- Я тебе верю. - Он прошел к камину, взял кочергу и поворошил пепел над решеткой. - Не знаю, что ты себе нафантазировал, что вбил в голову, но послушай меня. Я, конечно, знаком с Гаетано. Его здесь все знают. В прошлом году, перед тем как уехать, он попросил помочь ему с бизнесом. - Маурицио криво усмехнулся. - Точнее, попросил денег. Я отказал, но потом увидел "Ла Капаннину" и согласился. Подумал, что это будет неплохое вложение. Так и получилось. Отношения у нас не простые, и, признаюсь, не все там по закону. Понятно, что Гаетано нервничает. Да и я тоже. Мне жаль, что тебе из-за этого досталось.
Надо отдать должное, подготовился Маурицио хорошо: объяснение не только звучало логично, но и позволяло Адаму выйти из дела с чистой совестью.
Вот только принимать это объяснение и выходить из дела он уже не собирался. Момент был упущен. Для него все изменилось. Они избили его. Напугали. Напугали до смерти, так, что он обмочился со страху, думая, что ему пришел конец.
- Вы лжете, - сказал Адам. - Я знаю, что вы лжете, и вы сами знаете, что лжете. Вы убили Эмилио, а когда Гаетано узнал об этом, купили его молчание. Вы заплатили и, может быть, платите до сих пор. Гаетано рассказывал вам о своих планах? У него большие планы. С расчетом, думаю, на ваши деньги.
Странно, что это не приходило ему в голову раньше, но ведь отношения действительно могли строиться на продолжающемся шантаже. И с покупкой "Ла Капаннины" Гаетано, не исключено, потребовал увеличения платежей. Если так, то получалось, что Маурицио в прямом смысле платит за совершенное четырнадцать лет назад преступление. Адам даже повеселел от этой мысли.
Маурицио же смотрел на него с выражением то ли жалости, то любопытства.
- Ты так думаешь? Думаешь, что я убил брата? Ты тронулся? - Он бросил сигарету в камин и подошел к столу. Глаза его больше не смеялись. - Кто ты такой? Ты приехал сюда и говоришь мне такие вещи. Как ты смеешь говорить мне такое? Я был там. - Он ткнул себя пальцем в грудь. - Я видел, как немец застрелил Эмилио. Видел, как он подошел и выстрелил ему в голову. - Маурицио сложил из пальцев "пистолет" и "выстрелил" в землю. - Я ничего не сделал. Ничего. Только стоял и смотрел. Если стоять и ничего не делать - убийство, то да, я убил его.
Не слезы, блеснувшие в глазах Маурицио, а вот этот жест, сложенные "пистолетом" пальцы, решил все. Жест объяснял, откуда взялась пуля в полу - об этой детали Кьяра не упомянула, и именно ее Адам подхватил как доказательство того, что Эмилио погиб от руки брата.
На ней, на этой улике - единственной серьезной, физической улике, - строилось все дело, и вот теперь Маурицио одним движением руки отбросил краеугольный камень обвинения. Вся выстроенная им с немалым трудом конструкция, шаткая, державшаяся на предположениях и догадках, надломилась и с треском рухнула.
- Итак?..
- Мне очень жаль, - негромко сказал Адам.
- Тебе жаль?
- Да.
Маурицио отвернулся и с досадой развел руками.
- И это все, что ты можешь сказать?
- Я уеду…
- Да, уедешь.
- Сейчас?
- Завтра утром, как и собирался. Не хочу устраивать сцену при матери.
Адам кивнул. Маурицио бросил на него презрительный взгляд и вышел из комнаты.
Голова была словно в тумане. Он поднялся наверх, плохо соображая, что делает и куда идет. Попытался собрать мысли, но они разбегались во все стороны, как толпа мятежников на площади, предоставляя ему копаться в руинах собственных доказательств.
В комнате он сначала зачем-то достал из чемодана уже сложенные перед поездкой на побережье вещи, потом снова убрал их туда.
Что с ним такое? Обычно он мог положиться на собственноручно выстроенную логическую цепочку. Или это последствия сотрясения мозга? Доктор во Вьяреджо предупреждал - они могут проявиться. Прав он был в одном: поездка обострила ситуацию, спровоцировала столкновение с Маурицио. Адам коротко, как маньяк, рассмеялся. Хоть в чем-то не просчитался.
Что ж, по крайней мере, теперь все закончено. Он просто не в состоянии продолжать свое расследование, даже если бы захотел. А он и не хотел. Поскорее бы уехать. Наверное, надо было бы позвонить и вызвать такси, но сейчас даже эта задача казалась непосильной.
Опускаясь в кресло у камина, Адам скривился от боли. Да, обработали его под соснами Вьяреджо все-таки крепко. С ребрами что-то сильно не в порядке. Боль была незнакомая, резкая, и это беспокоило. Другая боль, тупая, пульсировала в голове, и аспирин лишь чуть ее сглаживал.
Полная развалина, как ни посмотри. Так низко он еще не падал и теперь, подобно Данте, достиг девятого круга Ада.
Хотя нет, их нельзя сравнивать хотя бы потому, что путешествие Данте не закончилось в бездне. Он поднялся - через Чистилище в Рай, сопровождаемый призраком умершей возлюбленной, Беатриче.
Подумав, Адам тяжело, с гримасой, поднялся из кресла и, морщась от каждого шага, потащился к двери.
Что-то говорило ему: не ходи туда, вернись. Именно из-за нее, из-за нелепой, абсурдной веры в некоего своего духовного проводника, он и оказался в теперешнем тупике. Странно, но даже то, что он оказался жертвой собственного больного воображения, больше его не трогало. Он зашел слишком далеко, чтобы переживать из-за таких мелочей.
Ничто не екнуло, ничто не зацепило, когда он прошел через живую ограду. Впервые за все время сердце равнодушно молчало, не терзаясь предчувствиями, не волнуясь. Может быть, из-за того, что тело корчилось от боли. Возможно, он испытывал нечто близкое к тому, что чувствовала в самом конце она.
Ему показалась забавной такая схожесть их судеб, но сама Флора ничего общего иметь с ним не пожелала и, когда Адам вошел в сад, не предложила ни утешения, ни сочувствия - только пустой каменный взгляд.
Не падай духом, сказал он себе. Она и раньше так поступала, отвергала его авансы с тем лишь, чтобы потом подпустить ближе. Антонелла и Гарри тоже заметили в ней это - Флоре нравилось дразнить. Она осталась точно такой, какой и изваял ее Федерико века назад.
Понимая, что делает это в последний раз, Адам медленно прошел по кругу. Он ждал и надеялся. Напрасно. По прошествии получаса он вернулся к амфитеатру - унылый, удрученный, отвергнутый, - завершив последний обход.
Пальцы пробежали по надписи на каменной скамье: Душа в покое обретает мудрость. Еще один ключ, оставленный Федерико Доччи. Сколько всего он их оставил? Ровно столько, чтобы преступление оставалось нераскрытым на протяжении почти четырех столетий. Точность расчета впечатляла и даже заслуживала восхищения, а потому нетрудно было представить, что с такой же точностью, скрупулезностью, предусмотрительностью подошел Федерико и к убийствам. А иначе почему его не призвали к ответу? Закрыв глаза, Адам видел, как Федерико до самого конца ухаживает за больной женой - убитый горем супруг, верный образу актер. А еще он видел Маурицио, убитого горем брата, выжимающего слезу, чтобы отвести от себя подозрения какого-то заезжего иностранца.
Вот каким нужно быть, чтобы избежать наказания.
Туман в голове рассеялся, и новая картина явилась ему в полной ясности.
Маурицио точно знал, что гость побывал на верхнем этаже, потому что ему рассказала об этом Мария. Он мог предположить далее, что Адам обнаружил след от пули в деревянном полу, и понял его ключевую важность в выстраивании обвинения против убийцы. Вытащи штырь из оси, и колесо свалится само. Чтобы дело развалилось, Маурицио было достаточно убрать главную улику, тот штырь, который удерживал колесо.
