К счастью, был один верный способ установить мое приблизительное местонахождение. В Солсбери есть большая церковь, больше любого подобного сооружения в Лондоне, действительно самая большая церковь, какую я когда-либо видел. Высокая, как Вавилонская башня, она выглядит достаточно просторной, чтобы вместить половину городского населения. Ее шпиль врезается в небо, словно стрела. Последние две мили нашего дневного путешествия среди холмов мы не сводили глаз с этой сверкающей на солнце иглы, указывавшей нам путь к нашему ночлегу. Церковь расположена в южной части города. Так что я подумал, если держаться моей правой руки, то можно отыскать путь к гостинице "Ангел". На улицах мне попалось несколько местных, но, помня свой недавний опыт их уважительного отношения к приезжим, – и в частности к приезжим, которые говорят какие-либо неприятные вещи, – я не решился спросить дорогу…
Неожиданно я понял, что стою на коленях посреди большой дороги, корчась от рвоты. Желчь и кровь.
Все же мне надо было решить, каким путем, вперед или скорее назад, следовало идти к "Ангелу", иначе предстояло блуждать по Солсбери до самого утра. Недалеко находился открытый дверной проем с крытым крыльцом. Я на четвереньках добрался до проема и спрятался там.
Было темно и тихо, и я, вероятно, на несколько минут уснул, потому что следующее, что я помню, был свет, паривший в воздухе прямо передо мной.
Заслоняя глаза, я вытянул руку, но чужая, крепкая рука убрала ее. Светильник сдвинулся в сторону.
– Дайте-ка взглянем на вас.
Сквозь полуприкрытые веки я разглядел серьезное лицо.
– Вы не местный, – произнес незнакомец.
– О господи, неужели и вы собираетесь избить меня?
Впрочем, открыв глаза полностью, я понял, что мой вопрос был абсурден. Надо мной склонился одетый в ночную сорочку человек средних лет с седеющей квадратной бородкой и спокойными серыми глазами. Я смог увидеть так много, поскольку, несмотря на то что светильник он опустил на землю, дверь в дом была распахнута, и на пороге стоял еще один человек в белом, державший в руке свечу.
Я направлялся в гостиницу "Ангел". Возможно, вы укажете мне направление?
Я попытался встать, и незнакомец, подхватив меня под руку, помог мне подняться на ноги.
– "Ангел" находится на Гринкросс-стрит. Совсем недалеко отсюда.
– Благодарю вас. Тогда я, пожалуй, пойду.
Но я не смог и с места сдвинуться.
– Будет ли ваша компания переживать, что вы задерживаетесь? – спросил он.
– Компания?
– Ваши друзья актеры.
– Нет, только не они, – ответил я. – До завтрашнего утра они и не подумают озадачиться тем, где я пропадаю.
– В таком случае вам лучше пройти в дом и отдохнуть.
– Да, благодарю вас.
– Следуйте за мной.
Человек со свечой к этому моменту уже исчез.
Хозяин провел меня в гостиную, задержался на миг в прихожей и крикнул:
– Мартин!
На столе, где горели свечи, были аккуратно разложены бумаги и несколько перьев. Хозяин указал мне на стоящее рядом кресло. Сев, я издал невольный стон.
– Мой дорогой сэр, вы ранены.
– Вовсе нет, – поспешил ответить я, – пара пустяков. Наказание за болтливость.
– У вас кровь на лице.
– Только моя.
На пороге показался коренастый человек.
– Могу предложить вам сидр, – сказал хозяин. – Впрочем, очищенное пиво было бы для вас сейчас лучше всего.
– Сидр, – ответил я тотчас. Я не имел понятия, что такое очищенное пиво, но то, как это звучало, мне определенно не понравилось.
Седобородый джентльмен отдал приказ слуге и сел за стол. Он придвинул несколько свечей ближе ко мне, вроде бы для моего удобства, но на самом деле я думаю, чтобы составить более подробное представление обо мне.
