- Та не, - с сожалением отвернулся тот от папирос. - Бросаю.
- Шо так?
- С директором забились, шо брошу…
- С чего?
- У тебя, говорит, силы воли нет, - зевая, объяснил Мишка. - А я ему говорю: "Побольше, чем у вас"… Ну и завелись. Забились - кто первый закурит, тот перед строем будет кукарекать.
- Ну и как? - усмехнулся Гоцман.
- Пока держится, - вздохнул Мишка и тут же встрепенулся, даже зевать перестал: - Бать, ты подари ему пачку "Герцеговины", а? Сил же нет!..
- Терпи, - покачал головой Давид. - Нечестно так.
- Ну да… - уныло кивнул Мишка.
- А вообще… правильно, шо бросаешь. Я вот с десяти лет дымлю - и все никак. И начинал тоже с "Сальве", - ухмыльнулся воспоминанию Гоцман, - только они тогда стоили шесть штук - гривенник…
Мишка снова кивнул, на этот раз молча.
- Друзья у тебя тут хоть появились?
- Ага, - зевнул Мишка. - Костька Беляев… Ему двенадцать уже. Бать, а ты чего такой понурый?
- Та вот… соскучился. Хочешь, завтра сходим скупнемся вместе? Или пароходы в порту посмотрим?.. А то, может, на трофейную выставку? Там танки немецкие… "пантера", "тигр"…
Мишка искоса взглянул на него:
- Бать… шел бы ты…
- Кудой?- опешил Гоцман.
- К Норе своей.
- Та с чего ты взял? - неуклюже произнес Давид, отводя глаза.
- Та вижу, шо поссорились… Ну хочешь, щас оденусь и вместе сходим?.. Бать, не могу тебя видеть, когда ты такой… Она ж нормальная, все понимает… Ты поговори…
Гоцман со злостью растоптал в пыли окурок:
- Ладно… Спать иди… советчик в сердечных вопросах.
Мишка поднялся, с жалостью глядя на окурок. И вдруг вскинул глаза:
- Бать, дай денег, а? Куплю ему "Герцеговину", паразиту…
Гоцман молча порылся в кармане, вынул замусоленную тридцатку:
- Только мороженое!.. Договорились? Ну, или газировка…
- Договорились, договорились… - кисло пробурчал Мишка, комкая тридцатку в ладони. - Норе привет передай… Хорошо?
Это был ночной трамвай, самый последний на маршруте, о чем оповещала пассажиров красная лампа, горевшая на "лбу" вагона. Гоцман пробежался взглядом по лицам поздних пассажиров, но ничего подозрительного в них не нашел. Возвращалась с гулянки явно школьная по виду компания - два парня и две девчонки, всем лет по семнадцати, и они вполголоса флиртовали между собой. Ехал, покуривая папиросу "Бокс" и выпуская дым в разбитое окно, старичок, бережно придерживавший корзину с вишнями. У кабины вагоновожатого очень прямо, будто аршин проглотил, сидел на лавке симпатичный светловолосый юноша в недешевом костюме и американских ботинках на толстой подошве. Глаза у юноши показались Гоцману странными: холодные, изучающие и совсем не сонные это были глаза, будто юноша находился в трамвае на работе. Но холодный изучающий взгляд - это еще не повод подозревать человека. И Давид, отвернувшись, тяжело опустился на скользкую деревянную лавку.
Утомленная за день кондукторша спала, мирно похрапывая. Вагоновожатого тоже не было слышно. Казалось, что трамвай сам по себе пристает к пустынным, неосвещенным остановкам, где никто не сходит и никто не садился, и снова набирает ход.
