В дверях с металлическим лязгом откинулся лючок. Разговоры невольно смолкли, все подняли глаза. Только Гоцман продолжал смотреть прямо перед собой.
- Который тут Гоцман? - рявкнул сквозь отверстие конвойный.
Давид поднял глаза. Камера - не меньше полусотни людей - смотрела на него.
- С вещами на выход…
Тяжелая дверь захлопнулась за Гоцманом.
- Все, теперь уж с концами, - пророчили пессимисты.
- Наоборот, выпустят да еще и повысят! - предрекали оптимисты.
- Во бардак, - философски заключил Стекло, которого Гоцман когда-то спас от расстрельной статьи. - Это ж додуматься надо было - Давида Марковича посадить!.. Так хоть додумались выпустить, и то хлеб…
Тетя Песя нацелилась выйти со двора. Проверила, все ли положено в большую корзину, заботливо прикрыла ее куском марли, подняла глаза и… раскрыла рот от удивления - в родимый двор медленно входил Гоцман в привычном для него обличье - старом пиджачке, гимнастерке и галифе.
- Дава Маркович!.. - Всплеснув руками, тетя Песя кинулась ему на шею, осыпая горячими поцелуями избитое лицо. - Слава богу! Я же все глаза наплакала… Насовсем? А шо у вас с носом?
- Насовсем, тетя Песя, - хрипло успокоил Гоцман. - Все нормально… И с носом тоже.
- А где ж ваш такой шикарный мундир? Отобрали?
- Я зашел на работу, тетя Песя… Переоделся.
Тетя Песя, облегченно рыдая, скинула с корзины тряпицу:
- Давочка ж вы мой Маркович! А я ж вам поноску собрала. И носочки теплые! И рубашку стираную! И хлеба серого по четырнадцать рублей сорок копеек коммерческая цена кило! И рыбки вяленой! Шоб вам как-то покушать…
- Спасибо, тетя Песя…
- Вот только папиросы не нашла, - частила тетя Песя, - Эммик же ж не курит, поменял на мыло. Взял душистое, трофейное, которое на рынке пять червонцев. А шо там душить?! Лучше б пять больших кусков, а он два маленьких… Так Циля ж взяла той кусок, и нету! Считай, весь вокруг себя смыла… Так разве можно, я вас спрашиваю?..
Гоцман, ошеломленный тем, как резко за эту ночь поменялась его судьба, слушал болтовню тети Цили и чувствовал, как отпускает сердце. Оно разболелось не на шутку еще тогда, когда он лежал на полу в кабинете Максименко, кашляя кровью. И в камере, на нарах, он успокаивал его, помня совет Арсенина и представляя себя японским самураем - спокойным и холодным, готовым скорее на харакири, чем на предательство и трусость…
Они поднялись по лестнице на галерею. У дверей комнаты Гоцмана, прислонясь к ним спиной, сидя спал огромный, словно топором выделанный парень, по виду селянин, даже во сне не выпускавший из рук холщовый мешок. Увидев его, тетя Песя мгновенно забыла о мыле.
- Сидит! - тревожно зашипела она, тыча пальцем в чужака. - Пришел с раннего утра, сказал - до вас. Ничего не отвечает, меня не слушает - сидит!.. И колбасой воняет. То он продавать приехал или как раз менять?.. А на шо?..
Гоцман взял селянина за плечо, сильно его встряхнул. Тот разлепил маленькие мутные глазки.
- А я сижу тут. Вас нет, - сообщил он сонным баском.
- Ты кто?
- Кто? Я?.. Дядя Давид, я ж Рома. Сын тёти Рахили.
- А-а… - понимающе отозвался Гоцман. Отстранив Рому, он сорвал с замка сургучную печать, открыл дверь. Снял пиджак, гимнастерку. Склонившись к умывальнику, со стоном ополоснул разбитое лицо, взглянул на себя в осколок зеркала… Хорош, нечего сказать. И небритый к тому же. Успел зарасти за ночь…
Бреясь, Гоцман морщился от боли, когда острый золингеновский клинок касался подсохших ран. И косился через окно на галерею. В открытую форточку плеснул вкрадчивый голос тети Песи:
- Ромочка, а шо от вас так колбасой разит?.. А покажите на глазочек. Я посмотрела бы даже из интереса… Ой!.. - Голос тети Песи резко взмыл вверх, и Гоцман понял, что на горизонте появился Эммик. - Это ты так на Привозе, да?
