- Брось, это всего лишь тихий островок, крошечный осколок суши, вокруг море, над головой солнце. Он и без нас обойдется.
Обескураженный правитель пожал плечами.
- А ты что будешь делать, Продик? Засядешь за очередную заумную книгу?
- Да уж найду, чем заняться. Одно дело дожить до старости, и совсем другое - превратиться в старика.
Солнце спряталось, и в комнате воцарилась полутьма. На дворе лежала тень. Анаксандр мерил шагами зал, тщетно пытаясь найти подходящие слова. Наконец он остановился напротив Продика и наставил на него указующий перст.
- Я слишком давно тебя знаю, друг мой. Ты из породы перелетных птиц, которые нигде не вьют гнезда. Но ведь ты уже не молод, и, когда наступят холода, тебе придется вернуться. Что ты станешь делать тогда? Запрешься от смерти в своем доме?
Анаксандр решился прибегнуть к последнему средству. Он знал, какой ужас охватывает его друга от одного упоминания о смерти. Но Продик сумел обойти и эту ловушку.
- Нам остается смириться и ждать, - произнес он, махнул рукой на прощание, повернулся и вышел прочь.
Возможно, рассуждал он, чтобы перестать бояться смерти, одна мысль о которой приводит в трепет человеческое существо, нужно постоянно думать о ней, искать слова, чтобы выразить ее, наполнять ею свой мир, чтобы постепенно, шаг за шагом, приучать себя к ее неизбежности. Что если и вправду осесть на острове, гулять по горным тропам, пока не начнут ныть кости, а потом закрыться в доме и потихоньку забывать слова, что были написаны, идеи, что пришли в голову, планы, что были претворены в жизнь. Напоследок каждого из нас ожидает еще одно испытание - быть может, самое трудное из всех.
- Предатель, - донеслось из-за дверей, - ты еще будешь у меня в ногах валяться!
ГЛАВА XIV
Аспазия Продику Кеосскому: здравствуй. Вот уж семь лет, Продик, от тебя нет вестей. Я не в обиде, но мне очень жаль, что все так вышло. Я писала тебе спустя год, как ты уехал на свой остров, и посланник уверил меня, что письмо мое ты получил. Прошлого не вернуть, но все равно не верится, что ты никогда больше не вернешься в Афины. Разумеется, думать, что ты вернешься ради меня, было бы слишком самонадеянно. Надеюсь, ты пребываешь в добром здоровье. О моем заботится Геродик, брат Горгия, и должна признать - он умеет обходиться с женщинами: у жителей нашего славного города это качество встречается довольно редко. Лекарь нашел у меня сердечную недостаточность и хрупкость костей вдобавок и прописал полный покой. Лечиться на редкость тоскливо, но я согласилась посидеть дома, чтобы не расстраивать моего доброго Геродика. Так что теперь появилось время написать тебе длинное письмо.
Афинам выпали непростые времена. Вот уже который год мы пожинаем горькие плоды своего поражения, И дело не только в потонувших кораблях, вычерпанных шахтах, разрушенных стенах, разграбленных сокровищницах, потерянных торговых путях и сожженных амбарах; народ утратил перу в себя, разочаровался в демократии, внутри каждого из нас поселился страх. Прежде враги, будь то спартанцы, персы, или кочевники-варвары, всегда приходили извне. Мы, афиняне, оставались единством избранных. Разве могли мы представить, что проиграем войну, переживем тиранию и, в конце концов, станем второй Спартой? Сейчас наша демократия возвращается к жизни, но пока она слишком слаба, и боюсь, народ уже не поверит в нее после стольких лет войны, гонений и казней. О Перикле давно позабыли. Наш город очень болен. В нем правят бедность, несправедливость и неравенство. Мы проиграли войну и теперь можем проиграть мир.
Ты знаешь, Продик, как важен для государства сильный и мудрый правитель, способный выбрать верный курс и повести за собой народ. Нынешняя демократия наследует эпохе тирании и потрясений. Афинами управляет страх перед новыми бедствиями. Вместо того чтобы строить мирную жизнь, мы тратим силы на борьбу с мнимыми врагами. Народ растерян. Политикам никто не верит. Традиции в забвении. Люди боятся друг друга и самих себя.
Несколько месяцев назад умер Алкивиад, единственный человек, который был способен возглавить заговор аристократов. Алкмеонид был как раз тем вожаком, которого так не хватает врагам демократии. С его смертью афиняне смогли перевести дух: больше не осталось подлинных героев, ни настоящих злодеев. Однако на самом деле ничего не изменилось. По-прежнему процветают доносчики, клеветники, самозванцы, трусы, все горожане, как один, боятся заговоров, каждый по отдельности боится прослыть заговорщиком, а ловкие дельцы наживаются на наших страхах.
