- Господин, не надо! Берегись!
В первый момент Продик растерялся, но потом все же бросился за Аристофаном, заклиная его проявить благоразумие. Не лучше ли попробовать договориться?
- Договориться? - взревел комедиограф.
В проломе двери появилась чья-то физиономия. Дыра, в которую она просунулась, была столь узкой, что человек едва мог открыть рот. Аристофан замахнулся на пришельца палкой; удара не последовало, однако нарушитель спокойствия резко дернулся, из носа у него хлынула кровь. Воодушевленный успехом комедиограф крикнул, что так будет с каждым, кто посмеет сунуться на виллу.
- Никакой пощады! - орал он что есть мочи, сопровождая крики мощными ударами по хлипким доскам.
Софист решил, что пора убираться подобру-поздорову. Но прежде чем спасать собственную шкуру, следовало позаботиться о бесценных рукописях, которые могли пострадать в предстоящей свалке. Метнувшись в комнату, Продик стал лихорадочно подбирать с пола первые попавшиеся свитки и запихивать их в пустую холщовую торбу. Рукописи валялись повсюду, на полу и на столе, по углам и под ложем, в полном беспорядке, и понять, какие представляют ценность, было совершенно невозможно. Со двора доносились громкие вопли. Сначала противники обменивались оскорблениями; комедиограф явно собирался защищать вход при помощи палки, камней и кулаков до последнего зуба во рту. Внезапно на жалкую дверь обрушился целый град страшных ударов, послышался громкий треск, рев комедиографа и испуганный крик Ксанта. Продик уже успел набить торбу свитками и поспешил по длинному коридору навстречу шуму битвы. Меж тем, враги Аристофана уже ворвались во двор. Комедиограф с проклятьями отступал назад, продолжая размахивать палкой; неловким ударом он проломил в заборе огромную дыру и, не удержав равновесия, шлепнулся на землю. Перепуганный Продик едва успел отскочить в сторону.
Аристофан с усилием поднялся на ноги - грязный, обезумевший от ярости, с налитыми кровью глазами. Он тут же схватил палку и снова ринулся в бой. В небо взвились облака пыли. Противники катались по земле, стараясь перегрызть друг другу глотки. Ксант с жалобными стенаниями метался по двору, не решаясь разнять дерущихся. Раздался жуткий, глухой удар. Отчаянный вопль раба подсказал Продику, кто вышел из схватки победителем. Комедиограф, отплевываясь и кашляя, барахтался в пыли, пока двое молодчиков не поставили его на ноги. Хозяин виллы приказал связать должника. Клубы пыли успели рассеяться, и софист увидел, как его приятеля скрутили по рукам и ногам и швырнули в повозку, будто мешок с зерном. Аристофан звучно плюхнулся на дощатое дно и затих: то ли притаился, то ли потерял сознание. Хозяин исподлобья поглядел на Продика, словно прикидывая, не прихватить ли и его за компанию. Софист предостерегающе поднял руку и начал отступать назад. Молодчики вскочили в повозку и принялись жестоко нахлестывать ни в чем не повинных ослов. Аристофана увезли. Раб семенил за повозкой, как верный пес, причитая и заламывая руки.
ГЛАВА XXIII
Дверь больницы украшала огромная надпись:
Плата за удаление зубов: безболезненное - 20 драхм, болезненное - 200 драхм.
Продик улыбнулся находчивости лекаря и толкнул дверь.
Ученик Протагора как раз пытался вырвать зуб у примостившегося на неудобном стуле из ивовых прутьев старика, а тот плавно мотал головой из стороны в сторону, словно старался получше рассмотреть потолок. Внезапно пациент громко застонал, и лекарь в ярости топнул ногой:
- Ах, тебе больно! Придется взять с тебя двести драхм!
Старик промычал что-то нечленораздельное, что при желании можно было расслышать как "мне не больно".
- А раз не больно, прекрати вырываться. Лекарь возобновил операцию, а его пациент продолжал извиваться, словно уж, не издавая ни звука.