- Мама, я забыл немного денег. - Голос Эммика звучал виновато и шел откуда-то снизу, видимо, он поднимался на галерею.
- Это ты так выбираешь синенькие, да?.. Мама со двора - а ты опять за кобелиное?!
- Мама, через вас нам жизни нет! - вступила в диалог невидимая Циля. - Шо вы наше счастье переехали?!
- И перееду! Выкралась тут, ждет! Жульетта на балконе!.. Он на Привоз ушел за синенькими! И где тот Привоз, где те синенькие?!
Осмотрев себя в зеркало, Гоцман остался на этот раз доволен по крайней мере тем, что чисто выбрит. Открыв дверь на галерею, он втащил в комнату притихшего Рому, который с интересом вслушивался в перебранку, и кинул его мешок в угол.
- А шо в такую даль торговать приехал? - поинтересовался Гоцман, стягивая сапоги и разминая усталые ноги.
- Та у нас там в Гораевке нету цен, - неохотно пояснил детина. - Все ж порушили. Грошей у людей нема. А шо у вас с носом?
- Как там тетя Рахиль? - пропустил вопрос мимо ушей Гоцман.
- Та ниче… - Рома крепко зевнул и, несколько раз пнув мешок кулаком, опустил на него голову, как на подушку.
- Как немцев пережили?
- Та ниче…
- Не воевал?
- Мона ж с Ариком ушли на войну, - пробормотал уже в полусне Рома, - а я остался.
- Живы? Мона с Ариком?
- Не… - всхрапнул Рома. - Убили… одного под Варшавой, второго под этим… под Данцигом…
Гоцман продолжал разглядывать себя в зеркало, Максименко знал, как бить, но все же недоработал - лицо скоро заживет. Только вот нос… Давид увлекся критическим созерцанием своего носа и едва не пропустил знакомый женский голос, прозвучавший на фоне перебранки соседей тихо, но внятно:
- Извините, пожалуйста, Давид Маркович здесь живет?..
"Нора!.." Он бестолково метнулся к окну, схватился за гимнастерку и скрипнул зубами от досады - от неподсохшей раны на нагрудном кармане расплылось темное пятно. Пиджак?.. Рома в углу зашевелился, приподнял голову с мешка, он нетерпеливо махнул ему - лежи. Черт, не может же Нора увидеть его полуголым, да еще побитым… А тетя Песя уже стучала в дверь:
- Давид Маркович! К вам тут…
Во дворе зашумел мотор, раздался скрип тормозов.
- Давид Маркович вернулся? - расслышал Гоцман озабоченный голос Кречетова.
- Вернулся, но не открывает как-то, - сообщила тетя Песя.
- Как - не открывает?..
Прежде чем Кречетов рывком распахнул дверь в его комнату, Гоцман успел рухнуть на кровать и накрыться с головой одеялом.
- Дава? - растерянно спросил Кречетов, трогая его за плечо. - Ты чего?
- А-а, привет… - рассеянно улыбнулся Гоцман, делая вид, что только проснулся.
Майор крепко стиснул его плечо:
- Живой!.. Ух ты, как же тебя… А я за тобой. Андрей Остапыч приказал доставить. Срочно! Выступаю в роли твоего ординарца…
Гоцман, невнимательно улыбаясь, взглянул мимо Кречетова, на галерею. У двери, держась за косяк, топталась только тетя Песя.
- А где?.. - не обращая внимания на изумленного Кречетова, вскинулся Давид. - Женщина тут была…
Тетя Песя махнула рукой в сторону арки.
Голый по пояс, босой Гоцман, бегущий по улице, особенного внимания к себе не привлек. Может, потому, что именно в тот момент, когда Гоцман возник на улице, прохожих там по счастливой случайности не оказалось. А то разговоры об этом случае ходили бы по Одессе до сих пор.
- Нора! - выдохнул Гоцман, догнав одинокую женщину, медленно шедшую по панели. - Шо случилось?
Она обернулась, и Гоцман смущенно загородил правым локтем лицо, а левой рукой - торс.
- Значит, правда?.. - Она протянула ладонь к его лицу и сразу отдернула.