– Вы, кажется, собирались поинтересоваться, с кем имеете честь говорить, – сказал хозяин.
Конечно, я собрался, но его стремительность застала меня врасплох, так что я просто кивнул.
– Меня зовут Адам Филдинг, гражданин Солсбери.
На этот раз я кивнул медленнее.
– Ник Ревилл, – заявил я официальным тоном. – Я… – Я замолчал, потому что хозяин поднял руку.
– Подождите.
Он подался вперед и, прищурившись, посмотрел на меня. Мне сделалось не по себе под его испытующим взглядом, буравящим мою физиономию. Мне хотелось стереть кровь с лица, но я не шевельнулся.
Улыбнувшись, хозяин откинулся в кресле.
– Не волнуйтесь, мастер Ревилл. Это просто моя причуда.
– Какая?
– Смотреть, что собой представляет мой собеседник, прежде чем он сам расскажет о себе.
– И что же вы увидели, сэр? – спросил я, желая подыграть такому славному джентльмену.
В этот момент Мартин вернулся с кружками сидра для хозяина и меня. Филдинг дождался ухода слуги, а я сделал первый глоток. Я и не понимал, насколько устал и измучился от жажды, пока не попробовал сидра.
– Изготовлен из моих яблок. Хороший сорт Но вы, кажется, спрашивали, что я увидел.
Я кивнул, вдруг вспомнив, что он упомянул мою "компанию" еще на крыльце. Откуда он о ней узнал?
– Что ж, мастер Ревилл, вы актер, один из вновь прибывшей лондонской труппы, расположившейся в гостинице "Ангел" на Гринкросс-стрит.
Я чуть кружку не опрокинул.
– Не беспокойтесь, – сказал мой хозяин. – Об этом я знал заранее. Я мировой судья этого города. Давать разрешение на въезд подобным гостям и наблюдать за ними – одна из моих обязанностей.
– Но мы не даем здесь представления, ваша честь, – заявил я, желая показать собеседнику, что мне известна подходящая форма обращения к джентльмену его положения. – Мы тут проездом.
– Это так. Единственная труппа, получившая право играть здесь за многие недели, – это "Братья Пэрэдайз". Они ставят библейские сюжеты и прочие нравоучительные истории.
– Да, я видел их на рыночной площади.
– Полагаю, вы бы управились с их репертуаром гораздо быстрее, раз вы из слуг лорд-камергера.
– "Братья" достаточно профессиональны, – заметил я. – Но почему вы думаете, что наш патрон именно лорд-камергер?
– Все просто, – сказал Филдинг, но я почувствовал, что ему льстит мое удивление. – В городке, подобном этому, а по вашим лондонским меркам просто в деревне, мировой судья считает своим долгом быть в курсе абсолютно всего, что происходит. Кроме того, сестра Мартина замужем за хозяином "Ангела".
Гак вот в чем дело. – Я был слегка разочарован.
Тем временем дверь в гостиную вновь отворилась. На пороге показалась та самая фигура, которая держала надо мной второй светильник, пока я приходил в себя на крыльце. Это была девушка. С подносом в руках, она направилась через комнату прямо ко мне. Лицо ее дышало свежестью, милой прелестью юности, этого не мог скрыть даже рассеянный свет свечей. Но очертания ее фигуры умело скрывала ночная рубашка. На подносе девушка несла чашу с водой и какие-то склянки.
Филдинг сидел к ней спиной, но улыбнулся, заслышав ее шаги:
– Дорогая, это Николас Ревилл, которого судьба привела к нашему крыльцу. Мастер Ревилл – моя дочь Кэйт.
Я хотел было встать, но девушка удержала меня, накрыв мою руку своей.
– Прошу вас, мастер Ревилл, сидите спокойно. Вы крайне измотаны и, вижу, ранены.
