- Он пьет чай с батюшкой моего папеньки! Моего! А меня только за все винят, хотя меня там просто не было, а если бы я там был, все могло бы сложиться совсем иначе… Он сказал, что я плохо знаю персидский, но я его знаю прекрасно! И как все закончилось… Совершенно посторонний человек - там, а меня даже на порог не пускают… - похоже, Баев уже и сам толком не соображал, что говорит. У него началась самая настоящая истерика.
Силен реветь товарищ Баев, в ужасе думал Прошкин. Сашины причитания звонко отдавались от сводчатых стен склепа и вполне могли привлечь к любителям семейных тайн нездоровое общественное внимание…
У Прошкина не было собственных детей, а его любимые женщины прыгали с парашютом, ходили в походы на Северный полюс, лихо штурмовали горные вершины и никогда не плакали, поэтому в распоряжении Прошкина имелся весьма ограниченный арсенал средств борьбы с истерикой. Самый действенный из этих методов состоял в том, чтобы быстро и сильно двинуть гражданина кулаком, а лучше коленом, в солнечное сплетение и немедленно опустить его голову в емкость с водой и подержать там с полминуты. В таком случае у нахлебавшегося воды гражданина охота плакать отпадала надолго. Каждую часть этого метода можно, - конечно, с меньшей эффективностью - применять и по отдельности. Но емкости с водой у Прошкина под рукой не было, а двинуть усевшегося на землю для удобства Сашу в дыхалку он мог только ногой. Тоже, конечно, помогает. Но вот так вот, за здорово живешь, бить коллегу, находящегося в том же звании, уважавший свое ведомство Прошкин счел неэтичным. Поэтому он просто рывком поднял Баева за плечи, сильно тряхнул и принялся решительно хлестать по щекам.
От боли и неожиданности Саша мгновенно успокоился и уставился на Прошкина с нескрываемым недоумением. Затем несколько раз глубоко вздохнул, поднял с земли оброненный совершенно мокрый платок, пригладил волосы, снял несколько сухих травинок с рукава и тихо сказал:
- Вы, Прошкин, с ума сошли. Со мной так нельзя… - расстегнул кобуру и вынул пистолет…
Прошкин оцепенел от ужаса. Вот и все. Сейчас этот ненормальный Баев его просто пристрелит. Да, вот так возьмет и пристрелит, сперва его - Прошкина, потом из прошкинского пистолета - фон Штерна и Борменталя… А потом скажет, что по счастливой случайности застал на кладбище обезумевшего Прошкина, стреляющего в мирное население…
Но, похоже, Баев пока не вынашивал таких кровожадных планов. Он просто стал поочередно прикладывать холодную рукоятку пистолета к выступившим на щеках от затрещин Прошкина красным пятнам и продолжал:
- У меня ведь очень чувствительная кожа. Ну, и как я теперь выгляжу! Весь красный, как свекла… И зеркало у вас спрашивать, конечно, как у больного - здоровья…
У Прошкина отлегло от сердца, он даже улыбнулся и потер руки:
- Не переживайте, Александр Дмитриевич, гематом не будет! Гарантирую. Бью сильно, но аккуратно.
Баев все еще подпирал щеку пистолетом, но соображал уже здраво и четко:
- Я тут упомянул, что гражданин Борменталь не член - не член партии, я хотел сказать. Мы, Николай Павлович, как сотрудники НКВД, да и просто как сознательные советские люди, должны выяснить, кто же способствовал тому, что в секретную группу, которой доверена такая ценная, конфиденциальная информация, был включен беспартийный гражданин. Ведь это непорядок. Больше того - чей-то должностной проступок. Надо срочно принимать меры.
- Да он в группе по случайности…
Прошкин хихикнул и рассказал Баеву историю с несчастливой фамилией и антисоветской пьесой - в качестве компенсации за пощечины. Но Сашу история вовсе не развеселила. Наоборот, он выглядел как-то непривычно серьезно и озабоченно.
- Я, Прошкин, в случайности не верю. Тем более в такие двусмысленные курьезы. Помните, как говорит товарищ Сталин? У каждого перегиба есть имя, отчество и фамилия. А вдруг он дедушку отравит? Как знать, что у такого гражданина на уме? Человек был арестован как пособник антисоветчика - и его вдруг в группу, подобную нашей, включают… Случайно?
- Ну может он специалист какой-то редкий…
- Нет незаменимых, есть незамеченные, - Баев вернул пистолет в кобуру и решительно одернул гимнастерку. - Предложили бы, как нам туда попасть, только пока без скандала… Времени мало…
Да что всем времени так в этой группе не хватает, - в который раз за день удивился Прошкин. Можно подумать, немцы около границы окопались! Но предложение внес:
- Вы же, Александр Дмитриевич, как говорят, талантливый актер, вот и упали б в обморок - вроде как от солнца. А я попрошу фон Штерна нас приютить до приезда скорой помощи… Он ведь интеллигентный человек старой закалки, не откажет.
