожный момент.
"Игра слов, - подумал он. - Но вот что верно!.. Для Джованни, как и для Анахарсиса, одного из семи мудрецов, эта забава была единственной серьезной вещью в мире".
- Объясни мне, какую тайну скрывает ковер.
- Да никакой. Рисунок в центре объясняет все. Я тебе уже говорил. Древо жизни заключено в сосуд. Смотри, Джироламо. Это древо познания, древний символ жизни, а сосуд - женщина, мать, Богиня всего сущего.
Джованни взял друга за руки, но тот отвел глаза.
- Этот ковер создан неосознанно. Руки, выткавшие его, очень искусны в своем ремесле, но их хозяин абсолютно невежествен. Эти руки принадлежали девушке или юноше, которые работали с утком и основой под звездным небом или в мастерской много веков назад. Они выткали древний опыт поколений, общий для всех народов.
- Почему же тогда сорвать яблоко с древа познания сочли первородным грехом?
- Я уже сказал тебе, Джироламо. Если ты подобен отцу, то станешь ли падать ниц перед его слугой, который называет себя Папой, падре, жрецом и так далее?
- Нет, конечно.
- Вот ты сам и ответил на свой вопрос. Знание - дар истинный, но кое-кто вывернул термины наизнанку. С равенством нет ни власти, ни Церкви, ни Папы. А со знанием нет ни греха, ни разврата. Есть только любовь, Джироламо.
~~~
Флоренция
Понедельник, 19 сентября 1938 г.
По радио шла прямая трансляция чуда - святой Януарий источал кровь. Но Вильгельм Цугель репортаж не слушал. Наоборот, радио можно было выключить. Офицер СС, доверенное лицо генерала Гейдриха, шефа гестапо, получивший задание курировать операцию "Мирандола", включил приемник час назад, и все это время тот работал на полную мощность. Цугель надеялся, что громкий звук заглушит крики девчонки, которую он только что изнасиловал. Она лежала на постели, привязанная за руки и за ноги.
Цугелю нравились итальянские путаны. Эти девицы сильно отличались от немецких. Соотечественницы, на его вкус, были слишком профессиональны и холодны. Они соглашались на все, на любые извращения, лишь бы хорошо платили. Итальянки - другое дело. Они мололи кучу всякой ерунды, извивались, ругались, орали и плакали. И чем больше они сопротивлялись, тем сильнее он возбуждался и тем острее было наслаждение. Эта ему сразу понравилась: славная девчонка, домашняя. Она попыталась кричать, когда он ее привязывал. Цугель сразу засунул ей в горло платок, потом испугался, что шлюшка задохнется насмерть и все развлечение пойдет насмарку, и продел ей его между зубами, как уздечку. Воплей богомольных старух вокруг святого Януария перед микрофонами государственного радио Италии вполне хватало, чтобы заглушить хрипы женщины и звон бешеных ударов, когда он с наслаждением хлестал ее по щекам, грудям и бедрам.
Вильгельм Цугель был удовлетворен содеянным, одевался и подумал о работенке, которую предстояло сделать через несколько дней. Убивать ему не так нравилось, как насиловать женщин, но обеспечивало некоторое наслаждение, особенно если приносило приличные деньги, уважение начальства и превосходство над равными. Такое не каждому по плечу, и Цугель это хорошо знал. Сознание того, что он полезен, а в некоторых случаях необходим, наполняло его гордостью, придавало еще больше сил. Ему предстояла работа высокого класса. Убийство должно было выглядеть как естественная смерть, иначе этот ничтожный идиот Вольпе получит серьезные проблемы по части овладения книгой.
Агент гестапо с удовольствием взглянул на себя в зеркало. Теперь его заказчиком был прославленный Третий рейх. Однако он хорошо знал, что все может и перемениться. Вильгельм никогда особенно не заботился о будущем. Везде и повсюду хозяева, кто бы они ни были, хотели только одного: власти. Если он будет точно выполнять приказы и обеспечивать им средства к ее достижению, то без работы не останется.
Цугель облачился в элегантную твидовую куртку, что было единственной уступкой английской моде, и затянул ремень на талии. Вытащив из кармана расческу, он зачесал черные волосы назад и с раздражением заметил, что они стали редеть. Его личный врач в Берлине сказал, что это следствие псориаза, покрывшего руки несводимыми красными пятнами. Он натянул легкие шелковые перчатки, купленные в Риме, взглянул в окно на кусочек набережной Арно и вышел из грязной комнаты борделя, расположенного в квартале Сан-Фредиано. Перед этим, вытащив из бумажника купюру в сто лир, он со смехом положил ее на опухшее лицо женщины. Ему захотелось побыть щедрым: ведь тогда хозяйка не предъявит никаких претензий и не обратится куда следует. Было бы досадно оправдываться перед обычной полицией как раз тогда, когда ему предстояла встреча с тайной.