Всем этим людям наверняка есть куда спешить, мутно думал Давид, щурясь из-под полуопущенных век на поздних пассажиров. Всех их ждут любящие люди, родной угол, пусть небогатый, но свой. Так получилось в этой странной жизни, что только мне негде преклонить голову. А может, прав Мишка, и нужно, наплевав на гордость и самолюбие, махнуть к Норе?.. Не о том ли твердил ему и Виталий прошлой ночью, в бадеге?.. А он как-никак человек опытный в сердечных делах. И счастье свое нашел прочно, судя по всему…
Давид сам не заметил, как задремал. Сон был коротким, но неожиданно освежающим, словно именно этой десятиминутной трамвайной дремы и ждал его организм. Разбудил его пьяный крик, тщетно пытавшийся угнаться за трамваем:
- Сто-о-о-ой…
Давид инстинктивно вскинул голову, разлепил глаза. И тут же обратил внимание на то, что светловолосый юноша в костюме тоже мгновенно напрягся как тетива. За окнами вагона по-прежнему была темень, хоть глаза выколи. Трамвай двигался неровными толчками, словно больной.
- "Канатная", следующая "Куликово поле", конечная, - внятно произнесла во сне кондукторша и снова захрапела.
…Примерно через десять минут дверь открыл заспанный Петюня. Был он, как и в прошлый раз, в тельняшке. Без лишних слов Гоцман сгреб его за полосатую, как у зебры, грудь и вывел на лестничную клетку.
- Нора дома?
- Ага… - Петюня собрался было позвать ее, но Гоцман приложил палец к губам.
- К ней кто-то ходит?
- Вы за шо?.. - напряг заспанные мозги Петюня. - А-а… Та не. Одна она. Вчера, правда, утром из нефтелавки с букетом пришла. Во каким, мама дорогая… - Петюня раскинул руки наподобие того, как это делают рыбаки, когда показывают размеры пойманной рыбы, и наставительно воздел указательный палец. - Но - заплаканная.
- А до этого? - с надеждой спросил Гоцман.
- До этого - нет… Та вы ж ей дверь сломали. Может, с того?..
Гоцман усмехнулся:
- Все, психолог, свободен… - Он впихнул Петюню обратно в прихожую, захлопнул дверь. Спустился на несколько ступенек, похлопал по карманам, ища папиросы. И обернулся на звук открываемой двери…
Нора была одета так, словно собиралась в дорогу. Да она и собралась, иначе не держала бы в руке большой фанерный чемодан. "Их же Фима делал, - отстраненно, холодно подумал Давид, глядя с нижней площадки на Нору. - И этот, наверное, тоже его".
- Уезжаете?
- Да… - Ее голос как всегда был похож на шелест опавших листьев.
- А я к вам. Извините, шо ночью…
- Мне уже нужно спешить…
- Сейчас есть какой-то поезд? - удивился Гоцман.
- Ну… - замялась она, опустив глаза.
- Я вас провожу.
- Не надо. Я сама.
Нора с трудом подняла чемодан, стала спускаться. Она попыталась пройти мимо Гоцмана, но он перехватил чемодан за ручку.
- Посидим на дорожку.
Он опустился на чемодан, Нора стояла рядом. Смотрели в разные стороны.
Встревоженно мяукнул кот, шурша железом, и снова стихло.
- Нора:..
- Я не Нора, - тихо ответила она, и Давид ошеломленно взглянул на нее. - Нора - это из Ибсена… А я - Елена… Вдова… Он тоже был следователь. НКВД. Его расстреляли перед войной. А я бежала из Москвы. Купила паспорт… Вот так… - Она со вздохом поднялась с чемодана. - Прощайте… Отдайте чемодан.
Гоцман продолжал сидеть неподвижно.
- Шо вы из меня дешевку делаете?.. Думаете, узнаю - и сбегу?.. Гоцман - копеечный фраер?..
Он вскочил и зло пнул ногой чемодан. Тот загромыхал вниз по лестнице, шмякнулся на площадку, но не раскрылся - замки выдержали.
- Та езжайте вы куда хотите…
Гоцман сбежал вниз, подхватил было упавший чемодан, но неожиданно опустился на него снова, тяжело, устало свесив голову и руки.
- Я на поезд опоздаю, - долетел до него чуть слышный голос странной женщины, женщины, без которой он уже не представлял свою жизнь.
И тогда Давид поднял голову:
- Давай ты никуда не поедешь.
Глава шестая
Шулера были похожи друг на друга как братья - рыженькие, узкоплечие, в одинаковых пиджачках с наваченными по последней моде плечами. Только у одного шулера - его Платов мысленно окрестил Первым - глаза были бутылочного цвета и слегка косили, а у другого - Второго - они были черные, маслянистые. Оба изредка переглядывались с озабоченным видом.
