Инкассаторы вышли из магазина, быстро перепрыгнули через низкий борт машины, и джип резко взял с места. Милиционер, козырнув вслед, неспешно отправился на угол.
- Двадцать пять секунд, - еле слышно произнес Чекан, бросив взгляд на часы. - Неплохо работают.
- Угу, - согласился Живчик. - Два ППШ, водитель не дурак с волыной и мент еще.
- Ида так и говорила…
Оба одновременно бросили папиросы и двинулись из подворотни на улицу. Щуплый носатый парень, поравнявшись с ними, убедительно запнулся носком разбитого ботинка о бровку и налетел на Чекана, как бы случайно соприкоснувшись пальцами с его карманом.
- Ой, звиняйте…
В следующий момент парень взвыл благим матом на всю улицу. Чекан неуловимым движением перехватил его руку, сжав пальцы, словно стальными тисками.
- Дядька, не надо! - выл носатый. - Я штаны, перепутал!!! Ой-е-ей-ей…
Вой оборвался так же резко, как и начался - Чекан закрыл пареньку рот ладонью, втолкнул в подворотню и двумя точными ударами уложил на землю. Живчик от души добавил носком сапога…
- От босота глазастая… - проскулил щуплый паренек, малость оклемавшись. - Чего тогда карманы оттопыривал, как фраер?!
Утерев кровь, он поднялся и, убедившись, что его противников на улице нет, засеменил куда-то своей разболтанной походочкой…
…На ступеньках у центрального входа в Одесский художественный музей, в тени его знаменитого портика, строительство которого началось еще во время пребывания в Одессе Пушкина, расположились на корточках четверо блатных. Они молча смолили папироски, провожая немногочисленных прохожих ленивыми взглядами.
В перспективе улицы Короленко показался нещадно пыливший серый "Опель-Адмирал". У входа в музей машина притормозила. Трое блатных быстро встали и, по-прежнему попыхивая папиросками, завели разговор, поглядывая по сторонам. А самый молодой - щуплый носатый парень с подбитым глазом, он же щипач со стажем по кличке Лепа, - танцующей походкой направился к Гоцману.
- И здрасте, Давид Маркович! - осклабился Лепа, косясь на машину. - Нету вас цигарки?.. Замечательный день, и вы решили проехаться по Софиевской?.. А шо у вас такой вид, прямо скажем, совсем не пригожий?..
Гоцман, обернувшись, раздраженно махнул Ваське Соболю - отъезжай!.. "Опель" медленно отчалил от тротуара. А Лепа, продолжая радостно скалиться, отскочил в сторонку, открывая Гоцману проход в арку. Когда Давид проходил мимо, Лепа быстрым, порхающим движением поводил руками над его пиджаком.
Арка вроде была как арка - с табличкой "В этом дворе туалета нет", с пацанами, играющими в пристенок, с обыкновенным на вид пьяненьким мужичком, строгавшим что-то ножичком, сидя на деревянном ящике. Только пацаны, завидя Гоцмана, сразу посмурнели, да и мужичок смотрел на него без всякой симпатии, со вполне трезвым и очень недобрым огоньком в глазах.
…Хороший стол был накрыт у блатных авторитетов, богатый стол. Это Гоцман понял сразу. В момент оценил и накрахмаленную скатерку, и марки напитков, стоявших на столе, и добротно сготовленную еду. На развороте в "Книге о вкусной и здоровой пище" стол бы этот печатать, на зависть и восхищение рядовых советских граждан… И часовых стояло кругом немало, чтобы не мешали серьезным едокам переваривать пищу. Шестерок десять, не меньше. Даже на дереве грушей висел кадр, зорко оглядывая округу… И все это буквально на задах художественного музея, помнившего Пушкина. Это развеселило Гоцмана. На секунду, не больше, но развеселило.
Шесть человек сидело вокруг стола. Седьмой стул был свободен. На него Гоцман и сел. Внимательно посмотрел в глаза каждому. Пировавшие были ему хорошо знакомы.
Худенький, с высокомерным лицом Писка демонстративно отвернулся. У него с Гоцманом были счеты еще с далекого тридцать восьмого года.
