Влияние зла. Гл. XVII
Было бы неправильно полагать, что зло - вечный продукт плохих намерений. Самое большое зло зачастую является следствием самой благой идеи. И называется она утопией, исходит из чистейших побуждений, и путь к ней усеян трупами. Зло исчезнет лишь вместе с человечеством: оно есть извращенное воплощение мечты, которую каждый носит в себе, и средств ее достижения. И это вынуждает меня задаться вопросом: если зло, как я утверждаю, является частью человека и его разбитых мечтаний, но при этом источник зла выше человеческого разумения, быть может, тогда и его воплощение, Люцифер, тоже всего лишь плод мечты? Мечты Бога. Проклятая мечта, кошмар Всемогущего, чью незапятнанную чистоту отринуло Творение в тот самый миг, как она возникла из пустоты, чтобы затеряться навечно в хаотичном течении истории.
Выходка Ландретто, изобразившего пьяного и устроившего ночной тарарам, отвлекла внимание сторожей, и Пьетро успел удрать по крышам. Он уже привык к такого рода акробатике, а в окружающей неразберихе даже бдительность солдат, явно не справлявшихся с ситуацией, была на руку. Пьетро направился, как и просил Эмилио, в базилику Сан-Марко. Здесь хранились мощи сирийского евангелиста, привезенные из Александрии знатными купцами, спрятавшими при транспортировке тело святого под свиными тушами. Останки святого Марка с той поры были неразрывно связаны с историей и судьбой Венеции. Здание восстановили в XI веке. Крестовокупольная пятиглавая базилика была построена по константинопольскому образцу, украшена восточной мозаикой, а купола покрыты свинцом. Здесь смешались византийский, мусульманский, готический стили и стиль эпохи Возрождения, придав строению гармоничности и элегантности, свойственные венецианской архитектуре. Каждый год дож, стоя на верхнем этаже базилики, присутствовал на проходящих на площади церемониях, под знаменитыми бронзовыми конями, привезенными из Константинополя во время Четвертого крестового похода. С балюстрады открывался вид на четыре сцены, произведшие на Пьетро, когда он приблизился к входу в базилику, весьма странное впечатление: "Снятие с креста", "Спуск в лимб", а также "Воскрешение" и "Вознесение".
Записка Эмилио весьма заинтриговала Виравольту. По правде говоря, он все больше и больше беспокоился. "И вот еще что: я получил благодаря Кампьони новые сведения". Естественно, на предстоящей встрече Пьетро хотел решить и свою проблему, и позаботиться об Анне. Но если глава Совета десяти тайно вызывал его в базилику в столь поздний час и вопреки всему, то это весьма тревожный признак. Какие сведения получил Эмилио? Может, узнал личность Миноса или Дьявола? Или выяснил, какую роль играет во всем этом Оттавио? При нынешнем раскладе Пьетро мог готовиться лишь к худшему. И он подозревал, что его часы сочтены. Однако и речи быть не могло, чтобы снова оказаться в Пьомби.
В столь поздний час в базилике никого не было. По идее в это время она вообще должна быть закрыта. Однако Пьетро стоило лишь трижды постучать в двери, чтобы одна створка перед ним распахнулась как по волшебству.
Он вошел и на миг остановился, давая глазам привыкнуть к темноте.
Во мраке странно мерцали мозаичные полы. Картины Дампьера, протеже посла Франции, стояли в притворе. Судя по всему, открытие прошло без сучка без задоринки. Должно быть, днем сотни посетителей смогли посмотреть творения художника. Едва Пьетро вошел в просторный вестибюль, как тут же ощутил опасность. Насторожившись, он замер, готовый выхватить пистолеты. В глубине базилики, в алтарной части, сиял золотой алтарь - композиция из восьмидесяти икон в золотых окладах, украшенных драгоценными камнями. Потрясающей красоты мозаики являлись грандиозной иллюстрацией Библии. Они казались отлитыми из золота с серебром, создавая эффект "божественного мерцания", придававшего им уникальную глубину и яркость. Хотя базилика была почти целиком погружена во тьму, Пьетро различил две человеческие фигуры и немедленно насторожился. Он вдруг понял, что его встревожило - тяжелый запах, весьма характерный и с некоторых пор отлично ему знакомый.