И волноваться было отчего. Перед Платовым на столе, покрытом чистой скатертью, громоздилась солидная горка потрепанных купюр, а стой суммой, которой располагали после двух часов игры шулера, и на Привоз-то было стыдно пойти.
Платов потянулся за фарфоровой чашечкой, в которой ароматно дымился заваренный хозяином настоящий кофе. Воспользовавшись этим, Первый элегантно вытянул из рукава новую карту. Он не заметил, что Платов, отпивая кофе, усмехнулся…
Аккуратно промокнув губы платком, Платов отставил чашку с допитым кофе, небрежно извлек из груды денег три красных червонца и бросил их в центр стола. Первый сипло процедил: "Принято", второй молча сбросил карты. Платов с усмешкой взял еще несколько купюр и бросил на стол. На этот раз Первый думал долго - денег перед ним уже почти не было. Наконец он сгреб в кучу деньги Второго и бросил их в центр:
- Вскрываемся…
Карты Первого легли на стол. Платов, не переставая улыбаться, кинул сверху свои и сгреб выигрыш.
- На этом, я думаю, можно и закончить наш приятный вечерок?..
- Я лично хочу отыграться, - сопя, сообщил Первый.
- Вы выиграли пять сдач подряд, - обиженно надул губы Второй. - Вы должны дать нам шанс!
Они дружно обернулись в угол, ища поддержки у хозяина притона. Тот смирно сидел в большом потертом кресле, и на губах его играла вежливая улыбка, адресованная Платову.
- Ну хорошо… - Тот так же вежливо улыбнулся в ответ. - Еще одна сдача.
Первый шулер, облизывая от волнения губы, стасовал карты. На белой скатерти быстро складывались комбинации из королей, дам, валетов и тузов…
- Что ставите? - скучающим тоном спросил Платов, взяв свои карты.
Первый шулер, сопя, извлек из внутреннего кармана пиджака тоненькую пачку красных червонцев. Второй, вздохнув, выдвинул в центр стола все свои оставшиеся деньги. Платов небрежно бросил несколько синих червонцев. И игра началась…
Через пару минут Второй, пыхтя от натуги, стянул с пальца массивный золотой перстень, положил на стол:
- Идет в сто колов…
- Я пас. - Первый поспешно бросил карты рубашками вверх.
Платов двумя пальцами приподнял поменянную ему карту и тоже положил свои на стол:
- И я пас…
- У вас же каре! - не выдержав, завизжал Первый, хватаясь за карты Платова. В правой руке Второго блеснуло лезвие финки.
Увидев, как оба шулера со скоростью звука разлетелись по углам комнаты, хозяин притона успел только испуганно вскрикнуть. Раздались два глухих удара о стены, два болезненных стона, и два бесчувственных тела сползли на пол…
- Простите за беспокойство, - галантно поклонился Платов, сгребая выигрыш в небольшой чемоданчик. На столе он оставил три синих червонца и большую золотую монету. - Это вам, за труды. Я загляну к вам еще как-нибудь… Спасибо за кофе, он был отличный.
- Я старался… Буду рад… Буду очень рад! - Хозяин с поклонами проводил игрока до дверей и быстро вернулся в комнату. Торопливо спрятал купюры и дрожащими пальцами поднес к глазам золотую монету. Это были двадцать польских злотых чеканки 1818 года.
У стены, тяжело охая, зашевелился первый шулер. По его рассеченному лбу стекала струйка крови.
- Чтобы больше я вас здесь не видел, халоймызники, - произнес хозяин, брезгливо дернув седыми бровками…
В маленькой комнате было совсем темно - настольную лампу они выключили. И над ухом Давида, чуть слышно, успокоительно шелестел во тьме голос Норы - то есть не Норы, а Лены, но он знал, что для него она насовсем останется Норой…
И море, и Гомер - все движется любовью.
Кого же слушать мне?
И вот Гомер молчит, И море Черное, витийствуя, шумит
И с тяжким грохотом подходит к изголовью…
- Чье это? - прошептал Давид. .