Мосластый вор по кличке Федя Жердь обстоятельно закусывал, не обращая внимания на чужака. Знай себе наворачивал вареную картошечку из большой миски, не забывая подливочки мясной добавлять. Да луком еще зеленым хрустел. Одесские домохозяйки могли себе такое позволить только по очень большим праздникам, да и то после нескольких дней беготни по рынкам.
Рыхлый и громоздкий, как тесто, в расстегнутой на груди белой рубахе, авторитет с многозначительной кличкой Мужик Дерьмо в упор, без стеснения, разглядывал Гоцмана, словно изучал, насколько тот сдал со времени последней встречи. В белесых глазах Мужика при всем желании ничего прочесть было нельзя. Отвечая Мужику таким же нестеснительным взглядом, Давид с усмешкой изучил вытатуированный на его волосатой груди собор. Очень большой был собор, с несколькими приделами, с одиннадцатью куполами. Каждый купол - год на зоне… Чуть ниже собора парил орел с чемоданом в когтях. На чемодане была надпись "Тайшет - Одесса".
Вертлявый, смешливый Мадамский Пальчик делал вид, что целиком поглощен выбором напитка. Задумчиво растопырив в воздухе большой и указательный пальцы, между которыми виднелась наколка ЛТВ ("Люби, товарищ, волю"), он водил ими от бутылки шампанского к бутылке грузинского "Твиши" и обратно. Наконец остановил выбор на шампанском одесского винзавода № 1 и, одним махом осушив стакан, звучно икнул с удовлетворенным видом.
Особняком, перед скромной тарелочкой с горсткой квашеной капусты, сидел дядя Ешта. С холодными умными глазами, грустными, много повидавшими. Седой. И тоже молчал. Хоть и был с незапамятных пор соседом Гоцмана по двору…
И только жестковатый, словно из камня вытесанный Капитан, одетый в белую майку-сетку, отчего были видны вытатуированные у него на плечах эполеты с буквой N. с вежливой улыбкой приподнял запотевший графинчик:
- Не желаете ли водки, гражданин начальник? За амнистию от седьмого-восьмого , благодаря которой мы имеем достойное счастье вас видеть?.. Тем более шо скоро как год мы все на свободе, а сами знаете, шо вор в законе на свободе больше года - то ж ненормально…
Гоцман ничего не ответил, ни словом, ни взглядом. Сидел себе, наслаждался летней природой и соседством с художественным музеем.
Из-за плеча к нему склонился бандит Иона, глава охраны авторитетов:
- Давид Маркович, люди хотели бы убедиться, шо вы не при оружии. Чисто формальный шмонец… Вы привстаньте, я прошу прощения.
Гоцман и тут не занервничал. Спокойно достал из внутреннего кармана пиджака пачку папирос и коробок спичек.
- Давид Ма-аркович… - неуверенно проблеял Иона.
- Слышь, Иона, - вежливо встрял подоспевший Лепа, - мы тут вже пообтерли Давида Марковича… Чистый он.
- Антона тебе на затылок - пообтерли, - не оборачиваясь, заметил Гоцман.
Он неторопливо извлек из штанины ТТ, положил на столик. Так же обстоятельно задымил, спичку аккуратно сунул "за спинку" коробка.
Лепа изумленно захлопал глазами. Иона, обескураженно крякнув, потянулся было за пистолетом. Но Гоцман с грохотом обрушил на стол ладонь с коробком. И рука Ионы, повисев в воздухе, вернулась на место…
Затянувшуюся паузу прервал дядя Ешта:
- Здравствуй, Давид Маркович.
- И тебе здравствуй, дядя Ешта, - коротко ответил Гоцман.
- Ну так шо вы, начальник, хотели? - неожиданно вскинулся из-за стола Писка. - У мене лично нету времени, шобы сидеть здесь целый день для помолчать… Но из уважения к дяде Еште я готов послушать за вашу просьбу. Он сказал, и мы все, такие занятые, сидим здесь по жаре.
- И какие предлагаются условия? - протяжно добавил Мужик Дерьмо.
- А шо условия? - истребляя картошечку, встрял Федя Жердь. - Пусть просьбу скажет… А мы подумаем.