Сын старика, сидевший на скамейке у входа, с тревогой наблюдал за операцией. Продик угадал в нем аристократа по благородным складкам пурпурной хламиды и сандалиям из мягкой кожи. Молодой человек и лекарь вели разговор о политике, который больше походил на горестный монолог аристократа.
- Заговор против демократии? - разглагольствовал он. - Да наши демократические правители сами плетут заговор против нас! Отбирают у нас деньги и имущество, чтобы наполнить разоренную казну. Они думают, мы золотоносная шахта, из которой можно черпать, сколько вздумается. Кому, по-твоему, пришлось платить за их поражение? Законы никого не защищают. Нас обирают до нитки и еще хотят, чтоб мы верили в демократию.
- Нам всем пришлось заплатить за эту войну, любезный Ксантипп, - отозвался Диодор, не прерывая работы, - в особенности тем из нас, кому довелось воевать.
- Я тоже воевал, и что с того? Мы все потеряли. А теперь у нас хотят отнять последнее и раздать этим голодранцам, которые побираются, потому что не хотят работать. Людям платят за безделье и называют это пособием. Как же, у нас ведь равенство! Отнять у богатых и раздать бедным - вот оно, их равенство. Скажите на милость, как они собираются поднимать этот город. Думают, что в одно прекрасное утро денежки посыплются с неба, или просто смеются над нами? Ох, и доиграются они со своим равенством! Скоро мы все будем в равной степени нищими. А попробуешь пикнуть - мигом окажешься перед судом!
- У меня тоже отбирают деньги, нажитые непосильным трудом и тяжким потом, но я же не возмущаюсь. Ах ты!..
Диодор с неподдельной гордостью продемонстрировал зажатый в щипцах клык, который ему чудом удалось отвоевать, а лишившийся последнего зуба старик скулил, как побитая собака. Его мучитель похлопал жертву по плечу в знак окончания пытки.
- Ты держался молодцом, - объявил Диодор. - Пожалуй, я все-таки возьму с тебя двадцатку.
Молодой аристократ привстал, чтобы получше разглядеть зуб. Диодор промыл его в миске с водой.
- Взгляните-ка. Крепко сидел, проклятый. С такими всегда приходится повозиться.
Молодой человек по достоинству оценил искусство зубодера и заплатил ему двадцать драхм. Его отец, еще не успевший оправиться от потрясения, сплевывал кровь. Лекарь велел ему прополоскать рот вином и назидательно заметил:
- Люди теряют зубы из-за нелепой привычки держать деньги во рту. Всякий раз, когда вы берете в рот грязную монету, считайте, что у меня прибавилось работы, а у вас убавилось денег.
Аристократ робко закивал, схватил отца за руку и бросился на свежий воздух. Диодор вымыл руки и разложил на столе чистые инструменты. Он продолжал рассуждать, обращаясь то ли к Продику, то ли в пространство:
- Если бы люди держали себя в чистоте и не брали деньги в рот, болезней стало бы куда меньше. Но так уж мы устроены; на играх любуемся безупречными телами, а сами расхаживаем по городу, покрытые болячками и струпьями. Мы создаем прекрасные статуи и храмы, а живем и работаем в грязи, по улицам нельзя пройти, прилавки торговцев воняют, мы испражняемся, где нам приспичит, и пасем свиней рядом с собственным жилищем. Неудивительно, что кругом столько больных людей. - Он вымыл руки и повернулся к софисту. - Присаживайся. Что-то я тебя раньше не видел. Ты чужеземец?
Софист осторожно пристроился на краешке ивового стула.
- Я с Кеоса, что в Кикладском архипелаге.
- С Кеоса? Неужто моя дурная слава докатилась в такую даль?
- Меня прислал Аристофан.
- Понятно! Что ж, посмотрим, что нам с тобой делать. - Он бесцеремонно заставил Продика открыть рот и бегло осмотрел его зубы. - Так-так! Похоже, для меня есть небольшая работенка!
- В чем дело? - запаниковал Продик.
Зуб, который раскачивал лекарь, и вправду побаливал, но софист старался не обращать на него внимания.
