Пол был застлан свежесрезанным камышом, пересыпанным весенними цветами, а вокруг тяжелого дубового стола, стоявшего на помосте в дальнем конце зала, горело множество восковых свечей в тяжелых железных шандалах. По одну сторону стола сидели Ланкастер, Корбетт и другие английские посланники. Когда внезапно раздался резкий звук трубы и в зал вошли король Филипп и его приближенные, посланцы поднялись. Корбетта в первый же миг поразила величественная наружность французского короля, облаченного в синий бархатный наряд, отороченный драгоценным белоснежным горностаем, расшитый серебряными геральдическими лилиями и перехваченный широким золотым поясом. Светлые волосы короля, на которых сверкал серебряный венец, ниспадали до плеч, обрамляя белое лицо с узкими глазами, орлиным носом и тонкими бескровными губами.
Филипп IV, от каждого жеста которого исходило величие, кивнул Ланкастеру, а потом, усевшись в огромное дубовое кресло во главе стола, утомленным взмахом руки в пурпурной перчатке дал знак английским послам и собственным приближенным, чтобы те занимали свои места. Корбетт сел, но чуть не вскочил снова, когда вдруг с удивлением заметил возле французского короля маленькую темную фигурку: этот человек глядел на него в упор, даже не пытаясь скрыть злобного выражения. Корбетт снова всмотрелся в него, все еще не веря своим глазам, но ошибки быть не могло: то был Амори де Краон, тайный агент французской короны. Несколько лет назад Корбетту доводилось встречаться с ним в Шотландии, и, судя по злобной искорке в глазах де Краона, французский сановник не забыл и не простил Корбетту его ума и находчивости. Корбетт отвел взгляд, чтобы собраться с мыслями, и спрятал удивление под непроницаемой учтивой улыбкой.
Филипп IV распорядился, чтобы писцы уселись позади него за маленьким столом, и приступил к привычным придворным церемониям - представлению гостей и заботливым расспросам о здоровье "дорогого кузена Эдуарда Английского". Корбетт искоса наблюдал за Ланкастером, которому все это притворство было настолько поперек горла, что он чуть не давился яростью. Тем временем французский король, неподвижно восседая в кресле, все говорил и говорил, сухо и монотонно, уставившись куда-то поверх голов английских посланников. Не удосуживаясь сделать паузу, чтобы Ланкастер мог что-либо ответить, Филипп вкратце обрисовывал положение дел с Гасконью, как оно ему виделось: он - сюзерен этого герцогства, и пускай Эдуард - король Англии, но, будучи герцогом Гасконским, он приходится французскому королю вассалом; а так как гасконские сеньоры Эдуарда напали на собственность французов, то Эдуард нарушил феодальные узы верности, следовательно, герцогство должно быть конфисковано в пользу сюзерена, то есть французского короля. Тут Ланкастер уже не мог сдержать гнева.
- Ваше Величество, - перебил он, - может быть, у вас и были справедливые поводы напасть на герцогство, однако по какому праву вы продолжаете удерживать его?
- О, тут все очень просто, - бархатным голоском ответил де Краон. - Французские войска рассредоточены по всему герцогству, а значит, - тут он широко повел руками в стороны, - мы, затаив дыхание, ждем, что вы на это скажете.
Ангийские посланцы уже обсуждали между собой стратегию и тактику, которых им следует придерживаться в ходе встречи с французами, и тогда Ланкастер, преодолев свою неприязнь к Корбетту, попросил его вмешаться, когда тот сочтет нужным. Теперь Корбетт решил, что подходящий момент настал.
- Ваше Величество, - вставил он, прежде чем Ланкастер успел бы ответить градом новых опрометчивых замечаний. - Означает ли это, что наши страны ныне находятся в состоянии войны? В таком случае, - он развел руки, передразнивая жест де Краона, - наша встреча окончена, и мы просим позволения удалиться.