Гоцман задумчиво выпустил большой синий клуб дыма. Проследил, как дымное облачко улетело в сторону Большого Фонтана. И аккуратно стряхнул в никелированную закрывашку упавший на крахмальную скатерть пепел.
- Просьбы не имею, - произнес он наконец. - Имею разговор до вас. Есть уши - слушайте… Нет - встретимся на допросе.
Стол загомонил. Жердь от возмущения подавился картошкой, Писка поставил наполненную стопку, Мужик Дерьмо угрожающе засопел, барабаня по скатерти толстыми, как сардельки, пальцами. И оборвал этот гвалт дядя Ешта тихо, но очень решительно;
- Предлагаю - ша…
Затихли. Дядя Ешта скорбно покивал:
- Мы знаем о твоем горе, Давид. Фима был беззлобный человек…
- Сочувствия не надо, - жестко перебил Гоцман. - Мне нужен тот, кто это сделал. Живой, здоровый и сидящий прямо на табуретке.
Гвалт поднялся снова. Зазвенели брошенные на скатерть вилки. Рука Мужика Дерьмо угрожающе стиснула рукоятку ножа.
- От прямо щас! Тока разбег возьму у Дюка!..
- Не разговор!..
- А шо, я давно хотел себе звезды на погоны…
- Гоцман, вы с людьми общаетесь, а не с тварями!..
- Люди интересуются, - пояснил Иона, снова наклонившись над плечом Гоцмана и указывая подбородком на соратников, - шо им за это будет…
- Ничего не будет, - обронил Гоцман и обвел гомонящих авторитетов тяжелым взглядом. - А вот если не найдете - будет. Каждого второго из вас лично придушу… Кто-то не верит?!
Гвалт умолк. Сам собой. Резко.
- Не по закону, Давид Маркович, - с трудом прожевав картофелину, покачал головой Федя Жердь.
- Не по закону, - согласился Гоцман. - Но по душе. А там все выжжено. И тот, кто Фиму порешил, тот вытоптал последнее. Я найду его. Кровью харкну, а найду…
Он тяжело поднялся и, не обращая внимания на воров, обошел стол и двинулся в сторону моря, к грязной гипсовой балюстраде, к черной от времени, еще довоенной, и тоже гипсовой фигуре осоавиахимовца. Засунул руки в карманы, глотал насыщенный йодом воздух, родной, одесский морской воздух, без которого себя не мыслил. И даже не задумывался о том, что происходит сейчас у него за спиной. Он умел вот так выключаться, мгновенно перебрасываться с предмета на предмет - способность, которой завидовали многие его сослуживцы.
А за его спиной между тем шло безмолвное совещание. Руки авторитетов, украшенные вытатуированными на пальцах перстнями ("судим за убийство", "судим за разбой", "отрицало", "по стопам любимого отца"), порхали над столом в энергичном и абсолютно непонятном постороннему танце. Можно было подумать, что в одесском дворике собрались пообедать и пообщаться глухонемые.
Это продолжалось минуты две, не больше. Наконец все, кроме Писки, молча повернули руки ладонями вверх. Писка сделал то же только после большой паузы и с видимой неохотой. На его худом лице застыла брезгливая гримаса.
- Вот, Давид… - раздался за спиной Гоцмана голос дяди Ешты. Гоцман, помедлив, обернулся. - Вот Федя Жердь говорит, что Родя никак не мог это сделать.
- Я знаю.
- Из его клиентов - тоже, - продолжал дядя Ешта. - О залетных говорить не будем, но сдается - тоже нет… Может, Давид, ты сам что-то знаешь?
- Сначала постреляли инкассаторов на Арбузной, - помедлив, произнес Гоцман. - Потом пожгли грузовик с обмундированием… Там и там был штымп в форме армейского капитана. На виске шрам. Он же получал обмундирование на складе. По документам - Бибирев. Раз подъехал на "Додже", раз на трехтонке. Пока все.
- Может, он, а может, нет, - вскочил из-за стола Писка, с ненавистью глядя на Гоцмана, - а мы фартового человека в расход распишем?!
Но никто его не поддержал. Воры молча смотрели на Гоцмана. И Писка так же молча уселся на свое место и нервно схватился за холодное горло графина с водкой.