- Мандельштам… Был такой поэт.
- А-а… Ты стихи вообще любишь.
- Да… Особенно пушкинской поры. И те, которые были потом… У меня от мамы осталось несколько книжек, она собирала… Ходасевич, Ахматова, Софья Парнок… А до войны я покупала серию издательства "Academia".
Нора приподнялась на локте, внимательно и серьезно рассматривала лицо Давида. Затягиваясь папиросой, он увидел, как блеснули ее зеленые глаза. Она прикоснулась пальцем к его носу. Гоцман потянулся к тумбочке за бутылкой, разлил по рюмкам остатки коньяка.
- Тебя сильно били?..
- Где? - Он сперва не понял ее вопроса, потом усмехнулся: - А-а… Та не… не сильно. Попугали просто. Думали, шо я закричу: "Ой, только ж не бейте, я все скажу…"
- А его били сильно, - задумчиво произнесла Нора, держа в пальцах рюмку. - Мне дали одно свидание… И у него было уже не лицо, а маска. Причем допрашивал его бывший сослуживец, который ходил к нам в гости…
- А за шо… его? - неловко спросил Гоцман, отпивая коньяк.
- В качестве примера, - вздохнула в темноте Нора. - Когда в тридцать девятом начали выпускать… немногих, но начали… то сверху спустили квоту - в управлении нужно было найти столько-то… - Она замялась, подыскивая выражение.
- Вредителей?
- Ну что-то в этом роде… Людей, которые применяли… незаконные методы следствия… И как раз выпустили одного комдива, он сейчас уже маршал… А его дело вел… мой муж. Был шум, две газеты напечатали большие статьи о том, что комдива оклеветали, выбили у него на следствии ложные показания… В общем, мужа посадили. И на том свидании он… в лицо мне сказал, что на применение несоветских методов следствия его побуждала я… как неразоблаченный представитель буржуазии… Он сказал, что проклинает тот день, когда познакомился со мной…
Гоцман сильно затянулся папиросой, закашлялся. Нора похлопала его по спине.
- Тебя не взяли там же?..
- Нет… Почему - не знаю… Может быть, хотели выделить мое дело в отдельный процесс?.. Но я уже знала, что нужно делать. И уехала далеко-далеко, в Сибирь… Устроилась работать в школу… Учителей не хватало, меня ни о чем не спрашивали. Наверное, объявили в розыск, но не всесоюзный, а областной…
- Как ты узнала, что он расстрелян?
- Об этом было в "Правде".
- А в Одессе как оказалась?
- Приехала после освобождения… И нашла работу. Не сразу, правда… На заводе имени Старостина… Я в Сибири окончила бухгалтерские курсы, а им как раз требовался бухгалтер.
Давид с силой вмял папиросный окурок в карманную пепельницу, поставил пустую рюмку на тумбочку.
- А почему… представитель буржуазии?
- Так я же и есть типичный представитель буржуазии. - Он почувствовал, что она улыбнулась во тьме. - Мой отец - офицер царской армии… Служил в 15-м пехотном Шлиссельбургском полку… Потом оказался в украинской армии Скоропадского, воевал у Деникина. Он погиб в девятнадцатом, во время взятия Орла… Мне было тогда восемь. Мама преподавала в гимназии русскую литературу. Ее сослали в двадцать восьмом как вдову белого офицера. Кто-то донес… И меня с ней заодно, конечно. В Алма-Ате я и познакомилась с будущим мужем. Когда ходила к нему отмечаться в комендатуру… А потом его перевели в Москву…
- Странно, - задумчиво произнес Давид. - И мой батя в девятнадцатом тоже был под Орлом. У красных… Он рассказывал, шо, когда Орел взяли белые, то дождь лил и был уже вечер…
- А сейчас мы с тобой, - счастливо рассмеялась Нора.- Вместе…
Давид притянул ее к себе, обнял теплые плечи:
- Скажи, ты так долго… не подпускала к себе… из-за этого? Из-за того, шо ты… не Нора, а я из милиции?
Она молчала, опустив голову.