Недавно жертвой клеветы стал Сократ. Жаль, что именно мне приходится сообщать тебе эту горькую весть. По приговору суда, он должен выпить чашу цикуты. Это был самый нелепый и несправедливый процесс из всех, что мне приходилось видеть. Хуже, чем суд над Софоклом. Хуже, чем процессы Еврипида и Фидия. Хуже, чем тот, что осудил Про-тагора. Мы до сих пор не можем понять, как такое могло произойти. Ты, должно быть, слышал, что новые власти не стали преследовать приспешников тирании. Мы надеялись, что этот шаг приблизит наступление мира. Нам хотелось поскорее перевернуть черную страницу истории нашего города. Исправить прежние ошибки и вернуть Афинам утраченное достоинство. Однако нынешние правители первыми нарушили собственный закон, чтобы осудить на смерть честного человека, посвятившего жизнь поискам истины. Это был чудовищно несправедливый процесс. Сократ пытался защищать себя сам.
Виной всему наша разобщенность и трусость. Мы совершили страшную ошибку, которая дорого обойдется и нам, и нашим потомкам. Сегодня на Делос отплывает корабль с подношениями Аполлону, хотя я уже не верю, что боги смилостивятся над нашим бедным городом. Сократ сейчас в тюрьме, он должен будет выпить яд, как только жрецы вернутся с Делоса. Судьи и вправду надеются, что его смерть спасет Афины от большой беды, но все станет только хуже: стоит отрубить гидре голову, и на ее месте вырастут три новых. И виноватых искать бесполезно. Весь город виноват.
По моему мнению (и мне будет очень интересно узнать твое), Сократ задел самое болезненное чувство афинян - гордость. Он заставлял человека встать на путь сомнения и приводил его на встречу с самим собой: слабым, нечестным, избалованным. Многих это оскорбляло. Главное правило риторики велит не касаться личности оппонента, но Сократ постоянно его нарушал.
На суде он вел себя так, словно не понимал, в чем его обвиняют. Сократ отказался прочесть отличную речь, которую по моей просьбе написал Лисий, и пытался защищаться самостоятельно. Его прямота лишь разозлила судей. А то, что он выкинул в конце процесса, вообще не поддается никаким объяснениям. Вместо того, чтобы просить о смягчении приговора и замене смерти вечным изгнанием, Сократ заявил, что самым справедливым "наказанием" для него будет пожизненное заточение во дворце для олимпиоников в Пританее.
Я так и не поняла, что он хотел этим сказать. Безусловно, в его словах были не только сарказм и презрение, как показалось судьям. То была не шутка, нет, Сократ говорил серьезно, но что он хотел сказать? Понимал ли он, что подобное высокомерие может стоить ему жизни? Если да, то он просто самоубийца. Возможно, Сократ предпочел смерть изгнанию, или решил просто не унижать себя на старости лет просьбой о помиловании. Хотела бы я знать, что думаешь об этом ты.
И вот еще что: я узнала, что друзья Сократа решили помочь ему бежать. Казнь философа отложили на двадцать пять дней, до конца делийского празднества. Так что у заговорщиков было достаточно времени. Они даже подкупили тюремщиков. Но Сократ отказался покидать темницу: он заявил, что бежать - значит признать свою вину. Понимаешь, он отверг любую возможность спастись. Близкие Сократа, которые навещают его в тюрьме каждый день, говорят, что он спокоен, все время что-то напевает и нисколько не тревожится о собственной участи. Через три дня он умрет.
Умрет позорной смертью, оставленный всеми, кроме немногих близких друзей, и будет похоронен в безымянной могиле. Я хотела бы сочинить ему достойную эпитафию, но никак не найду подходящих слов. Возможно, ты мне что-нибудь подскажешь.
С этим судом как-то связано еще одно несчастье. Три дня назад, на рассвете, в одном из покоев "Милезии" нашли мертвым Анита. Он, как тебе известно, был очень влиятельным человеком, борцом против тридцати тиранов и кандидатом в стратеги; а еще он был главным обвинителем на процессе Сократа.
Как ты, наверное, слышал, правители пришли в бешенство, а по городу тотчас поползли слухи о новом заговоре аристократов. Меня самую и всех моих гетер таскали на Ареопаг, обвиняли в самых кошмарных преступлениях и страшно унижали. Мое доброе имя запятнано. Старые ареопагиты всегда косо смотрели на "Милезню". а теперь у них появился прекрасный предлог, чтобы ее закрыть. Они так и сделают, если я не выдам виновного, а расследование убийства, между тем, зашло в тупик. Говорят, что в "Милезии" и мышь не пробежит без моего ведома. Кажется, они решили свалить все на меня, вместо того чтобы искать настоящего убийцу. Какая низость!
Если дом свиданий закроют, я потеряю все. Это дело всей моей жизни, и я должна его спасти.
Письмо к тебе помогло мне скоротать дни в заточении. Теперь мне гораздо лучше. Но если бы ты знал, как пуст мой дом, как я скучаю по старым друзьям. Афины потеряли своих лучших сынов. А остались одни воспоминания. Приезжай поскорей.
Я никогда не забывала о тебе.
Твоя Аспазия.
ГЛАВА XV
Судебный совет Ареопага, заседавший на невысоком холме к западу от Акрополя, разбирал тяжкие преступления. В него входили старейшие аристократы, которые управляли Афинами, пока Перикл не передал весомую часть их полномочий Народной ассамблее и Совету Четырехсот. Теперь на холме выносили приговоры самым опасным преступникам.
Когда Анита нашли мертвым, в Афинах стали шептаться о новом заговоре. Члены Коллегии стратегов, в которую убитый в скором времени должен был войти, поспешили объявить, что демократия в большой опасности. Влиятельные друзья Анита жаждали возмездия и торопили судей.
Следствие началось весьма бодро, но вскоре потонуло в бесконечных допросах: многочисленные подозреваемые, в которые, не долго думая, записали всех, кто в тот вечер посещал "Милезию", громко возмущались, ныли и жаловались, недоумевали, с каких пор ходить в бордель считается преступлением, но так и не смогли сообщить ничего важного.
Горожане на чем свет стоит поносили медлительный суд и насмехались над дряхлыми архонтами. Досталось и гетерам: говорили, что они покрывают заговорщиков и заманивают мужчин при помощи колдовских чар. Впрочем, слухи только прибавили "Милезии" гостей: сыскалось немало охотников попасть в когти к безжалостным ведьмам и на собственной шкуре ощутить все ужасы небывалого заговора. Одни требовали немедленно закрыть гнездо разврата, другие с не меньшим пылом защищали Аспазию и ее заведение. Яростные политические баталии неуклонно сводились к судьбе "Милезии". В те времена на стене дома свиданий появилась знаменитая надпись, которую приписывали Аристофану:
Старцы-архонты давно позабыли, зачем мужчине нужен член, вот и злятся, что кто-то еще помнит.
Продик знал, что будет означать для города закрытие "Милезии". Гетеры занимали в Афинах не слишком высокое положение; они зарабатывали на жизнь, развлекая мужчин, и существовали в ночном мире, тайном, преступном и презренном, их влияние заканчивалось с наступлением рассвета. И все же "Милезия" была первой, робкой, но убедительной попыткой доказать, что женщина может быть не только рабыней мужа.
Во время войны, когда мужчины по большей части были вдали от дома, гетеры постарались наладить отношения с замужними афинянками, но когда наступил мир, женщины перестали пускать к себе питомиц Аспазии, опасаясь гнева своих мужей.
Спасти дом свиданий мог только Продик. Аспазия в этом не сомневалась: софист был наблюдателен, умен, въедлив, а главное - пошел бы на что угодно ради старой подруги. Несмотря на это, Продик слыл человеком очень осторожным, даже трусоватым, но любопытным. Он обожал всевозможные загадки и справлялся с ними на удивление легко. К тому же Продик был софистом, а значит, умел различать тайный смысл человеческих слов и поступков. В бытность послом он приобрел бессчетное количество полезных знакомств. Теперь, уйдя на покой, Продик, как никогда, нуждался в интересном деле, чтобы прогнать печаль и развеять страхи.
В юности Продик твердо решил следовать за мудрецами прошлого, чтобы укрепить дух и обрести покой. Он хотел достойно встретить старость и без страха взглянуть в лицо смерти. Старость пришла, но смириться с неизбежностью ухода Продик так и не сумел. Всех денег, что он скопил за свою жизнь, не хватило бы на плату за последнюю переправу.
С годами Продик понял, что едва ли перестанет бояться смерти. Путешествие в Афины было для него последней надеждой укрепить свой дух и набраться мужества.
Получив письмо Аспазии, софист тотчас нанял корабль, взяв гребцами команду крепких рабов. Продик собирался в путь, окрыленный новой надеждой. Кораблю предстояло пройти вдоль скалистого берега и обогнуть мыс Сунион со знаменитым храмом Посейдона. Летом там царил полный штиль, однако зимой северный ветер и встречные течения превращали окрестности мыса в сущую преисподнюю. В море бесчинствовали пираты, но утлое суденышко под флагом посольства едва ли могло показаться желанной добычей, и Продик решился путешествовать один. Едва ступив на берег, он собирался поклониться могиле Сократа, который, по словам Аспазии, принял смерть с исключительным мужеством. А софисту мужества как раз и не хватало. Сама мысль о многодневном плавании в открытом море, среди беспощадных волн, вдоль границы мрачного Аида приводила его в ужас. Много лет назад Протагор сказал ему: "Лишь тот, кто провидит свою судьбу, обретает покой. Смерть - твоя сестра, обними ее, погладь ее по волосам, протяни ей руку, ведь она всегда рядом с тобой, от рождения". Метафора Продику понравилась, но толку от нее было мало.
Официально софист считался послом Кеоса в Афинах, но по сути давно уже стал послом Афин на Кеосе. Даже в родном доме он не переставал скучать по роскошному салону Аспазии. Продику не хватало увлекательных бесед и утонченных собеседников: Еврипида, Фидия, Филолая Кротонского, математика Феодора, Геродота Галикарнасского, Горгия… В других городах он ощущал себя чужаком, тосковал, вспоминал Афины и Аспазию. Добровольный изгнанник, он вновь и вновь воскрешал в памяти потемневшие от времени, но по прежнему милые сердцу картины прошлого.
Над притулившимися у берега рыбацкими лодками кружили чайки. Их жалобные крики напоминали детский плач. Белые птицы, казавшиеся издалека удивительно красивыми, совершенными созданиями, на самом деле питались падалью, словно крысы.
Из-за туч, показалось вечернее солнце, и на поверхности моря задрожали серебряные блики. Продик размышлял о своей непонятной и капризной судьбе, вынуждавшей мирного и робкого человека без устали скитаться по свету. Их с Аспазией вели разные пути, которые лишь изредка пересекались, чтобы вскоре разойтись снова. Теперь их толкала друг к другу старость - не слишком удачливая сваха.
Нежданное письмо помогло Продику прогнать прилипчивую старческую тоску. Смерть Сократа означала конец целой эпохи. Предчувствие перемен влекло софиста в Афины. Но куда сильнее ему хотелось вновь увидеть Аспазию: сердце Продика томительно сжималось в предчувствии скорой встречи.
Судя по письму, Аспазия не утратила живого и острого ума, однако Продик понимал: годы едва ли пощадили его подругу. Разлука оказалась слишком долгой. Протагор сгинул где-то в море: говорили, что он утонул во время бури. Еще один удар судьбы. Смерть великого наставника сплотила осиротевших учеников. Софисты Гиппий и Горгий не забывали сообщать Продику последние новости из жизни владелицы "Милезии". Горгий писал, что Аспазия так и не оправилась до конца после смерти сына и второго мужа. Она жила затворницей на своей вилле, мало интересуясь политикой и жизнью города. Женщина разочаровалась в друзьях и перестала устраивать пиры. Горгий опасался, что она пристрастилась к зелью Цирцеи, которое собственноручно готовила из корней мандрагоры. Это жуткое снадобье Аспазия неосмотрительно мешала с вином и сонными порошками, а потом не помнила себя и целыми днями без цели слонялась по комнатам, словно сомнамбула.
Продик понимал, что прежней Аспазии больше нет, и потому боялся новой встречи. Но страх в его душе тесно сплетался с надеждой вернуть счастливые дни.
Погруженный в свои мысли, старик рассеянно глядел, как нос корабля разрезает волны. Благосклонный к путникам Борей раздувал паруса. Весла, подчиняясь размеренному ритму, опускались, быстрым вкрадчивым движением лаская синюю морскую кожу, и снова взмывали вверх, оставляя по бокам корабля две глубокие раны с белыми пенными краями. Продик не узнавал собственной тени, лежавшей на неровной, дрожащей поверхности воды. Он мог быть кем угодно, этот сгорбленный человек на носу. И тень на воде могла принадлежать кому угодно.
ГЛАВА XVI
Продик помнил, каким был прежде афинский порт: бесконечный ряд остроносых боевых трирем тянулся вдоль берега, сколько хватало глаз. Военный флот, гордость Афин, главная опора государства. У чужеземца, впервые попавшего на знаменитый городской рынок, начинало рябить в глазах от изобилия товаров со всех концов земли: вавилонских ковров, драгоценных камней из Персии и Скифии, кикладского льна, индийских украшений, коринфских благовоний, гиперборейских специй в тростниковых корзинах, косского шелка, амфор с вином, тончайшего полотна, янтаря, лазоревого камня, дорогих тканей с пурпурной каймой… Здесь говорили на десятках языков и расплачивались монетами с совой, символом афинского могущества. Теперь повсюду виднелись раны, оставленные войной. От великого флота остались одни обломки, рыбаки ставили сети прямо в порту, у самого берега, на молу выгружали только мешки с зерном. Чайки делили скудную трапезу, выброшенную волнами на песок: тухлую рыбу, гнилые овощи, зернышки овса. Бойкая торговля переместилась на Делос.