OVRA находилась неподалеку, и Вильгельм решил пройтись пешком. Здесь было теплее, чем в Риме, и ему недоставало легкого ветерка, порой смягчавшего жару. Но Флоренция - город маленький, и то, что в столице оказывалось разбросанным там и сям, тут сосредоточивалось на маленьком пятачке в центре. От Борго Сан-Джакомо он направился к Понте Веккьо. Лавки ремесленников поблескивали золотом. Так и хотелось запустить руку в витрину и стянуть какое-нибудь тяжелое ожерелье, свисавшее, как рождественский подарок. Но он знал, что из-за прилавка за ним пристально следили маленькие глазки лавочников.
- Евреи, - прошипел он с презрением, ускоряя шаг. - Ладно, придет и ваш черед.
Встреча была назначена на двенадцать часов в здании, выделенном для полиции неподалеку от улицы Терме, в самом центре тосканского города. Быстро подходя к назначенному месту, Цугель похлопал себя по правому карману куртки, проверяя, на месте ли рекомендательное письмо. Письмо подписал Паскуале Андриани, всемогущий главный инспектор четвертой зоны OVRA, и в нем предписывалось оказать максимальное содействие синьору Вильгельму Цугелю. Это самое "синьор" ужасно раздражало немца. Он был военный, лейтенант СС, и по званию имел право именоваться как-нибудь иначе. Когда Италия станет провинцией германской империи, все переменится, а пока надо запастись терпением.
Дневальный жестом пригласил Цугеля располагаться в холле вместе с другими посетителями: несколькими штатскими и дамами. Форма на дневальном расползлась по швам, потерлась на локтях и вся была в масляных пятнах. Как можно заставить себя уважать в таком виде? Прошло более четверти часа, и Цугель услышал, как громко выкрикнули его имя, что привело немца в ярость. Его провели в кабинет вице-комиссара Бальдо Моретти, по крайней мере так было написано на дверной табличке.
- Добрый день, синьор Цугель, - сказал Моретти, не представляясь. - Меня уже предупредили о вашем приходе. Скажите, что я могу для вас сделать.
- Вы? Вы, вероятно, приняли меня за даму? А я-то думал, что хотя бы полиция в Италии как-то усвоила новый язык.
- Ах, да-да… - рассеянно отозвался вице-комиссар.
- Во всяком случае, мне будет нужна комната, - прибавил Цугель, осматриваясь. - Я ожидаю людей.
- Да, понимаю, - сказал вице-комиссар, глядя ему прямо в глаза. - Я знаю, должны прийти некоторые мои коллеги.
Последнее слово он произнес с таким презрением, что Цугель вскочил, опрокинув стул.
- Эти коллеги, как вы изволили выразиться, являются опытными сотрудниками вашей полиции и достойными доверия друзьями гестапо, офицером которой я имею честь служить.
- Не горячитесь, синьор Цугель, - спокойно ответил вице-комиссар. - Я прекрасно знаю о дружественных отношениях наших полицейских структур. Я ничего такого не сказал и готов сотрудничать. Вы просили комнату - вы ее получите.
Оказалось, что этот идиот снял каморку на первом этаже здания: четыре стула и колченогий стол.
Немного погодя явились двое в штатском, сначала отсалютовали на фашистский манер, потом тепло пожали Цугелю руку. У одного были белобрысые патлы на весь лоб и доверчивая улыбка, другой походил на коротко стриженного медведя с огромными волосатыми руками.
- Меня зовут Клык, а его - Трензель, - сказал белобрысый. - Нам нельзя открывать наши настоящие имена, но мы поступаем в полное ваше распоряжение, герр Цугель!
Тот, в свою очередь, предъявил им верительные грамоты от начальника OVRA, на основании которых мог ими командовать.
- Никаких проблем. Вы приказываете, мы подчиняемся, герр Цугель!
Клык улыбнулся и снова выбросил руку в фашистском приветствии.
Эти итальянцы ему понравились. Он пояснил, что вплоть до следующих распоряжений они должны глаз не сводить с некоего Джакомо де Мола, продавца книг во Флоренции, собрать сведения обо всех его привычках и немедленно предупредить, если тот соберется уехать из города. Других распоряжений он не отдал, да они и не спрашивали.
- Если это все, то мы пошли, - сказал тот, что назвался Клыком, видимо старший в двойке. - У нас еще лекция в университете.
В ответ на вопросительный взгляд Цугеля итальянец снова улыбнулся и пояснил: