Отчаянный крик Эафы огласил комнату, и все в испуге повернулись к ней. Она стояла, мелко дрожа всем своим хрупким телом.
- Мой брат Эанред был добрый. Он был простой человек и верил, что жизнь священна. Он любил животных и никогда не делал ничего дурного никому, кого встречал. Для меня он мог сделать что угодно…
- Даже убить? - ухмыльнулся Лициний. Обращаясь к Геласию, он добавил: - Я думаю, что перед вами сейчас подлинные факты…
- Довольно! - На этот раз пронзительный вопль настоятельницы Вульфрун заставил всех застыть в ужасе. На мгновение отвлекшись на нее, они снова посмотрели на Эафу и увидели, что та медленно сползает на пол. И что на груди по ее одеянию-столе расползается алое пятно.
Фидельма быстро подбежала и подхватила девушку, не дав ей упасть на пол.
Рукоять меча, торчавшая из ее груди, говорила сама за себя.
Вульфрун тихо стонала, потрясенная.
- Почему? - спросила Фидельма, когда они столпились полукругом вокруг девушки.
Эафа заморгала, глядя на Фидельму и пытаясь остановить на ней блуждающий взор. Лицо ее было искажено болью.
- Благословите меня… я согрешила…
- Почему вы это сделали? - не отступала Фидельма.
- Чтобы спасти душу Эанреда, - пробормотала она.
- Пожалуйста, объясните, - мягко настаивала Фидельма.
Эафа начала кашлять кровью.
- Я не боюсь… - прошептала она. Ее светло-карие глаза вдруг прояснились и сфокусировались на лице Фидельмы. - Фидельма, вы ошиблись. Это я пошла тогда в его покои.
- Значит, вот что за девушку он ждал, - пробормотал маячивший позади всех Инэ. - Вот почему он не захотел, чтобы я пришел приготовить его ложе.
Было видно, что Эафе осталось жить совсем недолго.
- Вы пошли туда? - спросила Фидельма, снова повернувшись к ней. - Пошли к Вигхарду?
Девушка снова зашлась в кашле.
- Да… Я еще раз сказала ему, что все знаю. Я сказала ему, что мы с Эанредом - его дети, и что мы знаем, что он заплатил, чтобы нас и нашу мать убили.
- Он стал отрицать?
- Он… я… я бы еще стерпела, если бы он стал отрицать. Но он во всем сознался. Он залился слезами и упал на колени перед кроватью. Ох… - Она снова закашлялась. - О, если бы он стал просить прощения у меня, или у Эанреда, или у духа моей мамы… Но нет. Он стал просить Господа простить его! Перед ним стояла я, его родная дочь, от которой он отказался, а он преклонил колени и стал молить Бога о прощении. Спиной ко мне. Он стоял на коленях у кровати и молился. Казалось… - Новый приступ мучительного кашля сотряс все ее тело. - Казалось, сам Господь указывает мне, что делать. Я тихонько подобрала его веревочные четки, и он не успел что-либо заметить, как уже был мертв.
Приближавшаяся смерть уже перехватывала ей дыхание и голос был еле слышен, но в нем звучала мрачная удовлетворенность.
Геласий глядел на нее, вытаращив глаза и не веря собственным ушам.
- Как могли вы, такая хрупкая девушка, удавить крупного мужчину?
Взгляд Эафы уже уплывал. Вокруг нее растекалась лужа крови. Но при этих словах слабая недобрая улыбка заиграла на ее губах.
- Я была рабыней на хуторе. Я с детства умела забивать скот. Если ты в двенадцать лет можешь удавить свинью, убить человека тебе ничего не стоит.
Тело ее выгнулось, она снова стала кашлять.
Фидельма торопливо склонилась над ней.
- Сестра, времени совсем мало. Если вы убили Вигхарда, то Ронана Рагаллаха убили тоже вы?
Умирающая кивнула.
- Причину вы уже назвали. Путток не сказал, что кто-то еще знает. Назвал только Ронана Рагаллаха. Я убила ирландца, потому что думала, что только он делит с Путтоком страшную тайну о моем отце.
- Но откуда вы знали, где и когда можно встретить Ронана, если весь отряд стражи не мог его найти? - спросил Лициний. - Вы ведь, наверное, даже никогда раньше не видели Ронана Рагаллаха?
Лицо Эафы перекосило от смеха и боли.
Фидельма ответила за нее:
- Вы были на кладбище. С настоятельницей. Когда я приходила в сознание, мне показалось, что я слышала ваш голос.
Эафа в ответ криво улыбнулась.
- Это была чистая случайность. Настоятельница хотела принести цветы на могилу Вигхарда. И я узнала ирландского монаха.
- Как же вы его узнали? - спросил Лициний.
Ответил Эадульф:
- Она узнала в нем того самого человека, который расспрашивал ее о Вигхарде утром в день убийства. Ронан заговорил с Эафой снаружи у гостевых палат. Потом она поняла по описанию, что это и был Ронан Рагаллах.
- Эафа сделала ошибку, рассказав нам о своей первой встрече с Ронаном, - сказала Фидельма. - Увидев Ронана на кладбище, она незаметно от настоятельницы ускользнула, спустилась за ним в катакомбы и…
- Вы правы, Фидельма, - подтвердила Эафа. Конец фразы утонул в приступе кашля.
- А Путток? - настаивала Фидельма.
Глаза Эафы засверкали.
- Путтока я тоже убила. Он был свиньей. Он попытался меня изнасиловать, как Фобба. Уже за одно это он должен был умереть, но он к тому же знал про моего отца. Я думаю, когда я пошла в его спальню сегодня днем, он уже что-то почуял…
Эадульф, стоявший на коленях возле ее головы, был потрясен.
- Что же тогда Эанред делал, когда мы вошли в спальню Путтока? Все выглядело так, как будто это он убил его. Если он не убивал, почему он бежал?
Фидельма подняла на него глаза.
- Когда Эафа убивала настоятеля, он схватил ее за платье и оторвал кусок ткани с брошью, которую она купила тут, в Риме, - объяснила Фидельма. - Уже в своей комнате она обнаружила пропажу. Понимая, что оставила улику, она попросила своего брата Эанреда пойти и забрать ее из комнаты Путтока, пока труп не нашли. К несчастью для Эанреда, вошли мы и застали его врасплох, но он не убивал, а пытался скрыть виновность своей сестры.
Эадульф в ужасе уставился на нее.
- Так ты знала? - спросил он с упреком. - Ты уже тогда знала, что это Эафа?
- Я уже очень давно заподозрила, что Эафа причастна к этой истории. Еще в первой беседе с Эанредом, когда он назвал Эафу "моя сестра". Сперва я решила, что он просто оговорился и называл ее сестрой в духовном смысле. Только потом я поняла, что Эафа действительно была его сестрой по крови и плоти, а не только во Христе.
Эадульф скорчил недовольную гримасу, досадуя на себя за ложный след.
- Ну, это мог быть и Эанред, - сказал он, чтобы как-то оправдать себя. - В конце концов, ему уже случалось убивать за сестру. Не будем забывать о Фоббе из Фоббастуна, которого он задушил.
Тело умирающей девушки дрогнуло в тихом вздохе.
- Это я… а не Эанред… это я задушила Фоббу… Фобба меня изнасиловал… и я убила свинью… как свинью… руки Эанреда чисты.
Кожа Эафы покрылась пятнами, губы странно искривились. В груди ее послышался хрип и тут же стих. Пятна сошли с лица, и кожа приняла желтоватый восковой оттенок.
Фидельма склонилась над девушкой и закрыла ее глаза, а потом преклонила колени.
- Requiem aeternum dona еа, Domine… - торжественно начала она. И все постепенно, один за другим, присоединялись к молитве за упокой души, и их голоса, возносясь и понижаясь, звучали слаженно, но не в унисон.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Был самый знойный час, когда солнце висело прямо над головой, и его ослепительно-белый свет, казалось, отражался и от темных предметов, не говоря уже о ярко-белых стенах римских зданий. Фидельма сидела в тени под навесом из грубой холстины на деревянном причале возле моста Проби, перекинутого через грязные воды медленного Тибра. Позади был крутой склон Авентинского холма, но тень от него не доходила до берега реки, открытого палящему солнцу.