- Та вы не смотрите, - окончательно смутился Гоцман. - Я выскочил, думал…
Она отвернулась. Теперь они стояли спиной друг к другу, будто поссорившись, и выглядели со стороны нелепо. Только смотреть было некому.
- На Привозе сказали, что вас забрали эти… с машины "Рыба"…
- Так отпустили же… Вы только за этим?..
- Да. Я испугалась…
Из арки появился Кречетов. И замер, увидев Гоцмана с Норой.
- Ничего, - продолжала Нора. - Я пойду…
- Да… То я к вам после загляну.
- До свидания.
Она протянула ему руку, и Гоцман не глядя, слепо нашарил ее левой рукой, сжал холодные пальцы. Он чувствовал, как она напряжена.
- Так вы волновались? - хрипло спросил Гоцман. Нора вырвала руку из его ладони и быстрым шагом пошла прочь, почти побежала…
Кречетов, со скрытой усмешкой наблюдавший эту сцену, перевел взгляд на запыхавшегося пацана - расклейщика афиш, вынырнувшего из подворотни. Пацан деловито окунул в ведерко кисть, намазал клейстером большую афишу и косо шлепнул ее на ближайшую стену. Отступил на шаг, секунду полюбовался своей работой и тут же сгинул, будто его и не было. "Вот чертенок!" - усмехнулся Кречетов, делая шаг к афише. Отпечатанные на грубой желтой бумаге огромные черные буквы складывались в два слова, сладостных для каждого одессита, - "Леонид Утесов".
Кречетов неторопливо подошел к Гоцману, неподвижно глядящему вслед Норе.
- Видал? Утесов приезжает…
- Д-да-а… - не слыша его, покачал головой Гоцман.
- Одеваться-то будешь? - усмехнулся Кречетов. - Или так поедешь?..
Из арки, пятясь, задним ходом выехал "Виллис".
- Напомни, шоб по пути остановились, я папирос куплю, - хмуро бросил Давид, поворачиваясь.
- Отобрали? - догадался майор. - У меня "Дели" есть… Держи вот.
В распахнутое настежь окно кабинета Омельянчука врывался по-летнему радостный щебет птиц. Звенели трамваи. Гоцман, с залепленным свежим пластырем носом, сидел посреди кабинета на стуле, поглощенный далекими от происходящего мыслями. Омельянчук между тем беспокойно расхаживал по кабинету, потирая ладонями усталое лицо - поспать этой ночью так и не удалось. Говорил он отрывисто, с несвойственными ему паузами и старался при этом не смотреть Гоцману в глаза.
- Приезжает Утесов… Сегодня вечером выступит в опере. Но нам с той радости, Дава, одни убытки. Через час откроются кассы театра. Будет навал… Так что хватай хлопцев и бежи туда. Проследи за беспорядками. Вечером концерт, билет дадим… Вот… А лучше не ходи, - не в лад собственным словам вздохнул он. - Пластинку послушай…
Омельянчук замер посреди кабинета, засунув руки в карманы и хмуро глядя на Гоцмана.
- Ты чего, Андрей Остапыч? - вынырнул тот наконец из своих мыслей.
- А шо? - встрепенулся начальник УГРО.
- Вид у тебя лимонный.
- Так за тебя ж переживал! - вскинулся Омельянчук. - С утра вон Виталий Егорыч с Якименкой мне всю холку за тебя взмылили. Аж до кости! Бежи, говорят, Андрей Остапыч, стучи во все колокола… А я ж шо?.. Жуков на заседании как рявкнул на начупра МГБ - освободить немедленно!..
Он засмеялся, но как-то криво, ненатурально. Уголовникам, которые на допросах смеялись таким же фальшивым смехом, Гоцман ни в жизнь не верил. Впрочем, Омельянчук быстро умолк и снова помрачнел.
- А шо еще?