- Вот этот гнилой. Надо его удалить. Больно? - Он нажал посильнее, и Продик вжался в спинку стула. - Ну конечно, больно. Кроме того, у тебя воспаленное горло. Ну-ка, выпей.
Софист недоверчиво понюхал странное землисто-серое питье. Запах был едкий и неприятный. Перепуганный Продик спросил у зубодера, давал ли тот клятву Гиппократа не травить своих пациентов, но Диодор только рассмеялся:
- Это горчичный сок. Помогает от боли в горле и воспаления. Глотать не обязательно. Прополощи и выплюнь.
Софист неохотно сделал маленький глоток, немного прополоскал для вида и выплюнул в миску, где еще не успела свернуться кровь его предшественника.
- Так или иначе, - твердо сказал Продик, - я подожду несколько дней, прежде чем его удалять.
- Зачем? Давай решим твою проблему сразу, уж если ты здесь.
- Вообще-то я пришел только показаться. Чтобы расстаться с одним из них, понадобится время. Мне нужно приготовиться к этому испытанию, понимаешь?
Диодор недоуменно почесал в затылке:
- Ты необычный пациент. Как тебя зовут?
- Продик.
- Софист Продик?
- Он самый.
Диодор отступил на шаг и внимательно осмотрел своего гостя сверху вниз:
- Боги! Вот так история! - воскликнул он в радостном возбуждении. - Я о тебе так много слышал. Ты был другом Протагора. Другом и учеником. Великий Протагор… Это его Еврипид назвал "любимым соловьем муз", - и с придыханием процитировал: - "Славного мужа сокрушили вы, данайцы, великого мудреца, соловья муз".
- Соловей муз, - задумчиво повторил Продик. - Это прекрасно.
Диодор прикрыл глаза, отдавшись светлым воспоминаниям.
- Что и говорить, Протагор был величайший мудрец. Я всегда мечтал походить на него, стать, как он, Орфеем красноречия. Среди софистов Протагору равных не было. Тот, кому довелось его слушать, не забудет этого никогда. А я слушал его не раз. Я даже хотел стать его учеником, но у меня не было денег. "Не беспокойся, - сказал тогда Протагор. - Заплатишь, когда выиграешь первое дело". Я обещал. И он обучил меня всему: и праву, и риторике, и искусству убеждения.
- Почему же ты не стал софистом? Получается, наука пошла не впрок.
- Пожалуй. Просто мой дядя, умирая, оставил мне эту больницу, я стал вырывать зубы и забросил право.
- Протагор был бы разочарован.
- Возможно - он потратил на меня немало времени. И все же искусство софиста мне пригодилось, когда пришлось драться в суде против двух обвинителей. Я сумел защитить себя сам.
- Это замечательно. Но я слышал, тебе довелось предстать перед судом по обвинению самого Протагора.
- Все очень просто: по его словам, я задолжал плату за обучение. Узнав, что я хорошо зарабатываю на зубах, он пришел ко мне и заявил: "Ты мне должен, приятель". Я ответил, что ничего ему не должен: по договору, я заплатил бы, если бы выиграл свое первое дело, а оно так и не состоялось. Тогда Протагор сказал, что идет в суд и мне придется платить в любом случае. Я спросил, как это может быть. И он ответил: "Если ты проиграешь, суд обяжет тебя заплатить, а если выиграешь - заплатишь, потому что обещал".
Оба дружно посмеялись над забавным парадоксом.
- Значит, ты попал в безвыходное положение, - отметил Продик.
- Сначала послушай, что я ему ответил. Я выслушал Протагора и сказал: "Ничего подобного, учитель. Если я выиграю дело, суд позволит мне не платить, а если проиграю, платить все равно не стану - я еще не выиграл свое первое дело".
- Потрясающе! - восхитился Продик. - Блестящее умственное построение. Здесь намечается интересная логическая дилемма. Два совершенно справедливых и в то же время взаимоисключающих утверждения.
- А ты знаешь решение? - спросил Диодор.