Игра для Маурицио не закончилась, он все еще не вышел из роли. Если не считать убийство, что еще он может сделать, чтобы избавиться от подозрений? О раскаянии речь не шла, не было даже намека на то, чтобы признать свою вину.
Человек невиновный к обеду бы не пришел. Оскорбленный брошенными в лицо обвинениями, он презрительно игнорировал бы обидчика в его последний день на вилле Доччи.
Адам ждал с наживкой наготове и, как только случай представился, забросил крючок. Сделал он это в подвале, куда Маурицио спустился, чтобы выбрать вино для обеда, и куда секундой позже последовал за ним Адам.
Маурицио обернулся:
- Опять ты?
- У меня еще остался один вопрос.
- Не надо.
- Что случилось с пистолетом?
- Каким пистолетом?
- Тем, что принадлежал Эмилио.
- Его уничтожил мой отец.
- Правда?
- Так он сказал.
- Вы видели, как он это сделал?
Адам не боялся наступать - виноватый всегда предпочитает защищаться. Так случилось и теперь. Маурицио осмотрел этикетку на пыльной бутылке и двинулся к двери.
- Нам пора, - бесстрастно сказал он. - Моя мать ждет нас к обеду.
- Она знает, что стало с пистолетом. И с пулями, что вынули из тела.
Человек невиновный просто вышел бы - Маурицио же остановился у выхода и повернулся.
- Верно, он вынул пули. Они замурованы в стену, за дощечкой в часовне, вместе с пистолетом. Ваша мать считает, что так мог поступить только безумец. Думаю, он все знал. Думаю, он сразу все вычислил.
В глазах Маурицио не отразилось ничего, они так и остались двумя колодцами теней в тусклом свете свисающей с потолка лампочки.
- Вы сказали, что ничего не сделали. А он сделал. Не тогда, потом. Он оставил все ключи. И оставил доказательство. - Адам помолчал - возражений не последовало. - Не верите - спросите у вашей матери.
- Я тебе верю, - не повышая голоса, сказал Маурицио. - Если она сказала, что они там, значит, они там. Но какое мне до них дело? Мне важно одно: чтобы ты поскорее отсюда убрался.
Обед, как нетрудно догадаться, стал настоящим адом. Хуже всего было внезапное прощание с Антонеллой, которая определенно ждала от вечера большего. Но что он мог сделать? Выбирать уже не приходилось. Едва Маурицио поднялся из-за стола и сказал, что уходит к себе, Адам тоже объявил, что ложится спать. В этом не было ничего странного, учитывая его состояние, но изобразить эмоциональное расставание трудно, когда мысли заняты совсем другим.
Они поцеловались у ее машины, договорившись писать друг другу, и на том все кончилось - она ушла.
Глава 30
Он должен прийти. Должен прийти. Должен…
Это звучало уже само по себе, как отпечатавшаяся в мозгу и сводящая с ума мантра. Он выколачивал ее из головы, но через несколько минут она как-то пробиралась туда снова.
Три часа он боролся с ней и теперь не просто устал, а дошел до предела. Все болело. Действие аспирина заканчивалось, и худшее было еще впереди, хотя он и сидел в крохотной нише за алтарем.
Выбравшись из убежища, он растянулся на каменном полу, вытянув руки вдоль туловища. В какой-то момент ему вдруг пришло в голову, что он здесь не один, что где-то поблизости в такой же, как он, позе лежат Флора и Эмилио. От этой мысли стало немного легче.
Вверху, едва различимый в слабом свете свечи, проступал потолок - неясная мешанина балок и поперечин. Он представил, как это строилось: рабочие на высоких деревянных лесах, стук молотков и голубой купол летнего неба над всеми.
Представляя это, он закрыл глаза, почувствовал, что уходит в дрему, и сел, прислонившись спиной к алтарю и подтянув колени к груди.