- В общем, даю три дня, - обронил Гоцман и, взяв со стола свой ТТ, аккуратно засунул его в карман брюк.
Васька Соболь ждал его, как договаривались, на Короленко, 17, у ворот того самого дома, где персонаж бабелевских рассказов Беня Крик рассчитывал получить с клиента двадцать тысяч. Но Давиду было сейчас не до Бабеля, хотя, как всякий одессит, он был за него в курсе и всячески уважал. Васька чутко уловил настроение начальства и всю дорогу молчал, не отвлекал ненужными разговорами.
На работе Давид позвонил в погребальную контору, распорядился насчет гроба для Фимы, потом в администрацию кладбища. Умылся холодной водой, заварил себе крепчайшего чаю и, подождав, пока чуть остынет, выпил. Тьма минувшей ночи слегка отпустила. Коротко стукнув в дверь, он зашёл в кабинет Арсенина.
- Худо, Давид Маркович? - поднял тот глаза от стола. - Вы не спали ночь… Вам надо вздремнуть хотя бы немного. А то… - Он выразительно постучал пальцами в области сердца.
- Пустое, - отмахнулся Гоцман. - Вы лучше за Фиму… Подтвердилось?
- К сожалению, - вздохнул судмедэксперт. - Как я уже говорил - опытная рука, явно профессионал. Фима… не мучился. Умер мгновенно.
Гоцман скрипнул зубами, сунув руки в кармане, покачался на каблуках.
- Ничего, доктор. Когда мы его найдем, он у нас… помучается.
В следующие три дня участников воровского совещания можно было видеть в самых разных уголках Одессы и в компании самых разных людей.
Можно было наблюдать, как Писка беседует с братьями-близнецами Матросовыми за кружкой пива в маленькой привокзальной пивной…
Можно было встретить Мужика Дерьмо, прогуливавшегося с полным, одышливым лейтенантом интендантской службы вдоль каменной стены склада. Офицер энергично жестикулировал - то стучал себя кулаком в обтянутую кителем грудь, то указывал всей пятерней на стену, то кривил рот, передразнивая чью-то манеру разговаривать. Мужик Дерьмо кивал с непроницаемым видом…
Или Иону, который обстоятельно осматривал подворотню, где Чекан избивал Лепу. Сам Лепа, для большего правдоподобия жалостливо шмыгая носом, показывал Ионе на сберкассу напротив и демонстрировал, как именно ему заломали руку за спину…
После погребальной конторы Гоцман поехал на Привоз. Как ни странно, курага в пустоватом Фруктовом пассаже нашлась, и даже не особенно дорого - немолодая усатая гречанка уступила уважаемому Давиду Марковичу полкило за червонец, поскольку здоровье Давида Марковича чрезвычайно интересно по всей Одессе. Изюм Давид решил не покупать. Постоял перед торговкой, продававшей свежее молоко, но преодолеть своей давней нелюбви к этому напитку не смог. Вставали в памяти желтая пенка, налипшая на поверхности большой кружки, и мамины худые усталые руки: "Пей, Додечка, полезно, сынок, у тебя же слабое здоровье…". Полезно, может, и полезно, мама, но вот не научился ваш сын до сих пор молоко пить, и все тут. Когда я в последний раз был на могиле?.. Теперь в моей странной жизни появился еще один повод бывать на кладбище, думал Гоцман, лавируя между покупательницами бычков. Вот так живешь, живешь, и все меньше становится людей в твоем городе, и все больше - на кладбище. Ну что же, это справедливо, с годами смерть начинает преобладать над жизнью, пока не заполнит все вокруг. И это означает, что умер уже ты сам. И тогда начинается что-то другое, может, не менее грандиозное, чем жизнь…
Он обернулся, ища взглядом в толпе Ваську Соболя. Тот замешкался перед большой, разрубленной на куски камбалой и вежливо общался с ее продавщицей.
- Молодой человек, пострадавший на фронте за наше счастье! Такому герою, как вы, рыбка будет только в пользу…
- Мадам, этот кецык уже имеет запах, - галантно отвечал Васька, тыча ногтем в камбалу.