- Ты моя глупая… - Давид нежно, сам себе удивляясь, поцеловал ее в лоб. И тут же засмеялся: - А знаешь, я… ты мне почему-то показалась с самого начала такой далекой-далекой, из не нашего времени… я вспоминал тех барышень, которых видел в детстве в Одессе… и думал о них, что у них не жизнь, а сахар. А теперь видишь, не ошибся… Ты, оказывается, и есть благородных кровей…
Нора тихонько рассмеялась:
- Да каких же благородных?.. Мой папа был офицером, но это же ни о чем не говорит… Его отец, мой дедушка, - обычный священник. А прадедушка - крепостной крестьянин.
- Во дела, - изумленно выдохнул Гоцман. - А как же это… офицеры, белая кость?
- Так это только в учебниках пишут, - вздохнула Нора и нежно, сильно поцеловала его в губы…
И Давиду вдруг показалось, что это счастье творится вовсе не с ним. Да и не было никакого счастья, а просто - забвение, сладкий провал во что-то неосязаемое, невыразимое…
В темноте гулко раздавался топот ног. Судя по всему, по улице бежало не меньше десятка человек, причем двое сильно опережали остальных. Это Платов понял сразу, он не забыл навыков, приобретенных в разведке. А потому на всякий случай подался поближе к пыльному покосившемуся забору. Во тьме могут не разглядеть и пробежать мимо.
Показался первый бегущий. Парню с глуповатым, разгоряченным от бега лицом было лет двадцать, и его профессию можно было определить за версту - блатной. Парень бежал суматошно, тяжело дыша, и на его лице явственно читался ужас.
Громыхнул выстрел. Парень жалко вскрикнул, выбросил руки вперед, словно желая избежать столкновения с землей. Пуля отбросила его на несколько шагов, прямо к ногам Платова.
Секунд через пять рядом уже стоял такой же разгоряченный, часто дышащий преследователь - рослый, плечистый, стриженный ежиком. В руке он сжимал "парабеллум". Только вот одет был этот человек странно - в двубортный костюм заграничного покроя. Он перевернул убитого на спину, сплюнул, тяжело дыша, и, пряча оружие, успокоительно кивнул сжавшемуся Платову:
- Все путем, браток, не боись…
Топот остальных бегунов был уже близко. Тишину разорвал пронзительный милицейский свисток. Убийца, спохватившись, бросился дальше. Встреча с милицией в планы Платова тоже не входила. Поэтому он перемахнул через забор.
Замок в квартире, где еще недавно жил покойный Фима Полужид, тихо щелкнул. Убедившись, что все в порядке, Довжик осторожно спрятал тихо звякнувшую связку отмычек в карман и в следующий момент заметил испуганно выпученный глаз Петюни, выглядывающий в щелку своей приоткрытой двери.
- Ч-ш-ш, - прошипел Довжик, прижав палец к губам. - Нора?..
Глаз продолжал обалдело изучать ночного визитера. Довжик молча развернул удостоверение, поднес к щели.
- Давид Маркович?.. - Довжик вопросительно ткнул пальцем в дверь Норы.
Петюня горячо закивал.
Спрятав удостоверение, майор чуть слышно постучал в запертую дверь Норы. Тихий женский голос спросил:
- Кто?
- Извините… Передайте, пожалуйста, Давиду Марковичу, что его ждет Довжик.
Двор тонул в непроницаемой тьме. Довжик и Гоцман двигались почти на ощупь. Внезапно майор остановился:
- Все. Дальше мне ходу нет.
Очень медленно Гоцман пошел в глубь двора. И замер, услышав позади себя хриплый вежливый голос:
- Давид Гоцман?.. Пистолетик, будьте добры.
Помедлив, Давид протянул во тьму свое оружие. Почувствовал сквозь ткань пиджака, что в спину ему уткнулся ствол пистолета. Ловкие пальцы извлекли у него из кармана складной нож.
- Прошу, - наконец произнес хриплый голос. - Угловой подъезд, третий этаж, квартира 22… Осторожно, не споткнитесь. Там лестница скользкая.
Дверь квартиры номер 22 была предупредительно раскрыта. Высокий плотный парень, подозрительно ощупав Гоцмана взглядом, жестом пригласил пройти в комнату.