ГЛАВА X
Мрачная толпа, ожидавшая корабли В Пирейском порту, состояла в основном из женщин, стариков и негодных к военной службе рабов. Люди сбивались в стайки, свои к своим, и негромко переговаривались, а порой кое-кто принимался громко стенать. Накануне разразилась страшная буря, но теперь море было совершенно спокойно, по воде пробегала лишь легкая рябь. Вечер уже раскинул в небе тонкое покрывало сумерек, когда на горизонте показались силуэты кораблей. Люди на берегу с тревогой вглядывались вдаль, вновь и вновь пытаясь сосчитать паруса. В порт возвращались далеко не все.
К берегу причалили сто двадцать боевых трирем. Двадцать пять кораблей утонули, и суда шли под черными парусами в знак скорби о погибших товарищах. Триремы швартовались в полной тишине. Потом очнувшаяся толпа разразилась плачем и отчаянными воплями. Воины сходили на берег с оружием в руках, не сняв боевых доспехов. Женщины с плачем бросались им навстречу, надеясь отыскать среди выживших своих мужей и сыновей.
Внезапно у Аспазии вырвался возглас облегчения: она узнала среди флотоводцев своего сына Перикла. Мать бросилась к юноше и прижалась к его груди, не пытаясь сдержать слез. Изможденный Перикл, казалось, не узнавал ее.
На следующее утро восемь флотоводцев, переживших катастрофу при Аргинузах, предстали перед судом. Измученных воинов обвинили в том, что они бросили товарищей на произвол судьбы. Командир головного судна, который в последней битве был триерархом, не пожелал признать себя виновным и свалил все на флотоводцев. Те отказались выполнить приказ своего командира и не стали готовить корабли к непогоде.
Растерянные обвиняемые защищались как могли. Они рассказали, что спартанцы окружили афинян у Лесбоса, началось сражение, и, когда чаша весов стала склоняться в пользу Афин, разразилось ненастье. Одни корабли разбились о скалы, другие разметало ветром. Буря ломала мачты и крушила борта. Спартанцы уплыли прочь, а афиняне постарались увести оставшиеся корабли в безопасную бухту. Флотоводцы тщетно пытались пробиться к тонущим триремам. Казалось, огромные воронки затягивают их прямо в преисподнюю. Вокруг воцарились тьма и хаос. Воины не слышали друг друга. Триремы теряли управление. Каждый корабль, брошенный на произвол стихии, как мог, боролся с волнами. Спасенным пришлось отступить, потом они долго шли вдоль берега в поисках тихой гавани. Иначе жертв могло бы оказаться куда больше. Вот и все, что флотоводцы могли сказать в свою защиту.
Потом слово взял один из обвинителей - член команды головного судна. Он назвал флотоводцев подлыми изменниками и трусами. Ведь негодяи располагали всеми средствами, чтобы спасти корабли. Однако предпочли бросить товарищей, испугавшись за собственную шкуру.
Заседание Ассамблеи прервали злобные крики кровожадной толпы. Охрана принялась оттеснять разбушевавшихся афинян, а судьи объявили перерыв.
Увидев, какой оборот принимает дело, Аспазия кинулась искать союзников. Она умоляла Продика помочь, ведь он был послом и мог убедить судей в чем угодно. Горе подруги тронуло софиста до глубины души. Однако он понимал, сколь ничтожны шансы повлиять на Ассамблею. Его выступление в защиту Перикла непременно сочли бы вмешательством в афинские дела. Даже статус посла не защитил бы его.
- Мне все равно! - в бешенстве кричала Аспазия. - Спаси моего сына!
Она металась по комнате, не зная, как выплеснуть ярость и боль, пока не рухнула на пол обессиленная. Продик поднял женщину и попытался прижать к себе, но Аспазия яростно вырывалась, царапая его ногтями, рыдая от гнева и отчаяния. Наконец она оттолкнула Продика и в изнеможении прислонилась к стене. Оба чувствовали себя опустошенными, потерянными. В конце концов, Продик, стараясь не глядеть подруге в глаза, выдавил обещание явиться в суд.