- Дед, может, и маразматик, но уж никак не идиот!
- Так придумайте что-нибудь лучше, - примирительно сказал Прошкин.
- Зачем? Сама идея мне нравится…
Баев рассмеялся, совершенно неожиданно высоко подпрыгнул и на лету ударил Прошкина ногами куда-то под подбородок и в грудь. Прошкин отлетел на несколько метров, натолкнулся на дерево и съехал на землю, с неба над которой прямо на него посыпались со своих установленных астрономами мест крупные зеленые звезды…
7
Вспышки звезд ослабли, туман попытался рассеяться, а небо плавно трансформировалось в лепной потолок незнакомой Прошкину комнаты. Он лежал на диване, а у его ложа препирались Баев и Борменталь - совершенно как старинные кавалеры за право первыми припасть к руке прекрасной дамы. Кавалеры… Кавалеры Ордена… Ордена креста… Крестоносцы… Рыцари Храма… Розенкрейцеры… Братство Креста и Розы… Ветер сдувал засохшие розовые лепестки с гранитного черного камня…
Прошкин всем телом, каждой клеткой ощутил - не просто увидел, как во сне или в бреду, а именно почувствовал, - как прямо у его лица поплыли, качаясь, шитые золотом тяжелые пыльные штандарты, зашуршали шелка знамен и подбои плащей, глухо заскрипел металл доспехов, засияла жаждущая крови оружейная сталь, испуганно всхрапывали от обилия незнакомых запахов кони. В узких каменных улочках все звуки были непривычно искажены, а чужие, безжалостно сверкающие, белого известняка здания не давали прохладной тени для тела и отдохновения глазу… На фоне этой белизны безнадежно яркими казались и перья плюмажей, и шитые конские попоны, и даже покрытые белесой пылью чужой земли плащи всадников. Зрелище было грандиозным: по узким улочкам струились потоки, вереницы тысяч и тысяч воинов. Чувство священного долга превращало их в единое праведное Господне Тело, изготовленное к последней, решающей битве за обретение собственного Гроба. Армия выходила из города и вступала в пески - такие же безнадежно белые и безвкусно знойные, как смерть. А у стены незнакомого города одиноко и плавно вертелась, подобно веретену вокруг своей оси, не то в трансе, не то в танце фигурка безразличного к воинству дервиша. Это живое веретено сматывало нить времени и существования, и оставался только мертвый и бессмысленный песок, которому уже некуда сыпаться… Как песку в песочных часах…
Видение растворилось за долю секунды. Прошкин был уверен, что побывал сейчас в крошечном осколке, черепке своей подлинной прошлой, давно и напрасно позабытой жизни. На атеистических курсах рассказывали о такой религии - буддизм. Это когда верят, что человеческая душа появляется на Земле много раз, в разное время и в разных обличиях. Вот она, единственная и жестокая правда. Человечество лишено последней надежды и успокоения - радости смертного забытья. Смерть - всего только самое большое разочарование, как любая сбывшаяся надежда. Потому что несет в себе еще одну жизнь. Она подстегивает тупой бесконечный круг рождения. Как заставить этот круг остановиться, рассыпаться на мелкие колючие осколки? Прошкин хотел спросить об этом у многочисленных присутствующих востоковедов, но из гортани только с хрипом вырвался воздух, и он разочарованно застонал.
Взгляд Прошкина остановился на песочных часах - они стояли на старинном комоде в дальнем углу просторного зала. Точно такие же, как у Баева. А сам Баев умело, как настоящая сиделка, подкладывал под голову Прошкина еще одну подушку, комментируя этот процесс:
- Я опасаюсь, что у него инсульт. А при инсульте главное - покой и высокая постель! У Николая Павловича такая конституция, которая очень типична для гипертоников…
Из-за спины Борменталя Баев незаметно и озорно показал Прошкину кончик языка. Нечего сказать, умен Саша Баев. Вот ведь как Прошкину в этой жизни везет на встречи с умными людьми!
- Ну что вы, право, Александр Дмитриевич! - совершенно бесцеремонно перебил Баева Борменталь. Он аккуратным и умелым медицинским движением сжал запястье Прошкина, считая пульс. - Такая клиническая картина совершенно нетипична для инсульта. И вообще, что вы можете знать об инсульте! Ведь вы - офицер!