- Месье Корбетт, - ответил французский король, и на его лице мелькнула улыбка. - Вы неверно истолковали слова де Краона - он всего лишь описывал положение дел таким, каково оно есть, - но не каковым ему следовало бы быть.
Тут англичане ухватились за этот оборот, "следовало бы быть", и последовало длительное, подробное обсуждение дальнейших переговоров. Корбетт сидел с отстраненным и бесстрастным видом, прекрасно сознавая, что и де Краон, и его господин Филипп IV исподволь наблюдают за ним. В воздухе, будто пушинки, носились слова "аллод", "лен", "феод" и "сюзерен", и Корбетт сделал вывод, что французы намереваются удерживать за собой герцогство как можно дольше. И все-таки и он, и Ланкастер, который переговаривался с ним тихим шепотом, пришли к заключению, что французы не просто тянут время: захват Гаскони - явно лишь часть какой-то более крупной игры.
Споры продолжались до тех пор, пока обе стороны не сошлись на том, что дебаты следует возобновить, выждав некоторое время. Впрочем, оставались и еще не затронутые вопросы, и Ланкастер бесцеремонно взял слово.
- Ваше Величество, - проговорил он торопливо, - в Париже бесследно исчез человек английского короля Симон Фовель.
- Не бесследно, - саркастически ответил де Краон. - С сожалением приходится сообщить, что месье Фовель мертв. Его убили - возможно, кто-то из оборванцев, которые целыми шайками бродят по городу.
Его слова вызвали среди англичан ропот недовольства.
- Это никуда не годится! - вскричал Ланкастер. - На нас нападали в предместье Парижа, а теперь в самом городе убит человек английского короля! Неужели предписания французского государя не стоят и ломаного гроша и священную неприкосновенность послов можно с легкостью нарушать?
- Месье Ланкастер! - воскликнул Филипп. - Поглядите фактам в лицо: на наших посланников тоже нападали в Англии, а происшествие под Парижем достойно сожаления, но мы ведь уже принесли вам свои извинения и заверения в том, что мэр города начал усиленные поиски преступников. Что же касается месье Фовеля, - тут король понизил голос, - то, похоже, ваш человек пропустил мимо ушей наши советы. Ведь он, вопреки нашим увещаниям, ходил по улицам один, в ночную пору. Разумеется, мы сожалеем об обоих происшествиях, но их ведь было только два - не правда ли?
Ланкастер почувствовал подвох и вовремя прикусил язык. Ведь Филипп заманивал англичан в ловушку, надеясь, что они проговорятся о нападении на корабль "Святой Христофор" и о смерти Николаса Пера. Корбетт понимал, что, упомяни Ланкастер об этих происшествиях, ему пришлось бы объяснять, какие тайные задания были поручены "Святому Христофору" и Перу. Однако Филипп IV не спешил оставлять начатую тему.
- Ваш государь, наш любезный кузен, - продолжал он, - переживает непростые времена. В своих письмах ко мне он делает туманные намеки на измену и на изменников, окружающих его. - Филипп медленно растопырил пальцы. - Но что мы можем поделать?
Англичане, в том числе и Корбетт, были настолько ошарашены, что не нашли ответа на такое явное глумление; Ланкастер поднялся, отвесил поклон и сделал своим спутникам знак удалиться.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Последовавший разговор был кратким и мрачным. Ланкастер подытожил мнение англичан: Филипп будет держаться за Гасконь по возможности долго и согласится вернуть ее лишь на условиях, исключительно выгодных для самих французов. К тому же Филипп IV уверен, что сила за ним (остальным приходилось лишь с горечью признать это), и намерен пустить в ход некий замысел против Эдуарда. Но больше всего англичан встревожило другое: нескрываемая издевка, с которой Филипп ронял намеки на то, что ему известно о существовании измены внутри совета Эдуарда, и говорил о гибели Фовеля и нападении на бовэской дороге, бередя свежую рану.