Напрасно: он даже не сумел пройти на холм Будетерион, где собралась Ассамблея. Стража не пускала в храм зевак. Судя по всему, внутри шел ожесточенный спор. Теперь Продик ясно видел, каким нелепым и бесполезным оказалось бы его появление в суде. Вмешательство посла только усугубило бы положение обвиняемых. Страсти в Ассамблее и так накалились до предела, а вмешательство чужеземца лишь неизбежно подлило бы масла в огонь. Усевшись на мраморную ступень, Продик изобретал весьма убедительные оправдания своего бездействия. Мимо, не поднимая глаз, прошла Аспазия; она вошла в храм, не удостоив друга и взглядом. Ни одна афинская женщина, кроме нее, не осмелилась бы переступить этот порог. Вскоре Аспазия покинула храм в сопровождении Сократа, одного из членов Ассамблеи.
Софисту так и не удалось поговорить с женщиной. Разбирательство вскоре возобновилось, а около храма уже собиралась взбешенная толпа. Дело приняло весьма неожиданный оборот. В храме невесть откуда появился свидетель, назвавшийся моряком с погибшей триремы, который спасся, ухватившись за обломок мачты. По его словам, помочь терпящим бедствие воинам никто не пытался. Дрожащим голосом свидетель поведал о том, как его друзья бились среди волн, постепенно теряя силы и погружаясь во тьму. Аспазия сразу заподозрила, что он подкуплен. Продик думал так же. Однако исход дела был предрешен. Толпа громко требовала жертв. Скованным по рукам и ногам флотоводцам приходилось слушать доносившиеся с улицы страшные проклятия. Измена каралась смертью, и все это знали.
Один лишь Сократ не испугался бесноватой толпы. Он бесстрашно защищал флотоводцев и обличал суд, готовый пойти на поводу у черни.
Гневные речи философа еще сильнее ожесточили судей. Противостоять Ассамблее в одиночку Сократ не мог. Флотоводцев признали виновными в измене и приговорили к смерти. Едва стемнело, их сбросили в пропасть Баратры.
Продик навсегда запомнил слова Аспазии, полные ледяного презрения:
- Иногда, чтобы стать убийцей, достаточно промолчать.
Наутро после казни флотоводцев софист поднялся на борт небольшого судна, нанятого посольством, и отправился в сторону Киклад, обратно на Кеос. Аспазия больше не желала его видеть.
Прощание вышло скомканным и холодным - ни один из них не решился произнести слова, что дрожали на устах. Софист был в отчаянии. Он понимал, что едва ли сможет вернуться в Афины.
Аспазия вычеркнула Продика из своей жизни. Для нее Перикл и Продик умерли в один день. На дне глубокой пропасти покоилось тело сына Аспазии. И память о кеосском софисте.
Прошло много времени, прежде чем владелица "Милезии" всерьез пожалела о своем решении.
ГЛАВА XI
Софист потратил целый год на то, чтобы избавиться от тягостных воспоминаний и начать жизнь заново. Тоска оказалась на редкость плохим компаньоном. Чтобы развеять печаль, Продик попросил правителя Анаксандра вновь назначить его послом. Софист навестил Протагора и вручил ему список книги, в которой были изложены воззрения его наставника. Принимая подарок, старый софист радовался как ребенок. Вдохновленный его похвалой, Продик тут же принялся за новую работу. Уединившись на старой вилле в городке под Юлидой, он без труда создал целых два сочинения: "О природе человека" и "Периоды". Оба сильно уступали первой книге софиста и скорее походили на легкомысленную игру со стилем. Время от времени Продика навещал старый друг, афинянин Горгий. Приятели много спорили: кеосский софист предпочитал меткие, лаконичные фразы, а Горгий отстаивал красоту длинных построений и сложных метафор. Этот спор подсказал Продику тему для новой работы, посвященной проблемам языка. В сочинении, озаглавленном "О синонимии", он рассмотрел все известные случаи неправильного употребления слов, не пощадив даже признанных ораторов, вроде Антисфена и Демокрита. Собрав воедино все, что он раньше писал о грамматике, Продик сделал подробный анализ употребления близких, но не одинаковых по значению слов. Он чувствовал, что язык таит в себе немало великих тайн, разгадка которых ведет к познанию мира.
К несчастью, Протагор Абдерский не увидел новой книги своего ученика - он погиб во время кораблекрушения.
Теперь Продик чувствовал себя настоящим софистом - софистом по духу и призванию. Потеря любви сильно изменила его характер. Черная мизантропия не позволяла софисту сделаться хорошим наставником: он не любил своих учеников и не вызывал у них уважения. Молодежи Продик предпочитал зрелых и образованных собеседников, способных в полной мере понять дух и метод софистики. А среди них в свое время были и Фукидид, и Еврипид. Не желая возиться с юнцами, Продик вскоре вовсе перестал брать учеников.