- Ваську твоего Соболя в подсобное хозяйство сплавил, - с виду беззаботно обронил Омельянчук. - На всякий случай. К вечеру будет… Тишака еще не видел?.. Ему из центральной картотеки за Радзакиса ответили… Статьи обычные, ничего особливого: вооруженный грабеж, нападения с целью ограбления… Первая ходка в двадцать седьмом году. В сорок третьем выдернут с зоны на фронт, через полгода комиссован по ранению. Тут же сел снова по 152-й, развращение малолетних… Дали пять лет, два с половиной отсидел, вышел по амнистии "семь-восемь". Устроился шоферить в инкассацию. Словом, биография вроде богатая, а уцепиться так и не за что… Э-э… По Филимонову-Живчику тоже пришло. Ну, тут пацан посерьезнее - убийства еще до войны, побеги…
Гоцман продолжал пристально смотреть на шефа. Омельянчук замычал утесовскую песенку, повернулся к своему столу, открыл чернильницу, заглянул в нее, перевернул на перекидном календаре очередной листок, крепко подергал себя за правый ус…
- Да! - внезапно вскинулся он. - Арсенин тебя нашел?
- Зачем?
- Марку сегодня операцию делают.
- Да ты шо? - подался вперед Гоцман. - Когда?!
- Звонили в госпиталь, в Москву! - радостно зачастил Омельянчук. - Аж два раза! Они говорят, к вечеру звоните! Ну, все, иди!.. Дуй до театра, там уже кассы открывают!
- Андрей Остапыч, так шо… - произнес Гоцман, поднимаясь, но Омельянчук замахал на него руками, словно выгоняя гусей:
- Иди-иди!.. Иди!..
Когда за Гоцманом закрылась дверь, Омельянчук с шумом выдохнул воздух. Набулькал из графина полный стакан теплой воды и залпом проглотил. Расстегнул верхнюю пуговицу синего кителя, сел за стол. И в который раз пожалел, что бросил курить.
На воровской малине, что размещалась в прекрасном одесском переулке, названном именем лучшего, талантливейшего поэта советской эпохи Маяковского, Чекан расчесывал перед зеркалом волосы. По привычке тронул пальцами шрам у виска, одернул гимнастерку и невольно скрипнул зубами от боли в раненой руке. Повернулся к посвистывавшему за спиной Толе Живчику.
- Так что за операция?
- Не знаю, - пожал плечами Живчик. - Сказали, срочно.
- "Срочно"! - проворчал Чекан. - Премся средь бела дня, а у меня даже ксивы нету.
- Штехель обещал - к вечеру будет.
Чекан подошел вплотную к Толе, заглянул в его наглые, блеклые, ничего не выражающие глаза.
- Объясни мне, Толя, как получилось, что два честных вора ходят на коротком поводке у какого-то Академика. А?
- А мне, Чекан, с поводком спокойнее, - отозвался Живчик. - Думать меньше… А вы ж вроде с Академиком кореша были, разве нет?
- Так мы с тобой тоже были…
Не закончив фразу, Чекан рывком извлек из-за пояса "парабеллум", выщелкнул обойму, вставил обратно. Живчик спокойно поднял вверх ладони, показывая, что они пусты.
- Где Ида, Живчик?
- Не знаю, - быстро ответил тот. - Ей-богу.
- Толя!..
- Ну, не знаю.
- А кто знает?
- Штехель. Ты у него спроси.
- Я спрошу, - невнятно пообещал Чекан. - По полной!
Он сунул пистолет за пояс, взял полотенце и быстро, умело прошелся по всем местам в комнате, где могли остаться его отпечатки. Дождавшись, пока он отвернется, Живчик быстро выхватил из кармана свой "вальтер" и спрятал его за спину.
- Волыну засунь обратно, - не оборачиваясь, приказал Чекан.
Живчик спешно спрятал пистолет снова в карман, широко улыбнулся подельнику. Чекан пару секунд тяжело смотрел на него, потом бросил:
- Ладно. Пошли.
Глава четырнадцатая
Что в УГРО что-то затевается, Гоцман понял, как только увидел двух лейтенантов МГБ, тащивших по коридору толстые стопки картонных папок. Следом шел третий - конвоир с расстегнутой кобурой. Давида так удивило это зрелище, что он даже головой покрутил, рукой с зажатыми в ней билетами на концерт по лбу постучал. Может, от побоев Максименко что сдвинулось?.. С каких это пор личные дела одесских уголовников так спокойно носят по коридору, да еще стопками, да еще посторонние люди?..
В его кабинете также царил хаос. Все члены опергруппы Гоцмана в разнообразных позах расположились кто где и были заняты крайне интересным делом - распределением серых папок с личными делами по буквам. Руководил работой полуседой майор в очках - начальник картотеки УГРО.