И тут его осенило:
"Это ловушка.
Конечно, ловушка!"
По мере того как глаза привыкали к сумраку, инстинкт подсказывал повернуться к картинам, стоящим по обе стороны притвора. И в памяти вдруг с неожиданной ясностью возникли стихи Данте. Не зря он их постоянно читал и перечитывал, в надежде отыскать подсказку, которая помогла бы предвидеть дальнейшие шаги Дьявола.
"Угрюмый ключ стихает и растет
В Стигийское болото, ниспадая
К подножью серокаменных высот.И я увидел, долгий взгляд вперяя,
Людей, погрязших в омуте реки;
Была свирепа их толпа нагая.Они дрались, не только в две руки,
Но головой, и грудью, и ногами,
Друг друга норовя изгрызть в клочки.Учитель молвил: "Сын мой, перед нами
Ты видишь тех, кого осилил гнев…"
Круг пятый, гневные, пожиратели грязи среди Черного потока. Реки крови… Пьетро приблизился к одному из полотен французского художника, самому ближнему. Сюжеты на религиозную тему, сказал Эмилио о произведениях Дампьера. Очень красивые… Пьетро медленно протянул руку к одной из картин, и увидел, что пальцы дрожат. И тут же получил подтверждение тому, чего боялся. И отшатнулся.
Большой и указательный пальцы коснулись чего-то красного и липкого.
Кровь.
Он попятился, мгновенно осознав маячившую перед ним чудовищную перспективу. Потому что все картины были измазаны свежей кровью, заляпаны ею, исчерчены кровавыми полосами, местами даже кусками плоти. Стигийское болото… Картины, написанные кровью! Он шел по кровавому ручью, одной рукой доставая пистолет, другой вытаскивая из ножен шпагу. Он двигался к алтарю, замеченные им ранее фигуры становились все отчетливее. И очень быстро понял происхождение этого нового "шедевра", изготовленного Дьяволом.
Перед алтарем находился практически обнаженный человек. К остаткам его одежды - а может, и к телу, судя по заливавшей его крови, - в области плеч и ног крепились четыре крюка, от которых тянулись веревки к окружавшим неф колоннам. Голова несчастного безвольно свесилась на грудь. Перед распятой таким образом жертвой, усаженной на простой деревянный стул, растекалась лужа черной грязи. Казалось, человек изрыгает эту грязь, будто какой-то жуткий фонтан. Пьетро обнаружил, что мужчина еще жив. Он безумным взглядом мотнул головой из стороны в сторону, моля о помощи, прежде чем отдать Богу душу. Его хриплое судорожное дыхание оборвалось. Последний длинный вздох агонизирующего растаял в тишине базилики. И тут Пьетро узнал лицо того, с кем так чудовищно обошлись. И застыл на месте. Руки его затряслись.
- Эмилио… - выдохнул он, не веря своим глазам.
Да, это был он, Эмилио Виндикати, знаменосец Совета десяти.
У Пьетро сжалось сердце.
И тут в тишине базилики Сан-Марко раздался голос и поразил Пьетро, словно удар молнии. Казалось, он шел отовсюду, между огромными колоннами, среди статуй и мозаики, и справа, и слева.
- Так должен был умереть тот, кто одержим гневом, Виравольта. Добро пожаловать.
Пьетро прищурился. Позади жертвы черным пугалом стояла Тень в капюшоне. Сам Дьявол. Такой, каким Пьетро его увидел, когда проник на церемонию на вилле Мора. Торжественно застывший в надменной позе, исполненной значимости и сумасшествия. Будто присутствовал на очередном спектакле.
- Я хотел, любезный, чтобы вы смогли насладиться этой картиной, прежде чем сбросить тело вашего друга в лагуну. Виндикати закончит свой путь в другой реке, навечно смешается с той грязью, откуда и вышел. Пора вам понять, как заканчивают свой жизненный путь те, кто чинит мне препятствия.
- Эмилио! - задыхаясь, вскричал Пьетро.