Рядом с ней, то и дело вставая с места и неуверенно прохаживаясь туда-сюда, тщетно пытаясь скрыть волнение, находился Эадульф.
- Так во сколько, ты сказала, придет лодка? - в очередной раз спросил он.
Фидельма не упрекнула его, а только в очередной раз ответила спокойно и ласково:
- В полдень, Эадульф. Мы приехали первыми. Лодочнику нужно отвезти еще несколько человек вниз по реке в Остию и Порто.
Эадульф был явно встревожен.
- Ты уверена, что это хорошо - ехать одной?
Она покачала головой.
- По дороге до Остии со мной точно ничего не случится. А в Остии я встречу своих земляков из колумбианской обители Боббио, которые тоже собираются домой. И мы все вместе поедем в Марсилию, а оттуда в Ирландию.
- А ты уверена, что найдешь их в Остии?
Она улыбнулась. Он так волнуется за нее. Он настоял на том, чтобы забрать ее с постоялого двора Арсения и Эпифании и проводить через город до причала. Какая-то странная неловкость появилась между ними в последние дни, после того, как разрешилось дело об убийстве Вигхарда.
- Тебе точно нужно ехать? - неожиданно проговорил Эадульф.
Фидельма красноречиво пожала плечами.
- Да, - просто ответила она. - Мне нужно вернуться домой. Теперь, когда Его Святейшество одобрил и благословил устав моей обители, моя миссия закончена и я могу вернуться в Кильдар. Кроме того, у меня письма для Ультана Армакского. - Она замолчала, задумчиво глядя ему в лицо. - А ты еще долго собираешься оставаться в Риме?
Теперь уже Эадульф неопределенно развел руками.
- Трудно сказать. Может быть, даже пройдет несколько лет, прежде чем мы сможем отправиться домой в Кентербери. Новому архиепископу нужно многое объяснить и ввести в курс дела.
У Фидельмы округлились глаза. Она ничего еще не слышала о назначении нового архиепископа.
- То есть Виталиан все-таки назначил нового главу Кентербери? А я-то удивлялась, почему ты вчера весь вечер пропадал на каких-то переговорах. Я уже думала, что уеду, не увидев тебя. А кого назначили - Адриана, настоятеля Хириданского?
Эадульф неловко переступил с ноги на ногу.
- Пока что об этом никто не должен знать, на самом деле. Но… - он сделал выразительный жест и понизил голос: - Нет, не Адриана. Он сам ответил отказом на предложение Папы. И сперва он посоветовал еще одного настоятеля, по имени Андрей, но тот оказался слишком слаб здоровьем для такого поста.
- И что же? Кого выбрали? Только не говори, что брата Себби…
Он тепло усмехнулся.
- Нет, не Себби. Это пожилой монах по имени Теодор, грек из Тарса. Последние несколько лет он живет в Риме беженцем. Тарс захватили арабы-магометане, и ему пришлось бежать сюда, чтобы спастись.
Фидельма очень удивилась.
- Грек? С восточной тонзурой?
Эадульф улыбнулся понимающе.
- Я так и подумал, что ты оценишь всю забавность нынешнего положения. Но Теодор обещал после обучения обратиться в римскую веру.
- Эта подробность, должно быть, придется очень не по нраву вашим саксонским королям и духовенству, - заметила Фидельма. - А в особенности нашему другу Уилфриду из Рипона.
Эадульф согласился.
- Поэтому мы и должны остаться здесь еще на какое-то время. Его Святейшество Виталиан назначил Адриана наставником для Теодора, чтобы учить его римской вере. Более того, Адриан отправится вместе с ним в Кентербери в качестве сопровождающего, чтобы следить, как бы Теодор не стал вводить там греческие обычаи, хотя вам, должно быть, все равно - с точки зрения Колумбианской церкви разница невелика.
Фидельма ехидно улыбалась.
- Нет, это было бы уже интересно: решение синода Витби в пользу Рима отменяет назначенный Римом епископ.
Эадульф понял колкость, но был серьезен.
- Ты говорила, многие будут недовольны этой кандидатурой.