– Сам виноват, – промолвил я.
Кэйт поставила поднос на стол, смочила кусок ткани в чаше и принялась стирать запекшуюся кровь с моего лица. Я стойко снес это испытание, хотя, знаете, пожалуй, был бы счастлив сносить его бесконечно.
Покончив с этой процедурой, под пристальным, но одобрительным взглядом отца Кэйт погрузила пальцы в одну из склянок и толстым слоем нанесла мазь на рану, объясняя, что в этом средстве – настойка из листьев подорожника, как раз для заживления порезов и ссадин. Слегка щипало. Но и это я бы согласился терпеть очень, очень долго.
Кажется, ее тонкие пальцы исцеляли одним лишь прикосновением… Я чувствовал тепло, источаемое ее телом… И думал, хлопочет ли она вокруг меня по собственной инициативе или по наказу отца, который, обнаружив меня у дверей своего дома, тотчас послал ее за мазями. Я бы предпочел первое.
– Ну вот и все, – заключила Кэйт.
Я поблагодарил ее, отчаянно соображая, стоит ли сказать что-нибудь эдакое, вроде того, как я блуждал в ночи в поисках гостиницы, но обнаружил своего "Ангела" в ином обличье и в другом месте…
Все же я придержал язык за зубами. Возможно, потому что Филдинг не сводил с нас глаз, хотя и не говорил ни слова. К тому же есть женщины, не восприимчивые к моему остроумию.
– Что ж, я ухожу спать, отец, – промолвила Кэйт. – Не мучай нашего гостя расспросами всю ночь напролет.
Это замечание, по сути довольно дерзкое, даже при обращении к родителю ребенка уже выросшего, было произнесено ласково и воспринято со снисходительной улыбкой.
Когда Кэйт ушла, Филдинг спросил:
– Так на чем мы остановились? Ах да. Я рассказывал вам о вас же. Такие уж у старика причуды, не обессудьте. Есть еще кое-что.
– Еще, сэр?
– Да, мастер Ревилл. Вы родом не из Лондона, но живете там год или около того. Пожалуй, вы откуда-то из западных провинций, более западных, чем Солсбери…
– Из деревни под Бристолем. Живу в Лондоне два года, – заявил я, слегка раздраженный тем, что мой выговор все еще выдает мое происхождение. У Филдинга, безусловно, отменный слух. И проницательный взгляд, и хваткий ум.
– Сегодня вы шли впереди вашей компании, – продолжал он, – рядом с повозкой, груженной реквизитом и костюмами, в которой, возможно, сидели более маститые актеры. Вероятно, вы еще недостаточно опытны или слишком молоды для таких удобств.
– Продолжайте, – усмехнулся я, потягивая сидр.
– Порой вы с трепетом, хотя от тоски и не умираете, вспоминаете ту, что осталась в Лондоне.
Я заерзал в кресле.
– Вас частенько посещают мысли о родителях…
Черт возьми, как он узнал?!
– В частности, о вашем отце, приходском священнике.
Я совершенно растерялся, оказавшись не в состоянии задать вопрос, который и без того был написан у меня на физиономии.
Адам Филдинг, мировой судья, был, несомненно, крайне доволен произведенным им эффектом.
– У вас есть осведомитель? – предположил я с жалкой надеждой в голосе.
Филдинг покачал головой.
– Тогда как? Откуда?!
– Да, мастер Ревилл, удивительная вещь: сколько информации мы выдаем о себе буквально задаром!
– Но я ничего не говорил, почти ничего, ваша милость.
– Это не имеет значения. Позвольте объяснить. Мне уже известно, что вы из слуг лорд-камергера, которые остановились на ночь в гостинице "Ангел". Следовательно, в Солсбери вы должны были добраться днем. Кроме того, я знаком с обычаями бродячих трупп. Костюмы и все прочее перевозятся в повозках, тогда как бедняги актеры ковыляют рядом.