Он все понял. Неизвестно, каким образом, но Эмилио попал в эту ловушку раньше его. Быть может, его тоже заманили запиской наподобие той, что получил Виравольта в доме Контарини. Что же до письма, поученного самим Пьетро, то, должно быть, Химера вынудил Эмилио его написать, прежде чем замучил. В точности как с Марчелло Торретоне или отцом Каффелли. Пьетро накрыла волна ярости. И он без раздумья прыгнул вперед со шпагой в одной руке и пистолетом в другой, в мгновение ока обрушившись на Дьявола с криком:
- Ну так сдохни! Сдохни!
И выдернул меч, услышав глухой стук. И с изумлением увидел, как черная накидка падает на пол. К его ногам подкатилась металлическая каска, а обернутая соломой палка сломалась.
Чучело! Обыкновенное чучело!
И тут опять ниоткуда раздался смех.
- Вы меня разочаровываете, дружище. От Черной Орхидеи я ждал большего… Похоже, ваша репутация сильно преувеличена.
Пьетро не успел осознать всех последствий своей ошибки. Враг выскочил из-за колонны, стрелой промчался к алтарю и обрушился на него. Виравольта получил сильнейший удар по голове, на мгновение замер, шатаясь, а затем рухнул в черную пустоту. Его тело откатилось к ступеням алтаря, шпага выпала из руки.
Над ним нависла Тень в капюшоне.
- Ах, Виравольта… Вот теперь, оказавшись в моих руках, вы заслуживаете, чтобы я с вами покончил… Но возрадуйтесь…
Фигура опустилась на колени, погладила ему лицо.
- Вы все еще часть плана, Пьетро. Вы - инструмент, главный подозреваемый и козел отпущения правосудия.
Тень снова громко расхохоталась, представив реку крови, в которой тонут грешники.
* * *
Когда Пьетро очнулся, внутри базилики, теперь освещенной, царил полный кавардак. Он почувствовал, как двое солдат хватают его под мышки и силой ставят на ноги. Затем получил в физиономию сперва воду, потом оплеуху. Как в кошмарном сне он увидел перепуганное лицо Ландретто и чуть дальше - Антонио Броцци, мечущегося перед изгаженными картинами Дампьера.
- Так оттащите его в Пьомби, и чтоб он больше не выходил из камеры!
- Но… Эмилио…
Виравольта хотел оглянуться на алтарь. Он смутно разглядел остатки соломенного чучела, изображавшего Химеру; стул, на котором недавно сидел Эмилио, был пуст. Остались лишь следы крови и веревки, теперь свободно свисавшие на пол. Пьетро грубо поволокли прочь, несмотря на протесты Ландретто. А в ухо ему кто-то орал:
- Что вы сделали с Эмилио Виндикати? Это вы виноваты, вы!
Пьетро, отчаянно старавшегося не потерять сознание, бесцеремонно выволокли из базилики Сан-Марко. На улице розовая заря возвещала начало нового дня.
Обрывки одежды Эмилио Виндикати несколько часов спустя нашли в одном из венецианских каналов. Расстроенного и сраженного этим непостижимым ударом судьбы дожа поставили в известность в тот самый момент, когда Пьетро опять доставили в тюрьму, и Лоренцо Басадонна, насмешливо сверкнув глазами, слащаво приветствовал его, изобразив улыбку:
- Счастлив видеть тебя снова… мой цветочек.
КРУГ ШЕСТОЙ
Песнь XVI
Город Дит
Пьомби.
Опять.
И на сей раз, возможно, навсегда. Или до публичной казни.
А неуловимый Химера продолжал резвиться на свободе.
Пьетро чувствовал себя побежденным. К счастью, его не засунули в колодец, в подвалы дворца, где находились самые мерзкие казематы. Там, в камерах без света, гнили особо невезучие приговоренные. Сидя в грязи и плесени, они страдали от воды во время приливов и недостатка кислорода. И единственным способом забыться были для них воспоминания о жизни на воле и воззвания к святым, которые они царапали на стенах камеры, разукрашивая свой ад фресками, как в воображаемом раю. Пьетро также не грозили пытки, хотя, едва появившись здесь, он повстречался с одним из своих товарищей по несчастью, которого вели на дыбу. Стоя на коленях со связанными за спиной руками, за которые его вздергивали вверх, он наверняка орал как резаный, когда чудовищный механизм выворачивал суставы, рвал мышцы и связки. Обратно он так и не появился. Пьетро же был жив и пока здоров. Но что-то в нем сломалось.