- Да. Как насчет брата Себби и Инэ?
- Инэ согласился быть личным слугой Теодора. А Себби некоторое время еще пробудет здесь, а потом вернется и станет настоятелем Стэнграндским, тем самым осуществив свою давнюю мечту. Больше ему ничего и не нужно.
Фидельма метнула в его сторону быстрый взгляд.
- А ты?
- Я? Я пообещал Папе Виталиану остаться при Теодоре скриптором и консультантом по саксонскому праву и обычаям. Поэтому-то мы еще не очень скоро сможем отправиться домой. Во-первых, Теодора необходимо обучить многим вещам, а во-вторых, он простой монах. И ему еще предстоит пройти посвящение в сан священника, потом диакона, а затем и епископа, а перед этим - отречься от обычаев Восточной церкви в пользу римских.
Некоторое время Фидельма молча разглядывала деревянные доски причала, как будто там было что-то интересное.
- То есть ты не вернешься в Кентербери, пока Теодор не будет подготовлен?
- Да. А ты сейчас поедешь в Кильдар? Насовсем?
Фидельма изменилась в лице и не стала отвечать.
- Мне будет не хватать тебя, Эадульф…
Послышались шаги, и на причале появилась знакомая высокая и надменная фигура - настоятельница Вульфрун. При ней были две издерганные служанки, которые с трудом волокли ее узлы, а она кричала на них обычным своим резким голосом. Вдруг Вульфрун заметила Фидельму с Эадульфом, велела служанкам остановиться и нарочно повернулась к ним спиной. Она решила расположиться там, на солнце, вместо того чтобы пойти под тень навеса, где сидела Фидельма.
- Погибели предшествует гордость, а падению - надменность, - пробормотала Фидельма.
Эадульф понимающе улыбнулся.
- Похоже, урок не был ею усвоен, - согласился он. - Конечно, ей пришлось не по нраву то, что правда открылась. Она предпочла бы жить в своих грезах о том, что она настоящая принцесса, а не бывшая рабыня.
- Veritas odium parit, - в ответ Фидельма процитировала Теренция. - Правда рождает ненависть. И все-таки мне ее жаль. Как это, должно быть, грустно - когда человек настолько не верит в себя, что должен выдумывать себе высокое происхождение, чтобы добиться уважения других. Больше всего зла в мире происходит оттого, что некоторые люди очень хотят ощутить собственную важность, и делают все для того, чтобы другие тоже ее оценили.
- Про это как-то очень зло высказался Эпиктет, - Эадульф нахмурился, пытаясь вспомнить цитату.
- Ты имеешь в виду его вопрос: "Неужто в самом деле мир перевернется, когда ты умрешь?" Действительно, зло, - с улыбкой заметила Фидельма. - Как бы то ни было, настоятельница Вульфрун, похоже, нашла себе новых прислужниц взамен несчастной Эафы. А мне ее до сих пор жаль.
Она указала кивком головы туда, где Вульфрун продолжала поучать двух своих юных прислужниц, указывая, где им стоять и куда поставить ее вещи.
- Она никогда не изменится, - сказал Эадульф. - Надеюсь, тебе не придется провести всю дорогу в ее обществе.
- А, что ты, ее отношение ко мне - это не мои трудности, а только ее. - Она с усмешкой обернулась к Эадульфу. А он, прищурившись, смотрел, как еще один человек всходит на причал. И на лице его было такое удивление, что Фидельма тоже посмотрела туда.
Тессерарий Фурий Лициний, неся под мышкой что-то похожее на ящик, прошел мимо настоятельницы Вульфрун и ее свиты и остановился у навеса перед Фидельмой.
- Я только сегодня утром услышал, что вы уезжаете, сестра, - приветствовал он ее, глядя немного растерянно.
Фидельма подняла голову и улыбнулась ему - молодому и смущенному солдату.
- Я не думала, что стражнику из кустодов Латеранского дворца есть дело до дорожных хлопот простой ирландской монахини, Фурий Лициний, - серьезно сказала она.
- Я… - Лициний закусил губу и холодно покосился на Эадульфа, который делал вид, что с интересом глядит на бурные коричневые волны грязного Тибра. - Я принес вам подарок… на память о Риме.