- Попробуем принять точку зрения судьи. Если исходить из данного тобой обещания, победу нужно присудить тебе. Но если так произойдет, получится, что ты выиграл свое первое дело и, следовательно, должен заплатить. Хотя, по существу, выходит, что ты прав.
Диодор внимательно слушал Продика, усмехаясь про себя и с металлическим лязгом перебирая свои инструменты. Обернувшись, Продик увидел, что врач сложил щипцы в котелок, чтобы прокалить их на огне.
- Все верно, - проговорил Диодор. - Я выиграл и не стал платить. Я тогда ходил страшно довольный собой, воображал, будто добился победы собственным умом. Но чем больше я размышлял над этим парадоксом, тем чаще мне казалось, что я все-таки должен Протагору, а судья ошибся, отдав победу мне. Наконец я решился посвятить в свои сомнения самого Протагора. Он нисколько на меня не сердился и охотно объяснил, что решение суда было верным и в то же время неверным, смотря какую точку зрения выберешь. Каждый человек сам решает, что правильно, а что нет, и любое решение будет верным. В тот момент я решил, что Протагор ошибается, ведь одно суждение никак не может быть одновременно верным и неверным. "У тебя есть доказательства?" - спросил он. "Обвини меня снова, - попросил я, - зато, что я не заплатил тебе, когда выиграл свое первое дело". Протагор заметил, что назад дороги нет, и добавил: "Теперь тебе придется платить в любом случае: если ты выиграешь, чтобы выполнить обещание, а если проиграешь, потому что тебя обяжет суд". Мы пошли в суд, и на этот раз выиграл Протагор. Так была решена наша дилемма. Я отдал софисту все, что был должен, но все равно продолжал считать, что правда и ложь - разные вещи. Вот так.
- Боги! - со смехом вскричал Продик. - Я, должно быть, никогда не пойму, почему ты стал зубодером, а не софистом.
Поддерживая беседу, Продик мысленно прикидывал расстояние от стола до двери, опасаясь, что врач вновь атакует его с ланцетом и щипцами. Затягивать разговор было небезопасно.
- Вы называете себя демократами и говорите, что вы за равенство, но лишь богачи могут платить вам за обучение риторике, политике, праву и прочим вещам, которые помогают властвовать над другими. За демократией скрывается плутократия.
- Это правда, - согласился Продик, - у нас есть элитарные замашки. Сократ всегда порицал софистов за то, что они берут плату за обучение.
- Вот именно. Сам он не брал денег со своих учеников. - Тонкие губы Диодора растянулись в хищной улыбке. - Он поступал гораздо хуже: придирчиво их выбирал. И те, кого он отбирал, по чистому совпадению оказывались отпрысками богатейших семейств.
Продик ничего не ответил. Он внимательно смотрел в маленькие, хитрые глазки Диодора.
- Сократ, если можно так выразиться, готовил будущих вождей Афин, - продолжал врач. - В этом заключалась его политическая роль. Его миссия, если угодно. За это его и казнили.
- Боюсь, об этом нам придется поговорить подробнее.
Улучив момент, Диодор разжал софисту челюсти и засунул ему в рот щипцы. Вкус холодного металла заставил Продика забыть о Сократе и обо всем на свете, кроме собственного спасения.
Сначала было совсем не больно, только обильно текла слюна. Потом что-то стало давить на челюсть, захватив больной зуб, послышался треск, начала обнажаться рваная, окровавленная плоть, и боль мгновенно заполнила рот софиста, хлынула в глаза и затопила мозг. Слюна вперемешку с кровью полилась на подбородок, и Продик инстинктивно потянулся, чтобы вытереть губы, но лекарь оттолкнул его руку, не переставая тащить многострадальный зуб.
Продик издал протяжный гортанный стон. Его глаза наполнились слезами. Отступив, Диодор продемонстрировал пациенту зажатый в щипцах зуб. Он был доволен и горд, словно держал в руках не человеческий резец, а золотой слиток.