- У папы был инсульт в тридцать третьем, и ему прописали полный покой - так что мои знания, Иван Арнольдович, сугубо практические, - парировал Баев.
- Ваши знания - дешевый дилетантизм! - продолжал негодовать Борменталь, даже не сделав попытки исправить Баева, назвавшего его именем врача - персонажа из пресловутой антисоветской пьесы. - Это самый обыкновенный тепловой удар. Возможно, при падении он ударился головой, что привело к легкому сотрясению мозга. Принесите мокрое полотенце, а лучше льда. Через полчаса с ним будет все в порядке. Александр Августович, у вас есть в доме лед?
- Пойдемте, тезка, поищем… - фон Штейн жестом пригласил Баева следовать за собой.
Был он стариком высоким, сухощавым, сохранившим почти юношескую осанку и гордую посадку головы, отчего казался величественными и надменным. Прошкин подумал, что свое "цивилизованное" имя Баев получил в честь дедушки. Интересно, как Сашу звали до этого? Прежде чем он стал Александром Баевым? Ведь наверняка у ребенка, которого подобрал Деев, уже было какое-то, скорее всего, магометанское имя? Додумать эту занятную мысль Прошкин не успел: Александр-младший вернулся с серебряным ведерком для шампанского, наполненным льдом, обернул кусочек в льняную столовую салфетку и уверенно начал прикладывать ко лбу Прошкина.
Борменталь одобрительно хмыкнул:
- Вы, Александр Дмитриевич, прямо-таки настоящая милосердная сестра! О такой любой доктор только мечтать может.
Баев посмотрел на Борменталя сверху вниз стальным, острым, как скальпель, взглядом:
- Откуда вам знать, о чем мечтает доктор медицины? Ведь вы специалист по культам и ритуалам! Или я ошибаюсь?
- Гм… Коль вы не чужды медицине, Александр Дмитриевич, может, поведаете нам, чем так долго хворал ваш многострадальный батюшка и какой диагноз записан у него в свидетельстве о смерти?
- Ваш цинизм совершенно неуместен. Мне слишком тяжело об этом говорить, - Баев извлек из рукава белый платочек, но впадать в истерику на этот раз не стал, а ограничился только несколькими элегантными всхлипами.
- Людям куда проще было жить в прежние времена, - не к месту, с точки зрения Прошкина, начал философствовать Борменталь, - ведь в прежние времена существовали дуэли - благородный способ выяснения межличностных конфликтов…
Баев отреагировал на это замечание вовсе неожиданно: просто выхватил пистолет и лихо пальнул, казалось, не целясь, однако, к смешанному с уважением ужасу Прошкина, песочные часы разлетелись, засыпав песком и осколками комод и персидский ковер на полу.
- Я бы вам, почтенные, очень и очень не советовал пытаться возродить дуэльные традиции, - зловеще улыбнулся "Ворошиловский стрелок" Баев и незнакомым, но красивым движением обернув пистолет вокруг указательного пальца, вложил его в кобуру. Затем резко поднялся и вышел.
Прошкин застонал и прикрыл глаза в надежде, что происходящее ему только снится. Но попытка забыться оказалась совершенно неудачной. Сквозь головную боль до него долетали звуки, да и видно сквозь ресницы ему было вполне отчетливо.
- Каков ублюдок! - сквозь зубы процедил Борменталь.
- Его купили на ярмарке, как коня, и как коня же и воспитывали… Вот и вся наша евгеника, Иван Арнольдович! Как можно вообще говорить о врожденном аристократизме? Прав был Дидро: воспитание суть решающий фактор человеческого развития…
Тут фон Штерн задумался, снял круглые очки в стальной проволочной оправе, положил на стол и стал всматриваться куда-то в неведомую даль мудрым невидящим взглядом, а потом тихо сказал:
- Хотел бы я, чтобы он действительно был ублюдком. Нет, Иван Арнольдович. К моему большому сожалению, нет… Он абсолютно законнорожденный. Безусловно, далеко не единственный наследник. Точнее, двадцать первый. Но от этого не менее легитимный. Тем более никто ведь точно не знает, сколько их сейчас осталось всего. И он сможет подтвердить свои права. И теперь ничего с этим не поделаешь. Да и стоит ли…
Борменталь нетерпеливо перебил:
- Вы лично видели документы?
Фон Штерн молча кивнул.
- Вы осознаете, что это значит для Ордена? - Борменталь почти кричал. - Ах, Александр Августович! Ну отчего вы этому попустительствовали? Отчего вы не заняли более взвешенную позицию в отношениях с Дмитрием еще тогда…
- В ней уже не было смысла. Нужно иметь мужество признать: Ордена нет. Есть груда черепков. Осколки. Стеклянная крошка - как от этих разбитых часов. Ничего больше. Тело не воскресить - даже при помощи источника. Источника бессмертной силы, или как там его называют. Просто я понял это одним из первых.