– Об актерах заботятся в последнюю очередь, – согласился я, – наш извозчик не перестает повторять, что люди ходят смотреть не на нас, а на костюмы.
– Поскольку вы молоды, вы шли достаточно быстро. И разумеется, не в одиночестве. Актеры по природе своей не могут без компании. Еще кое-что: ваша обувь покрыта дорожной пылью, тогда как гетры практически чистые, чего не случилось бы, иди вы позади повозки. В этом случае вы были бы покрыты пылью с головы до ног.
– Превосходно, ничего не скажешь, но как насчет моих мыслей?
Филдинг улыбнулся и сделал глоток сидра.
– Вы о женщине, которую вы оставили в Лондоне?
Я кивнул, подумав о распутнице Нэлл.
– Ну, каждый молодой человек, проживший в Лондоне год, непременно обзаводится любовницей – или же с ним что-то не так. А вы, как я могу судить, вполне нормальный юноша, мастер Ревилл.
Был ли это комплимент или легкая насмешка? Я так и не понял.
– Вполне естественно, что, будучи в отъезде, мысленно молодой человек возвращается к своей возлюбленной. С другой стороны, он уже вполне готов к новым похождениям, после столь продолжительного с нею общения. Так что он припоминает ее с грустью, и только.
– Я… Да, вы описали мое состояние весьма точно. – Я действительно не слишком много думал о Нэлл во время нашего трехдневного путешествия из Лондона, и мне стало почти стыдно.
– Я и сам прошел через подобное, – пояснил Филдинг. – Я тоже оставил женщину, когда в первый раз уезжал из города.
– Что с нею стало?
– А… – только и махнул он рукой.
– Вы сказали, мой отец – священник.
– Это так?
Было что-то трогательное в его стремлении оказаться правым и быть признанным таковым.
– Да, вполне, он был священником.
– Был?
– Мои родители погибли во время вспышки чумы… Меня тогда в деревне не было.
– Поэтому вы спаслись.
– Господь спас меня, так бы сказал мой отец. Но как вы догадались о его профессии? Вы должны обладать даром прорицания, не меньше.
– Никакой ворожбы, поверьте. Вы укрепили мою уверенность в правоте своей реакцией. Но еще до того вы сами сказали, что родились в деревне под Бристолем. Вы явно человек образованный, а в деревнях образование получают только дети священников, сквайров или школьных учителей.
– Так почему бы мне не оказаться сыном какого-нибудь учителя?
– Возможно, школьный учитель еще мог бы оказаться вашим отцом, но только не сквайр. Вы уж простите, мастер Ревилл, но сыну человека состоятельного просто не позволят присоединиться к труппе бродячих актеров.
– Это так, – согласился я. – Денег и респектабельности такое ремесло ему не принесет.
– Тогда почему вы за него взялись? – Филдинг поглядел на меня поверх стакана.
– Не знаю. Возможно, единственное тому объяснение – призвание. Так для моего отца призванием была его работа.
Я тут же пожалел о своих словах и благодарил Бога, что никто из труппы их не слышал. Я знал, с каким презрением воспринимаются там подобные сантименты.
– Призвание, однако, не столь высокое, как у вашего отца. Души грешников от вечного пламени вы не спасете, – заметил судья. – И не проведете их по тернистому пути к спасению.
– Пусть этим занимаются другие, вроде тех "Братьев" с рыночной площади. Меня мало заботит, куда направляются люди, – к спасению или прямиком в ад. Это не мое дело.
– Что ж, это вы сейчас так думаете, – загадочно улыбнулся Филдинг.
– Пожалуй, сэр, если вы не возражаете, я пойду в гостиницу к своим приятелям. Не то чтобы они волновались из-за моего отсутствия, но…
– Ну да, они ведь решили, что вы нашли себе на ночь одну из местных шлюх, – усмехнулся судья.