Куда притягательнее был опасный и пьянящий мир политических интриг, и Продик часто использовал талант софиста, выполняя тайные поручения кеосского правителя.
И все же, оставаясь наедине с собой, посланник с горечью признавал, что душа его навеки осталась за морем.
Промаявшись в разлуке целый год, Продик во что бы то не стало решил вернуть подругу.
Ревнители Абсолютной Истины не раз обвиняли софистов в том, что, доказав один тезис, они тут же берутся доказать прямо противоположный. Продик не видел в этом ничего постыдного. Что стало причиной его горестей? Почему счастье отвернулось от посла? Любимая женщина прокляла его, потому что он не смог защитить ее сына. Что ж, если приемы софистики позволяют убедить вполне разумного человека, что черепаха бегает быстрее зайца, почему бы не попробовать доказать безутешной матери, что человек, погубивший ее сына, ни в чем не виноват?
Загоревшись новой идеей, кеосский софист тотчас же выстроил стратегию предстоящей битвы: нужно убедить Аспазию, что в гибели Перикла виноваты не он, Продик, не судьи, не афинская толпа, а лишь война, которая требует от города все новых бессмысленных жертв.
Набравшись смелости, софист отправил любимой письмо:
Аспазия, дорогая,
Я глубоко сожалею о том, что стал косвенным виновником той беды, что приключилась с твоим сыном. Сожалею тем более сильно, что эти печальные события разрушили нашу дружбу.
Еще в Афинах я пытался объясниться, но ты не пожелала меня слушать. Возможно, выслушаешь теперь.
Я, как тебе известно, являюсь послом очень маленького государства, крошечного островка в архипелаге Киклады, слишком слабого, чтобы воевать, и оттого вынужденного сохранять нейтралитет. Великие Афины диктуют свои условия: кто не с нами, тот против нас. Когда сражаются могучие державы, маленьким государствам трудно уцелеть. Здравый смысл велит нам не принимать ни одной из сторон. Сначала Афины заставили нас заключить союз, теперь толкают к войне. В такие времена от посла требуются лишь такт и осторожность.
Своей мольбой о помощи ты поставила меня в безвыходное положение. Я всей душой жаждал спасти твоего сына, но не сделал этого, чтобы не поставить под удар интересы своего государства. Для Кеоса поссориться с Афинами - все равно, что засунуть голову в пасть льву. Поверь, это был нелегкий выбор, и никогда прежде мне не было так больно.
Я бы отдал все на свете, чтобы заслужить прощение и вернуть твою дружбу, которая мне очень дорога.
Вечно твой,
Продик.
Ответ пришел через месяц:
Продику, послу Кеоса, софисту: Твои объяснения немногого стоят, Продик. Ты зря потратил время, играя словами. От письма твоего веет холодом.
Тем не менее, я ценю твою искренность и мужество, с которым ты решился писать мне после того, что между нами произошло.
Я не забыла тебя.
Аспазия.
Сократ постепенно заменил Антемиону отца. Философ был очень беден, ходил в старом залатанном хитоне, жил в покосившейся лачуге на грязной, кривой улочке, где среди мусорных куч бродила тощая скотина, не имел рабов. Весь город за глаза потешался над Сократом - даже Аристофан ловко высмеял его в своей новой комедии "Облака".
Принять верное решение оказалось нелегко. Антемион высоко ценил достаток и комфорт, охотно следил за собой, обожал тренировки в палестре. Отказываться от привычной жизни очень не хотелось. Уходить из дома было слишком боязно. Между тем, Анит выразился со всей ясностью: или сын идет по его стопам, или выметается на все четыре стороны. Мнение строптивого мальчишки его не интересовало. Антемион не решался открыто перечить отцу. Анит требовал беспрекословного подчинения, без колебаний и сомнений. Сделать собственный выбор означало навсегда лишиться родительской поддержки.
От Сократа ждать помощи не приходилось. Философ упорно отказывался дать Антемиону то, в чем юноша так сильно нуждался: никаких утешений, никакой лжи во спасение, никаких простых решений. Молодому человеку предстояло почувствовать, какие прочные узы соединяют его с родным домом, увидеть, как много значат для него богатство и роскошь, и понять, как мало он в действительности отличается от своего отца. Узнавать правду о самом себе было горько и унизительно. Сократ не стал подталкивать юношу к правильному решению - он всего-навсего заставил его посмотреть правде в глаза. Бежать было некуда. Антемиону предстояло сделать выбор.