Нетрудно было предугадать, как отзовутся на речь Ланкастера его спутники: Ричмонд пришел в сильное волнение; Истри хладнокровно заметил, что они сделали все, что было в их силах, а теперь пора уезжать; Уотертон хранил молчание, ему, по-видимому, не терпелось поскорее уйти. Наконец, Ланкастер всех отпустил, но Корбетта попросил остаться. Граф закрыл дверь и заговорил безо всяких обиняков.
- Вы мне не нравитесь, Корбетт, - заявил он. - Вы слишком скрытны, слишком себе на уме. У вас нет опыта на поприще дипломата, и все же мой августейший брат послал вас сюда, явно доверяя вам больше, - тут в голосе Ланкастера послышалась горечь, - нежели мне!
Корбетт ничего на это не ответил, и граф продолжил:
- Полагаю, что вас, мастер Корбетт, отрядили сюда с тем, чтобы вы выследили и поймали изменника. Так вот, говорю вам: пора начинать.
- Что ж, дельный совет, - саркастически заметил Корбетт. - Как вы полагаете, с чего именно следует начинать?
- Что значит - "с чего"? - недовольно отозвался граф. - Вам надлежит продолжать следить за всеми нами, а я, мастер Корбетт, тем временем буду следить за вами!
- А далее?
- Далее - узнайте, кто убил Пера и Фовеля!
Корбетту очень бы хотелось, чтобы граф сообщил, как именно это следует узнать, но тот уже повернулся к нему спиной, давая понять, что беседа окончена.
И вот теперь Корбетт в сопровождении говорливого Ранульфа обходил улицы, переулки и закоулки Парижа. Кое-что касательно Пера и Фовеля им удалось разузнать. Сведения о последнем были очень скудны: краткое описание наружности этого человека, название таверны, куда тот обычно захаживал. После усердных поисков, бесконечных расспросов и косых взглядов, которые вызывал иноземный выговор Корбетта, англичанину удалось выяснить, в какой харчевне видели Пера в последний раз. Но это мало что дало: трактирщик, уродливый коротышка, хмуро описал человека, по приметам похожего на Пера, который пил и ел у него в тот самый вечер; нет, он был один; нет, он и ушел один, никто за ним не следовал, и единственным, кто покинул таверну одновременно с ним, был калека-нищий. Корбетт попытался было продолжить расспросы, но кабатчик лишь нахмурился, отвернулся и сплюнул.
Тогда Корбетт решил наведаться в дом, где нанимал комнату Фовель. Они с Ранульфом стали проталкиваться сквозь толпу, собравшуюся на берегу Сены в ожидании лодок, которые должны были вот-вот подвезти овощи из ближайших деревень. Перейдя по одному из больших каменных мостов, переброшенных через Сену, они углубились в лабиринт извилистых улочек позади украшенного каменной резьбой фасада собора Парижской Богоматери. Ранульф донимал Корбетта всякими вопросами, но его господин отказывался отвечать, и тот наконец обиженно насупился и замолчал. Наконец они нашли рю Нель - узкий переулок со сточной канавой посередине. Дома, узкие и высокие, в три-четыре этажа, каждый из которых норовил высунуться вперед над нижним, теснили друг друга - темные доски, грязно-белая штукатурка. Оконные проемы прикрывали лишь деревянные ставни, изредка - роговые пластины, еще реже - цветное стекло. Корбетт нашел нужное строение и постучал в засаленную дверь. Внутри послышалась какая-то возня, дверь распахнулась, и на английского чиновника заносчиво уставилась средних лет женщина в пышном фланелевом платье.
- Qu’est ce que?
- Je suis Anglais, - ответил Корбетт. - Je cherche…
- Я говорю по-английски, - прервала его женщина. - Я сама родом из Девона, а покойный муж был виноторговцем из Бордо. Когда он умер, я превратила часть дома в постоялый двор для англичан, что приезжают в Париж. Я догадываюсь, - продолжала она на вдохе, - вы, верно, пришли из-за месье Фовеля?