- То не запах, то аромат. А запах будете иметь вы, когда закончится ваша жизнь, сильно укороченная тем, шо вы не покушали сегодня этой камбалы…
- Васька!.. - окликнул водителя Гоцман. - Ша за болтовню. Иди заводи. Я пока выберу венок…
- Не, Давид Маркович, - решительно помотал головой Соболь, нагоняя шефа, - я тоже хочу. Я к Фиме со всей душой… Мы ж через него себе "Адмирала" достали.
- Да? - удивился Гоцман. Странно, он напрочь забыл об этом эпизоде Фиминой биографии.
- Ага, - печально вздохнул Васька. - Его же немцы на углу Перекопской Победы бросили, когда отступали… Так Фима договорился с одним знакомым, шоб у него в курятнике постоял. А потом оформили на наше управление… А так - тю-тю, уплыла бы в обком или еще кудой. И потом - где брать запчасти?.. Так он мне посоветовал одного инженер-майора, его часть сейчас в Яссах стоит… Кстати, Давид Маркович, надо бы карбюратор менять, вы б замолвили где словечко…
- Ладно, хватит уже твоих баек, - оборвал Давид ссохшимся от напряжения голосом. Лицо убитого друга снова встало перед ним, и он с трудом сдерживал себя.
Венок купили большой, хороший. Ими торговал остроносенький седой дед в пиджачке, на лацкане которого болтался серебряный Георгиевский крест на замусоленной ленточке.
- Желаете черный креп, Давид Маркович?.. То будет на десятку дороже, но покойник обрадуется… И белыми буквами можно написать: "На кого ж ты нас оставил" - и даже еще красивее… До войны можно было написать серебром, но теперь же куда?.. Сегодня уже заказывали один венок, так тот был с надписью…
- Не надо, - оборвал его болтовню Гоцман, отсчитывая деньги, и вдруг, сам не зная зачем, спросил: - За что Георгия получил, отец?
- Та то за Фердинандов Нос, - равнодушно отмахнулся старик, сосредоточенно перебирая смятые купюры, - полтора года мы там как проклятые в окопах сидели… 66-й пехотный Бутырский… А шо, може, нельзя носить? - неожиданно спохватился он и даже порозовел от волнения. - Я слыхал, шо вроде как было постановление СНК…
- Та можно, можно, - скупо усмехнулся Гоцман, поднимая венок, - не митусись. И еще цветов нам… побольше… шоб Фиме было приятно.
- Пожалуйте-с, - обрадовавшись, снова засуетился старик.
Они набрали еще цветов, чтобы Фиме было приятно, и, расплатившись, молча поволокли это богатство в машину. Завалили цветами заднее сиденье "Опеля", и еще букет Давид вез в руках. В салоне машины запахло остро, тревожно и влажно. На ухабах розы кололи Гоцману руки, и он невольно отдергивал пальцы. Васька косился на букет, взглядывал в зеркало заднего вида на венок и изредка жалостливо шмыгал носом…
Опергруппа уже ждала его в кабинете. Мешочек с курагой Давид выложил на всеобщее обозрение на своем столе - мол, налетайте. Взял из него горсть и принялся расхаживать по комнате. Арсенин же присоветовал ходить, вот и ходи…
- Ну шо, с кого начнем?.. - Гоцман ткнул пальцем в Тишака. - Давай ты, Леня. Шо у тебя по Радзакису?
- По Радзакису сделан запрос у контрразведку, но оттуда пока не ответили, - виновато вздохнул Тишак. - Поднять довоенные архивы НКВД мне пока также не удалось…
- Почему? - перебил Гоцман на ходу.
- По объективной причине, - развел руками Тишак, - они еще не прибыли из эвакуации… В силу чего где именно сидел Радзакис и по каким статьям, сказать не представляется возможным. Следователей, которые вели его дело, не осталось, все поумирали или погибли. Сделали запрос в центральную картотеку ГАУ , но это - неделя, а то и больше… Родных и близких отыскать не удалось. Был, вернее, двоюродный брат, 1926 года рождения, прописанный по Садовой улице, шесть. Призван сразу после освобождения Одессы, в апреле сорок четвертого, и в июне того же года погиб под Витебском. Кое-какие мелкие связи нашли, но пока ничего интересного… Работаем.