Он должен прийти. Должен прийти. Должен…
А если он уже приходил и ушел? Если заметил лежащую на земле лестницу - Адам оттолкнул ее, когда забрался в окно. Маневр, конечно, неуклюжий, но ничего лучше придумать не получилось. Вряд ли Маурицио стал бы заходить в часовню, если бы дверь осталась открытой или он не нашел бы ключ на обычном месте под камнем.
Отчаянно хотелось курить. Он уже не помнил, когда последний раз так долго обходился без сигареты. В Кембриджском художественном театре ставили "Гедду Габлер" Ибсена. Спектакль длился более трех часов без перерыва, но там хотя бы была та приятная блондинка из Ньюхема, игравшая Гедду. Как же ее звали? У нее еще был брат в Корпус-Кристи с родимым пятном цвета бордо на шее.
Его разбудил скрип. Знакомый протестующий скрип старого замка. Адам выпрямился, напрягся, прислушался. Коротко пискнули петли. И потом шепот…
Не один! Он пришел не один. Привел с собой кого-то. Собаку. Пес сразу завозился, принюхался…
Плохо. Очень плохо.
Мужской голос прошипел команду, и пес вернулся к хозяину. Но надолго ли? Луч фонарика прошил темноту, пробежался по стенам, полу… От алтаря метнулась длинная тень.
Адам съежился. Он проник в часовню не через дверь, так что его следа у порога нет, и собака - молодая, любознательная, игривая колли - ничего не почует, если только ее не отпустят. Сама по себе колли была не страшна, это же не дог. Адам помнил, как удивился, узнав, что Маурицио и Кьяра не хотят заводить породистого, хорошо обученного пса.
Еще один звук, теперь уже слева. Кто-то положил на пол сумку с инструментами. Что-то звякнуло. И тишина. Потом новый звук - негромкое постукивание. Похоже, Маурицио пытается снять табличку. Пожалуй, лучше немного подождать, а потом застать его врасплох.
Но у колли было на этот счет другое мнение. Адам увидел собаку только в последний момент, когда она появилась перед ним, махая хвостом и повизгивая, словно приглашая поиграть.
Он попытался отодвинуться. Колли облизала ему руку и тявкнула.
- Уго! - Голос определенно принадлежал Маурицио.
Уго еще пару раз радостно тявкнул, и луч фонарика, сделав полукруг, уткнулся в алтарь.
Адаму ничего не оставалось, как признать поражение и выбраться из укрытия, щурясь от света. Потом он включил свой фонарик и направил луч на Маурицио. Противостояние длилось несколько секунд, после чего противники, не сговариваясь, опустили фонарики.
Адам погладил колли по голове, давая понять, что держится уверенно и контроль над ситуацией в его руках. Что касается Маурицио, то он, судя по напряженной позе и пепельно-бледному лицу, был готов вступить в схватку, и отвертка у него в руке вовсе не выглядела безобидным инструментом.
- Зачем ты здесь? - хмуро спросил он.
- Не знаю.
- Зачем?
- А что еще делать? Я должен был узнать.
Маурицио повернулся и ударил отверткой по стене. Табличка отвалилась. Под ней не было ничего, кроме камня. Ни пистолета, ни патронов.
- Ловко, - пробормотал Маурицио. - Очень ловко.
Где же, черт возьми, пистолет? Адам и сам растерялся не меньше, но виду не подал.
Маурицио опустился на край скамьи. И хотя во всех его жестах и позе проступала обреченность человека, потерпевшего очередное поражение, Адам предпочел держаться от него на безопасном расстоянии.
- Теперь ты все знаешь.
- Зачем? - спросил Адам. - Он же был вашим братом.
- Так случилось. Я не собираюсь перед тобой отчитываться.
- Неужели только из-за этого… из-за земли… дома? - Адам еще надеялся, что была какая-то другая причина, может быть, столкновение идеологий или что-то еще, а не просто жадность.
- В него выстрелили. Один из немцев. Он все равно бы умер… наверное.