Корбетт улыбнулся:
- Разумеется, мадам, я был бы рад узнать что-то о его смерти. - Он подумал, что женщина пригласит его в дом, но она только оперлась о дверной косяк и пожала плечами.
- Да мне и рассказывать-то не о чем, - ответила она и махнула рукой в сторону грязной мостовой. - Его нашли вон там, с перерезанным горлом!
- И это все?
- Все, - сказала она и поглядела сначала на Корбетта, а потом на Ранульфа, который бесстыдно глазел на нее. Женщина зарделась от его откровенной, восхищенной улыбки и растерялась.
- Да, это все, - запнулась она, - если не считать монеток.
- Монеток?
Женщина снова показала куда-то вниз, на булыжники мостовой:
- Там, рядом с его телом, валялось несколько су.
- Они выпали у него из кошелька?
- Нет, из ладони - как будто он собирался отдать их кому-то.
- Кому?
- Откуда мне знать? - удивилась женщина. - Может быть, уличному попрошайке?
- А-а. - Корбетт испустил долгий вздох.
Возможно, подумал он, вполне возможно. Что ж, пускай ему неизвестно, почему погибли Пер и Фовель и кто отдавал приказ их убить, зато он догадывался, кто и как исполнил это приказ. Пробормотав слова благодарности, Корбетт уже повернулся было прочь, но женщина окликнула его:
- Месье, вам не нужен ночлег? - Корбетт улыбнулся и покачал головой. Ему сюда возвращаться незачем - а вот Ранульф, судя по выражению его лица, явно вознамерился это сделать.
Корбетт возвратился к английским послам, преисполненный уверенности в том, что знает, что случилось с Пером и Фовелем. Пускай это всего лишь подозрение - взвешенное предположение, и пускай оно даже верно, - все равно надо дождаться момента, когда можно будет воспользоваться добытыми сведениями. А тем временем Корбетт решил внимательнее присмотреться к своим спутникам. Ланкастера и Ричмонда он предпочел оставить в покое; Истри, похоже, бесчувственный чурбан, он проводит почти все время у себя в комнатушке; а потому Корбетт сосредоточился на Уотертоне. Последний выказал себя блестящим секретарем: записка, которую он составил, подводя итоги встречи с Филиппом, - свидетельство ясного, проницательного ума. В порядке любезности англичане и французы обменялись дипломатическими нотами в память о встрече в Лувре, и Филиппу IV так понравилась работа английского секретаря, что он даже распорядился пожаловать ему кошель золота.
И все же Уотертон оставался для Корбетта загадкой: он был скрытным и замкнутым и пользовался любым случаем, чтобы покинуть общество товарищей и отправиться бродить по улицам, и если его услуги писца не требовались, он возвращался лишь на заре. Само по себе это не вызывало у Корбетта подозрений, ведь Париж с его злачными местами издавна привлекал к себе многих, однако день ото дня Уотертон становился все более скрытным. Заметил Корбетт и то, что всякий раз, как в отведенное им поместье наведывались французские чиновники или вестники, они непременно осведомлялись, дома ли месье Уотертон, и порой приносили ему подарки. Однажды Корбетту даже показалось, что кто-то из французов потихоньку сунул Уотертону пергаментный свиток.
Наконец Корбетт поручил Ранульфу проследить за Уотертоном, отправившимся на очередную ночную вылазку, однако слуга его вернулся ни с чем.
- Некоторое время я шел за ним, - усталым голосом доложил Ранульф, - но потом меня окружила толпа пьянчуг и, узнав, что я англичанин, принялась дразнить и пихать меня. Когда я от них отделался, Уотертона уже и след простыл.
Корбетт утвердился в своих подозрениях и решил самолично допросить Уотертона.