- Строго по буквочкам! - приговаривал он. - Не путаем! Строго по буквочкам…
- А шо это здесь МГБ делает? - осведомился Гоцман с порога.
- То УВКР, Давид Маркович, - уточнил с полу Якименко, - контрразведка округа… А это… - он обвел руками происходящее, - это по приказу Андрея Остапыча нам приволокли почти всю картотеку. Сказали, бикицер, отберите самых кто в авторитете и особо опасных. Забрали их дела и унесли.
- Не понял, - Гоцман обернулся к начальнику картотеки, - а нам шо, уже не надо?
- Сказали, к вечеру вернут, - нервно поправил очки тот. - Не знаю. Мне приказали…
- Интересное кино, - пожевал губами Гоцман. В задумчивости коснулся залепленного пластырем носа. И вспомнил про зажатые в кулаке билеты.
-Леша, - тронул он за плечо Якименко, - сделай по дружбе. Один билетик отнеси вот по этому адресу… - Он подсел к столу и быстро накорябал карандашом на обратной стороне билета адрес. - Зовут Нора. Скажи, буду ждать у театра, но, если шо, пусть внутрь заходит…
- Сделаю, - расплылся в улыбке Якименко и, явно обрадованный возможности не копаться в папках, шагнул к двери. Гоцман удержал его за рукав:
- Леша, а шо Омельянчук такой дерганый?
- Так он же с утра по начальству за вас ходил…
- А кроме того, все нормально?
- Не знаю…
- Черт его… - пробормотал себе под нос Давид. - Шо-то чую, а шо - не пойму… И дела все позабирали… Контрразведка ходит…
- А шо такое? - пожал плечами Якименко.
Но Гоцман быстро помотал головой - тебе эта забота не сдалась. И, хлопнув Леху по плечу, подтолкнул его к двери…
Настенные часы мягко, уверенно отстучали время. Гоцман поднял глаза на циферблат и чуть не схватился за голову - мама дорогая!..
- Леня! Тишак!.. Остаешься для присмотра! Остальным - быстро со мной до вокзала!
Оперативники с веселым гулом, толкаясь, покинули душный кабинет. Какое бы ни было дело с Гоцманом - это ж дело, а не то что в пыльных бумажках копаться.
В большую фотолабораторию штаба округа офицеры то и дело вносили пухлые штабеля серых папок. Эксперты молча фотографировали первые страницы каждого дела - клички, приметы, анфас, профиль…
Привокзальная площадь была переполнена встречающими. В глубине толпы глухо бухала медь духового оркестра. И только по восторженным крикам и взглядам толпы можно было приблизительно определить, где именно идет Утесов…
- Дядя Ледя! Дя-я-ядя-я Ле-е-едя-я-я!!! - радостно орал Мишка Карась, изо всей силы работая локтями и ногами.
Уже была видна цель. Смеющийся Утесов как раз принимал букет от очередной городской организации, когда Мишку приподняла на воздух неведомая сила. Что-то похожее с ним уже произошло, когда он попрощался с маршалом Жуковым… Мишка поднял глаза и понял, что прав. И в том, и в этом случае причиной был почтенный Давид Маркович Гоцман. Только с носом у него было что-то не то.
- Давид Маркович! - радостно удивился Мишка, попытавшись для начала высвободиться и быстро сообразив, что это не удастся. - А вот вам здрасте! Шо у вас с носом?..
- Пошли, вечный племянничек! - буркнул Гоцман, выволакивая Карася из толпы.
- Утесова же пропустим, Дава Маркович… - заныл Мишка.
Гоцман молча, умело пробежался по его карманам, поцокал языком. На его ладони лежало несколько разнокалиберных часов - от дорогущих дореволюционных "Братьев Одемар" до новейшей московской "Победы", мечты любого модника. Тяжело вздохнув, Гоцман отвесил пацану подзатыльник.
- Фимы мне не хватало, теперь ты… Поехали, лишенец!..
- На машине поедем, Давид Маркович? - радостно встрепенулся Мишка.
- На машине, на машине… На машине под номером 18, пять копеек станция. А будешь и там к чужим карманам присматриваться - пешком побежишь.