Он долго держался, рассчитывая на свое хладнокровие, нахальство и уверенность, что в конечном итоге судьба повернется к нему лицом. Но теперь всему этому пришел конец. Он представления не имел, что сейчас происходит гам, на воле, чем заняты, о чем думают дож, глава Уголовного суда, Броцци или кто-то еще. Басадонна сказал, что Ландретто пытался к нему пройти. Прекрасная Анцилла Адеодат тоже узнала о его положении, но не смогла войти во дворец. Что же до Анны Сантамарии, то Пьетро понятия не имел, что с ней. Все произошло слишком быстро. При первых подозрениях насчет Оттавио ему следовало выкрасть Анну и бежать. Но все оказалось далеко не так просто. И вот теперь эта неопределенность была совершенно невыносимой.
Пьетро метался по камере, колотил в стену, разговаривал сам с собой. Он сжимал кулаки, судорожно ища какой-нибудь выход, ломал голову, как заставить услышать себя целый город, когда все его сановники видят в нем лишь преступника, обвиняемого в государственной измене и наверняка в убийстве Виндикати. Идиотизм, доведенный до абсурда. Тут расчет Дьявола практически оправдался благодаря всеобщему невежеству, жестокости и некомпетентности. Пьетро отлично понимал: уже сейчас выдвинуты совсем другие версии происшедшего. И в них он выставлен участником заговора, быть может, одним из инициаторов, коль уж сумел выйти из тюрьмы и обвести вокруг пальца Совет десяти. По городу ползут о нем самые одиозные слухи. А у него даже нет права на защиту.
Самым скверным было то, что он никак не мог собраться с мыслями. Перед глазами все время возникало лицо Эмилио. Он видел распятого Марчелло. Каффелли на вершине церкви. Спадетти, сожженного в печи. Лучану и Виндикати, утопленных в канале. Снующие тени в развалинах виллы Мора. Часть его разума пыталась увидеть картину целиком, а другая отбрасывала в пучину непонимания. Пьетро сходил с ума, снова оказавшись в изоляции, потерянный, как тот ребенок, каким он был в Сан-Самуэле. Его защитные щиты рушились. Потому что именно в то беспомощное состояние его сейчас и возвращали. "Венеция, которую я так лелеял! Лелеял, словно женщин в своих объятиях, всех женщин, являвшихся со мной одним целым, моим отражением, телом и душой! Венеция, укрывавшая меня, как мать, что же ты творишь? Отбрасываешь меня назад! На место ренегата, простолюдина, ничтожества! Почему тебя, единственную, мне так и не удалось покорить? Почему ты всегда остаешься жестокой возлюбленной и отворачиваешься от меня, ты, которую я обожаю?" Пьетро пребывал в растерянности. Город, чьим символом он больше всего хотел быть, отвергал его, как ничтожного ублюдка. Венеция стала Дитом, Дитом из ада с мрачными стенами.
"Вот город Дит, и в нем заключены
Безрадостные люди, сонм печальный…
Челнок вошел в крутые рвы, кругом
Объемлющие мрачный гребень вала;
И стены мне казались чугуном…
Я видел на воротах много сот,
Дождем ниспавших с неба, стражу входа,
Твердивших: "Кто он, что сюда идет,
Не мертвый, в царство мертвого народа?"