Он тщательно выбрал время: в воскресенье, после мессы, он зашел к Уотертону в его маленькую, без окон, спальню. Английский секретарь сидел за столом, загроможденным свитками пергамента, кусочками пемзы, перьями и чернильницами, и торопливо писал черновик письма. Корбетт, попросив прощенья за вторжение, завел бессвязный разговор о погоде, о недавней встрече с французами и о том, когда же им можно будет вернуться в Англию. Уотертон держался вежливо, но осторожно, на его узком удлиненном лице читалась лишь усталость и напряжение. Корбетт отметил, что на его собеседнике весьма богатый наряд: сапоги мягкой кожи, плащ и чулки тонкой шерсти, камзол с пышным кружевным воротником. На шее у него красовалась серебряная цепочка, а на мизинце левой руки поблескивало кольцо с аметистом. "Да он, пожалуй, волокита", - подумал Корбетт.
- Я вызываю у вас любопытство, мастер Корбетт? - неожиданно спросил Уотертон.
- Вы - очень искусный секретарь, - ответил Корбетт. - И вместе с тем вы весьма скрытны. Я мало что знаю о вас.
- А зачем вам знать много?
Корбетт пожал плечами.
- Мы же все тут словно взаперти, - ответил он. - Нам всем грозит общая опасность, а вы расхаживаете по Парижу - и даже после вечерних колоколов! Это неблагоразумно.
Уотертон взялся за тонкий, опасный с виду нож для бумаги и принялся отрезать кусочек пергамента, ведя лезвие точно по намеченной черте, а потом натер пергамент кусочком серой пемзы до тех пор, пока поверхность его не засияла, будто гладкий шелк. После этого он оторвался от работы и поднял глаза на собеседника:
- На что вы намекаете, Корбетт?
- Ни на что. Я ни на что не намекал, а просто задал вам вопрос.
Уотертон досадливо надул губы и отшвырнул кусочек пемзы.
- Знаете что, Корбетт? - отрывисто проговорил он. - Это мое личное дело. Вы на меня пялитесь, точно деревенская сплетница. Мой отец был состоятельным купцом, а потому и я небеден. Мать моя была француженкой, а потому я бегло говорю на здешнем языке и совсем не боюсь ходить по французскому городу. Достаточно объяснений?
Корбетт кивнул.
- Прошу прощения, - сказал он, не чувствуя в душе ни капли раскаяния. - Я лишь задал вопрос.
Уотертон, бросив на него хмурый взгляд, опять принялся скрести пергамент, и Корбетт удалился, горько сожалея о том, что разговор этот не принес никакой пользы. Хуже того - только насторожил Уотертона: теперь тот станет еще бдительнее.
Корбетт не стал делиться своими подозрениями с Ланкастером - тот старательно избегал его со времени последнего разговора. Вдобавок граф огласил день, когда посольству предстояло пуститься в обратный путь, и теперь распоряжался сборами. Граф не позабыл о нападении на бовэской дороге и потому потребовал предоставить английской кавалькаде надежных провожатых и усиленный вооруженный эскорт до самого побережья. Филипп, разумеется, отклонил такое требование, посетовав, что Ланкастер, похоже, совсем не доверяет ему. Увязнув в новых сложных переговорах, граф сделался еще более вспыльчивым, чему способствовали лукавые намеки и плохо скрытые насмешки со стороны французского двора.
Корбетт выжидал. Дом, где жили англичане, посещали французские посланцы и чиновники, и однажды тут не могло быть ошибки - Корбетт увидел, как Уотертону передают свиток пергамента. У него возник соблазн поймать сотоварища с поличным, но он понимал, что если допустит промах, то выставит себя дураком. Но в тот же вечер, закутавшись в толстый солдатский плащ, опоясавшись мечом и кинжалом, Корбетт вслед за Уотертоном выскользнул на улицу и последовал за ним по лабиринту улиц и переулков, пересекая городские площади и минуя погруженные в темноту дома. Корбетт шел медленно, следя лишь, чтобы тот, за кем он идет, оставался в пределах видимости, - на случай, если этого ночного гуляку, английского секретаря, тайно сопровождают неведомые молчаливые покровители.