- Но вы его добили, да? Застрелили из его собственного оружия?
Маурицио не ответил.
- Где был Гаетано?
- Пришел, когда немцы уже уходили. Поднимался по лестнице… услышал выстрел. - Он поднял голову. - Ты ничего не сможешь сделать.
- Могу рассказать вашей матери.
- Да. И она тоже ничего не сделает.
- Почему вы так думаете?
- Потому что я не позволю.
- Не позволите? И как же?
Маурицио хитро усмехнулся:
- Ты ведь умный, догадайся сам.
Даже в темноте часовни Адам заметил - или все же только показалось? - страшный, холодный блеск в глазах Маурицио. Блеск, от которого по спине побежали мурашки. Человек, совершивший братоубийство, намекал на то, что готов, если ситуация потребует, взять на себя и грех еще более тяжкий.
- Так что решай сам.
Уго зашелся радостным лаем, словно желая показать, что полностью одобряет дьявольскую стратегию своего хозяина.
- Zito, - цыкнул Маурицио, но пес вместо того, чтобы умолкнуть, бросился с визгом к двери.
С неожиданным для Адама проворством итальянец метнулся вслед за колли, но все равно опоздал. Дверь распахнулась.
Мария вскинула руку, закрывая глаза от ударившего ей в лицо света.
- Мария…
Она затворила за собой дверь.
- Я все слышала.
Взгляд Маурицио заметался между служанкой и Адамом, выискивая между ними какую-то связь.
- Что ты здесь делаешь?
- Слушаю.
- Тебя моя мать прислала?
Мария не ответила, но Маурицио истолковал ее молчание по-своему.
- Нет? Тогда кто? Антонелла?
И снова Адам не увидел в лице служанки ничего такого, что можно было бы интерпретировать как ответ. А вот Маурицио понимал ее лучше.
- Конечно, - произнес он тоном человека, на глазах у которого детали мозаики складывались в понятную картину. - Она же знает, что стоит в очереди после меня…
О чем это он? Маурицио говорил загадками, и Адам, как ни старался, поспеть за ним не мог.
- Сколько бы она ни обещала, я дам больше. - После этой реплики Адам сдался окончательно.
- Она обещала много, - сказала Мария.
- Не важно.
Мария ненадолго задумалась.
- Хочу свой дом. Не квартиру. И хочу денег.
- Сколько?
- Столько, чтобы мне ни о чем больше не беспокоиться.
- Договорились.
Адам не собирался вмешиваться; слова выскочили сами.
- Мария, что вы делаете?
Она взглянула на него с выражением стыдливым и одновременно решительным, потом повернулась к Маурицио:
- Что делать с ним?
- А что он может? Он завтра уезжает и знает, что выбора у него нет.
Мария кивнула и шагнула к двери.
- Подождите… - воскликнул умоляюще Адам.
Она обернулась:
- Что? Что вы хотите? Кто вы такой? Что вы знаете? Вы ничего не знаете. - Мария ткнула пальцем в сторону виллы. - Мой отец проработал на нее всю свою жизнь, а чего ради? Что он за это получил? Ничего. Что получу я? Тоже ничего. Так здесь заведено. Я всего лишь хочу умереть под собственной крышей и заплатить за свои собственные похороны. Разве я многого прошу? Что, много?
Маурицио попытался успокоить ее, но она не обращала на него внимания.
- Кто вы такой? Мальчишка. Вам этого не понять.
Дверь захлопнулась. В наступившей тишине Адам оперся рукой о скамью, потом, почувствовав, что ноги не держат, сел.
Мария была права. Он ничего не знал. Здесь все было по-другому. Он поднял голову. Маурицио стоял рядом и смотрел на него сверху вниз, но не со скрытой радостью, как победитель, а озабоченно, как человек, принявший трудное решение.
Из часовни они вышли вместе. Маурицио запер дверь на замок, положил ключ в карман и посмотрел сначала вверх, на звездное небо, а потом на Адама:
- Насчет матери я говорил серьезно. Так что решать тебе.