Фидельма увидела, что юноша буквально заливается краской, протягивая ей что-то, завернутое в мешковину. Фидельма с серьезностью взяла его и развернула мешковину. Это была шкатулка, искусно сделанная из какого-то странного черного дерева, которое она раньше видела только раз в жизни.
- Оно называется эбен, - пояснил Лициний.
- Очень красиво, - сказала Фидельма, разглядывая маленькую застежку и петли из серебра, сиявшего на фоне черного дерева. - Но, право, не стоит…
- Она не пуста, - нетерпеливо настаивал Лициний. - Откройте ее.
Фидельма величественно повиновалась. Внутри, в специальных выемках, обитых бархатом, лежало двенадцать стеклянных пузырьков.
- Что это? Настойки целебных трав?
Эадульф уже с интересом повернулся к ним.
Лициний, все еще отчаянно краснея, склонился над шкатулкой, взял один пузырек и вынул пробковую затычку.
Фидельма недоверчиво принюхалась и распахнула глаза в изумлении.
- Духи! - выдохнула она.
Лициний нервно сглотнул.
- Римские дамы любят такие ароматы. Я хотел бы, чтобы вы приняли их как знак моего почтения, Фидельма из Кильдара.
Фидельма вдруг почувствовала себя очень неловко.
- Право же, я думаю, не… - начала она.
Лициний внезапно протянул к ней руку и взял ее изящную ладонь в свою.
- Благодаря вам я узнал многое о женщинах, - серьезно сказал он. - Я этого не забуду. Пожалуйста, примите этот подарок на память обо мне.
Фидельма ощутила, что ее охватывает грусть и глаза наполняются непрошеными слезами. Она подумала о Киане, потом об Эадульфе, и ей очень захотелось снова стать юной девочкой, которую еще только ожидает "амьшир тога" возраст выбора - и вся жизнь впереди. Она попыталась улыбнуться, но получилась только кривая ухмылка.
- Я приму этот подарок, Лициний, потому что он исходит от вашей души.
Лициний заметил, что Эадульф не отрываясь глядит на него, и тут же выпрямился, и лицо его застыло.
- Спасибо, сестра. Позвольте мне пожелать вам безопасной дороги на родину. Да хранит вас Бог, Фидельма из Кильдара.
- Dia аг gach bothar a rachaidh tu, Лициний. На нашем языке это значит - пусть Бог будет на твоем пути, где бы ты ни шел.
Молодой тессерарий дворцовой стражи Латеранского дворца выпрямился, отсалютовал, развернулся на пятке и зашагал прочь.
Сперва Эадульф замялся, не зная, что сказать. Потом произнес с деланной шутливостью:
- Кажется, Фидельма, это была одна из твоих побед.
Он нахмурился, когда она вдруг резко отвернулась от него, но перед этим он успел увидеть гнев на ее чертах. Эадульф не понимал, что же в его словах так разозлило ее. Он тупо стоял и глядел, как она вертит в руках эбеновую шкатулку с ароматическими маслами, а потом заворачивает ее в мешковину и прячет в сумку.
- Фидельма… - неуверенно начал он. Но тут же замолчал и выругался по-саксонски.
Это было так неожиданно, что она изумленно вскинула голову. Эадульф глядел туда, где заканчивался причал.
Там остановилась лектикула. Ее сопровождал отряд стражников Латеранского дворца в парадной форме, напоминавшей скорее о языческом прошлом, нежели о христианском настоящем. Из лектикулы выбрался высокий и худой епископ Геласий. Движением руки он велел сопровождающим остаться и один направился к причалу.
Настоятельница Вульфрун поспешила ему навстречу. Оттуда, где сидела Фидельма, был хорошо слышен ее резкий, пронзительный голос.
- Ах, епископ! Значит, вы слышали, что я сегодня уезжаю? - приветствовала она его.
Геласий остановился, моргая, словно видел Вульфрун впервые.
- А? Нет, не слышал, - отсутствующим тоном произнес он. - Желаю вам счастливого пути. Но сейчас мне нужно поговорить еще кое с кем.