- Вы? Это говорите вы? Человек, который столько раз делал то, что другие считали невозможным и даже пагубным? У вас безупречная интуиция. Вы наша легенда! Наша надежда! Может быть, единственная!
- Я давно отошел от дел. Я больше не член. Я просто живу. Доживаю…
- Не бывает бывших членов Ордена! - пафосно отчеканил Борменталь и порывисто вышел.
8
Корнев, выслушав сбивчивый рассказ Прошкина о недавних событиях, вздыхал и нервозно размешивал в граненом стакане с мельхиоровым подстаканником третью ложку сахара:
- Ох, Николай! Нет чтобы считать, что это просто сон! Или хотя бы взять да и скрыть от начальства… - Корнев отхлебнул переслащенный чай, поморщился, выплеснул содержимое стакана в украшавшую кабинет кадку с фикусом и принялся изготавливать новую порцию. - Все твоя сознательность! Теперь и у меня голова от мыслей тяжелых просто раскалывается, не знаю, что и делать…
- Я бы разве стал, Владимир Митрофанович, вас беспокоить по пустякам? Я просто единственно теперь переживаю, что этот ненормальный Баев кому-нибудь голову снесет…
- Тебе, к примеру, за твое любопытство неумеренное!
Надо признаться, Прошкин действительно опасался такого развития событий после того, как стал невольным очевидцем неприятной сцены в доме фон Штерна. Корнев выплеснул второй неудачный стакан чая, вытащил из сейфа бутылку водки и глотнул прямо из горлышка.
- Значит, так, Николай, бери бумагу - пиши официальный рапорт. Мол, прошу включить в состав группы специалиста по культам и ритуалам - для организации более эффективной работы. Чтобы включили именно Субботского, я позабочусь…
- А вдруг Субботский не захочет? И куда денется Борменталь? - Прошкин засомневался в могуществе начальника.
- Да что значит не захочет? Кто его будет спрашивать, когда война на пороге! - возмутился Корнев. - А насчет Борменталя не переживай: я уверен, что товарищ Баев с ним и без нашей помощи замечательно разберется… - и продолжал: - Вот тебе, Прошкин, бутылка кагора, вот фотографии могилы этой, чтоб ей пусто было! Ну, которые Ульхт на кладбище сделал. Твои соколы при задержании фотоаппарат изъяли, самого Альдовича отколотили - ну не бывает у нас по-другому! Что ты ни делай! Но когда разобрались, что к чему, фотоаппарат вернуть вернули, зато пленку вынуть и напечатать позаботились. Вот - что есть, то есть. Хорошие у нас сотрудники! Ответственные… Так вот - бери это все хозяйство и езжай в Прокопьевку, к этому, как его, из Синода… Гражданину Чагину. И выясни с ним - он дед болтливый и таинственных историй из прежней жизни знает великое множество, - о чем там он с Баевым откровенничал да что слыхал еще в давешнее, царское, время… про состояние Бухарского эмира, да про его наследников. Фотографию Ульхта прихвати, что тебе Баев отдал, и эти тоже - с могилкой. Покажи старику, спроси, что за нехристи придумали циркуль на могиле рисовать! И не забудь, Прошкин, скажи ему непременно, мол, Александр Августович фон Штерн кланяться велел, очень просил, чтоб вы мне помогли! Уяснил?
Прошкин облизнул пересохшие губы. Как он сам, дурак, не додумался, что к отцу Феофану (в миру вообще и в уголовном деле в частности фигурировавшему как гражданин Чагин) Баев ездил совсем не о нем, Прошкине, беседовать, а про своего дедушку справки наводить! А его, Прошкина, художества, видимо, просто к слову пришлись. Вообще, Прошкину было стыдно за собственное скудоумие. Ведь не Корнев, а он сам работал в специальной следственной группе НКВД в Туркестане и занимался розыском и изъятием в государственный бюджет ювелирных изделий, золота и иных ценностей, принадлежавших местной знати - баям и мусульманским священникам. И там он множество раз - от задержанных, от местных жителей и даже от самих бойцов Восточного фронта - слышал легенду о нескольких тоннах золотых слитков, украшений и прочих ценностей последнего царствовавшего эмира Бухары - Сейид Алим-Хана, которые тот успел спрятать в канун решающего наступления красной конницы. В таком удручающем контексте возможность побеседовать с отцом Феофаном казалась Прошкину вполне достойным средством реабилитироваться за допущенные промахи хотя бы в собственных глазах.