Время шло, а юноша никак не мог принять решение. Вместо этого он попытался использовать Сократову систему доказательств, чтобы переубедить отца. Это была чудовищная ошибка. Анит сразу догадался, кто испортил его сына: тут явно не обошлось без козней "афинского овода", который только и знал, что портить жизнь порядочным людям и честным труженикам.
Хорошенько расспросив друзей Антемиона, купец убедился в правоте своего предположения. Тогда он, не мешкая, явился к Сократу и запретил ему приближаться к своему сыну, грозя наглецу всеми мыслимыми карами. Сократ выслушал разгневанного отца с вежливым удивлением. По правде говоря, угрозы Анита не слишком встревожили философа. Он был слишком уродлив, чтобы опасаться увечий, и слишком беден, чтобы дорожить своими пожитками. Взбешенному Аниту оставалось только убраться восвояси, ворча себе поднос проклятия и мечтая о мести.
- Так вот с кого ты берешь пример, с этого ничтожного Сократа? - кричал он сыну. - Хочешь сдохнуть грязным попрошайкой? Ты - позор нашей семьи!
Измученный сомнениями и запуганный отцом Антемион старался пореже бывать дома. Сначала он попытался сблизиться с афинскими ремесленниками, но говорить с неотесанными простолюдинами было решительно не о чем. Тогда юноша стал шататься по улицам, от одной таверны к другой, напиваясь без всякой меры, а домой возвращался за полночь, мертвецки пьяным, чтобы не слышать попреков отца. Чтобы привести сына в чувства, Анит отправил его подмастерьем в дубильню, но мальчишка и не думал подчиняться; при первой возможности он старался улизнуть и отправлялся кутить с друзьями.
Антемион считал себя слишком умным и талантливым, чтобы дубить шкуры или с утра до вечера сидеть в лавке. Юноша мечтал добиться благосклонности муз, но стоило ему приблизиться к легконогим богиням, и они тотчас разбегались прочь.
У Антемиона был друг Аристокл, прозванный Платоном. Он жил по соседству, принадлежал к одной из самых именитых афинских семей и считался потомком древнего царя Аттики Кодра. Мать Платона Пректиона происходила из рода Дропидов, к которому принадлежал сам Солон, и дружила с матерью Антемиона. Ее покойный муж Аристион был весьма влиятельным политиком. Ранняя смерть отца оставила в душе Платона горькую печать сиротства, он страдал от одиночества и тем сильнее тянулся к Антемиону.
Молодые люди дружили целых десять лет. Они вместе играли на агоре, когда были детьми, вместе занимались в палестре, вместе пытались писать стихи. Платон неизменно побеждал в борьбе и метании диска. Это был сильный, гордый юноша, веривший в свое высокое предназначение. Он выиграл первые награды в пятнадцать лет и был так широк в плечах, что вполне заслужил свое прозвище. Впрочем, со временем Платон забросил спорт и посвятил себя поэзии. Критий, дядя юноши, обучал его искусству слагать элегии и гекзаметры, и Платон демонстрировал в обеих дисциплинах блестящие успехи.
Доверчивый Антемион сразу поведал другу о своем знакомстве с великим философом. Это случилось как нельзя кстати, как раз в тот момент, когда Платон, давно превзошедший Крития, искал новый пример для подражания. Таким примером для него стал Сократ. Платону было всего восемнадцать лет, когда он вошел в доверенный круг философа и стал его любимым учеником. Успехи приятеля порядком раздосадовали Антемиона. Лучший друг превратился в соперника. Дело кончилось дракой, из которой Антемион вышел с вывихнутой рукой и твердой решимостью навсегда изгнать Платона из своей жизни.
Антемион принялся топить горести в вине. Он поссорился с друзьями, разочаровал Сократа, потерял доверие собственного отца. Время от времени юноша набирался смелости и стучал в дверь бывшего наставника, но не получал ничего, кроме новых унижений. Отчаявшись, молодой человек снова стал скитаться по кабакам, пока отец силой не заставил его вернуться домой. Анит тревожился не столько о сыне, сколько о собственном добром имени: не хватало еще, чтобы наследник почтенного купца пошел по кривой дорожке.