Зубодер заставил Продика закусить платок, чтобы остановить кровь. А сам приготовил обеззараживающую примочку из уксуса, лимона и меда. Продику казалось, что ему вырвали не один, а целых три зуба. Его тошнило, кружилась голова, тело сковала противная слабость. Софист подумал, что до конца дней своих не сможет подняться с проклятого ивового стула.
Диодор предложил Продику пожевать мятных листьев, чтобы снять воспаление.
- Еще денек поболит, но ранка быстро затянется. Скоро тебе станет лучше. Ты просто испугался.
Продик отдал бы все на свете, чтобы никогда больше не переступать больничного порога. "В этом треклятом городе любое дело превращается в философию", - ворчал он про себя.
- Теперь, когда ты не можешь меня перебить, я скажу тебе, что думаю о суде над Сократом. Старика обвинили в измене и объявили угрозой для демократии. Это Анит постарался. Я знал Сократа много лет и могу сказать твердо: Сократ был не просто противником демократии, он люто ее ненавидел и всей душой хотел сокрушить. В политику он не лез, что правда то правда, и во власть не метил, зато старался внушить свои идеи отпрыскам самых влиятельных семей. У нашего Сократа были сплошь отборные, породистые ученики. А среди них Критий с Алкивиадом, цвет афинской аристократии; страшно подумать, сколько зла они причинили нашему городу. Сократ вроде бы рассуждал о добродетели, но рано или поздно все сводилось к политике. Он был спартанофил до мозга костей, мечтал о государстве с военной дисциплиной и своим учеником во главе. И собирался претворить свои идеи в жизнь. Для меня Сократ - предатель. Хотя казнить его было необязательно. Хватило бы изгнания. Впрочем, он сам выбрал свою участь… Я не любил Сократа, - заключил Диодор, - но мне жаль, что он умер. Афины никогда не будут прежними. Плохо, когда человек умирает, а еще хуже - когда умирает идея.
ГЛАВА XXIV
Аристофан не сразу оправился после жестокой трепки. Через два дня он очнулся в Сунийской оливковой роще, далеко от Афин, с раздутой, словно гнилой финик, физиономией. Сначала перед глазами комедиографа возникла нелепая шапка Ксанта, потом тускло-синий кусок неба и пустынные холмы, а еще через несколько мгновений он горько пожалел, что не отправился в царство мрачного Аида.
Верный слуга помог своему господину подняться на ноги, бормоча невнятные утешения. Кости Аристофана были целы, и он сумел, хромая и опираясь на плечо Ксанта, добраться до дома своего приятеля. Кинезий, не раздумывая, предложил другу приют. Ксант не пожелал бросать хозяина, и ему позволили остаться в помещении для прислуги. Приглашенный Кинезием лекарь осмотрел больного, промыл ему раны, напоил укрепляющей микстурой и прописал полный покой на целую неделю. Немного окрепнув, Аристофан поспешил в Ареопаг жаловаться на жестокие увечья. Судьи рассмеялись ему в лицо:
- И ты еще смеешь сюда являться? Ты, который столько раз издевался над афинским судом в своих кощунственных комедиях и даже имел наглость обозвать судей слепыми кротами?
- Кротами? Я, помнится, писал о зорких орлах, - возмутился Аристофан.
Пришлось комедиографу заплатить пятьсот драхм, которые он задолжал хозяину виллы, и еще семьсот в придачу - за оскорбление суда.
Аристофан был окончательно и бесповоротно разорен. Из всего имущества у него остался один-единственный раб. Поразмыслив Аристофан решил дать Ксанту свободу: пусть отправляется на все четыре стороны искать себе нового хозяина. Преданный Ксант ответил, что не подчинится, даже если господин прикажет ему уйти.
- Тогда придется высечь тебя за неповиновение. Ксант молча снял тунику и приготовился принять наказание. Вид тщедушного, костлявого тела отнюдь не прибавил комедиографу кровожадности.
- А где я возьму двадцать драхм на кнут? - возмутился Аристофан. - У меня нет денег даже на то, чтобы наказать дерзкого раба. Давай-ка прикрой задницу и ступай раздобудь чего-нибудь съестного, только подешевле.