Венеция была фурией, Медузой Горгоной, приводившей его в оцепенение. Пьетро пытался сосредоточиться. Но тщетно. Он слишком сильно ощущал разломы, образовавшиеся на возведенном им фасаде самоуверенности. Пьетро трескался, как древние портреты застывших в мозаике императоров, некогда вызывавшие у него восторг. Лишь одно было совершенно ясно и добивало окончательно: как же он далек от своей мечты! Вся эта история совершенно безумным образом увлекла его на тропу, которая не была, не могла быть его, Пьетро, тропой! Черной Орхидеи, агента республики! И внезапно среди этих невыносимых мук, когда весь мир казался ему сплошным обманом, на Пьетро обрушился поток воспоминаний. В памяти всплыли образцы, связанные с тем единственным, ради чего стоило жить: удовольствие, радость встреч, изящное искусство соблазнения, наслаждение экстазом. Женщины, эти заблудившиеся на земле ангелы. Единственная религия, которую он признавал и которой следовал. Религия любви, прекрасной, мимолетной или вечной, трагической и непостоянной. Его единственная истина! Бедро, овал груди, тело, прижатое к телу, поцелуи, растрепанные волосы, растерянные лица, дрожащие губы, шепчущие его имя в самый миг обладания! И среди всех недосягаемая богиня, Анна Сантамария! Да что с ним такое приключилось? Почему он сразу не сбежал с ней? Какая глупая гордыня вынудила его до такой степени подавить свою натуру? Пьетро совсем сдал, но сумел сдержать горькие слезы, которые лишь подтвердили бы его окончательное поражение. Не сводя глаз со слухового окошка, он медленно скользил по стене, пока не оказался на холодном полу. В коридоре то и дело возникал Басадонна и с удовольствием вгонял очередной гвоздь в его гроб какой-нибудь язвительной шуточкой.
Неподалеку от Пьетро по-прежнему сидел за решеткой Джакомо Казанова. У Виравольты едва хватило мужества вкратце поведать ему о случившемся, не особо вдаваясь в подробности. Единственное, что понял из его слов Казанова, - для его друга вроде бы все потеряно. Он спросил об Анне, не догадываясь, что своим вопросом невольно усиливает страх Виравольты. Казанова предложил сыграть в карты, как в старые добрые времена, чем они развлекались с молчаливого согласия Басадонны во время своего совместного заключения. Но вскоре из голоса Казановы, тоже охваченного отчаянием из-за собственной скверной ситуации, исчезли малейшие признаки веселья. Он все еще ждал ответа на апелляцию и совершенно не понимал причины задержки. Пьетро же как раз отлично знал эту причину.
- Тебе следовало удрать, - сказал Казанова. - Удрать, как я и советовал. Сбежать во Францию.
И между ними повисло молчание.
Тяжелое молчание.
Первая ночь была кошмарной. Воспоминания о предыдущем заключении мешались с горькой реальностью нынешнего ареста. И он сражался с новыми мучившими его демонами. Вертелся и крутился, вцепившись, как утопающий, в тюфяк, боясь соскользнуть в бездонную пропасть. Его бросало то в жар, то в холод, пока надвинувшаяся темнота не затянула его в забвение. Пьетро не видел ничего, кроме этой крошечной душной камеры, и не испытывал иных чувств, лишь ощущение бесконечного падения, усиливавшего отчаяние, с которым он прежде всегда умел бороться, но сейчас оно грозило захватить его целиком. И даже тихий внутренний голос, все еще уговаривавший его держаться, постепенно слабел.
А к утру смолк окончательно.
Пьетро снова сидел у стены своей камеры.
В коридоре, освещенном факелами, мелькнула тень. Пьетро увидел ее в оконце и услышал звон ключей. И подумал сперва, что это Лоренцо Басадонна принес еду в глиняной миске, сдобренную дурацкими шуточками, в которых был большим специалистом.
Дверь открылась… И Пьетро решил, что бредит.
Элегантная фигура в плаще, шурша одеждой, пересекла освещенный факелами коридор. Две изящные руки поднялись и сбросили с головы капюшон.
И из тени возникло лицо Анны Сантамарии.
Пьетро не сразу осознал происходящее, решив, что видит ангела. И впервые за все время чуть не прослезился. Возблагодарив судьбу за это ниспосланное ему чудо, он едва не рухнул на колени к ногам красавицы. Медленно поднявшись, он пошатнулся от слабости, едва не упав. Но удержал равновесие и сгреб ее в объятия.
- Ты! Это ты!