Я слегка покраснел и поднялся из-за стола. Адам Филдинг проводил меня до дверей и напоследок, как положено хозяину, поинтересовался моим самочувствием. Потом объяснил, как добраться до "Ангела", и пожал мне руку.
– Я удивлен, что вы не спросили, куда мы двинемся завтра, – вдруг сказал я. – Или вы уже знаете?
– Знаю, – кивнул судья. – Я сам прибуду туда в назначенный срок.
– В назначенный срок?
– С нетерпением жду новой встречи с вами в канун солнцестояния, мастер Ревилл.
– А ваша дочь?
– О, уверен, она тоже будет рада увидеть вас вновь.
Что ж, после такого непонятного ответа мне только и оставалось, что пожелать судье доброй ночи и отправиться в гостиницу. Теперь найти "Ангел" труда не составило, еще и потому, что чудесной июньской ночью небо оставалось достаточно светлым.
Ставни были закрыты, и свет за ними не горел, так что мне пришлось разбудить одного из конюхов, которому на ночь место нашлось только в стойле среди лошадей. Мальчишка показал мне заднее окно, оставлявшееся открытым как раз для припозднившихся постояльцев вроде меня.
Поднявшись на верхний этаж, где расположилась наша труппа, я наконец с удовольствием забрался под одеяло на кровать, которую мы с Джеком Уилсоном делили на двоих. При других обстоятельствах он бы обязательно услышал все, что я думаю по поводу его бегства с рыночной площади, но он крепко спал или притворялся, что спит. В любом случае, сказал я себе, если бы не моя злополучная стычка с тем олухом, который прицепился к моим замечаниям по поводу местных нравов, я бы никогда не встретил ни Адама Филдинга, ни его дочери Кэйт.
Ранним утром мы были уже на ногах. Прежде подобных путешествий я не совершал, но к походному распорядку привык быстро. Поднявшись и одевшись, мы запили хлеб элем и на рассвете двинулись дальше. В дороге мы проводили все утро, в полдень делали остановку в придорожной таверне, если такая попадалась, или находили место для привала и утоляли голод тем, что было припасено. После небольшого отдыха, необходимого скорее нашей несчастной кляче, что тащила повозку, труппа продолжала свой путь, надеясь достичь места очередного ночлега ко времени ужина. И если, на наше счастье, то был город или хотя бы большая деревня, мы, покончив с вечерней трапезой, разбредались кто куда в поисках развлечений. Именно это занятие и привело нас на рыночную площадь, где выступали "Братья Пэрэдайз". Глядя на их постановку библейской притчи, я не переставал благодарить судьбу за то, что она свела меня со знаменитой труппой лорд-камергера. Нам не приходилось бродяжничать, довольствоваться временными подмостками и выступать в захолустье. Мы гастролировали по большим городам, нас принимали в домах самых знатных особ, и выступали мы перед самой изысканной публикой. Кроме того, мы были защищены от всевозможных чиновничьих проволочек и от унизительного обхождения, свойственного мировым судьям и прочим напыщенным представителям городских властей, которые решали, что следует и чего не следует показывать на сцене их гражданам. Разумеется, не стоит чесать всех под одну гребенку, и мой новый знакомый Адам Филдинг не в счет.
Всякая труппа должна гастролировать. Почему бы не сыграть хорошую пьесу за пределами столицы? Впрочем, есть и более практические соображения: скажем, вспышка чумы или очередной нелепый указ городского совета могут вынудить вас покинуть Лондон на некоторое время. Или вам захочется исчезнуть ненадолго из поля зрения быстро пресыщающейся столичной публики, зная, что по возвращении она вас примет с разыгравшимся не на шутку аппетитом (хотя и виду, разумеется, не подаст). Либо, как в нашем случае, актерам давалось особое задание.
Мне нравится представлять, будто наша труппа – это королевская процессия, совершающая поездку по провинции: многочисленной свиты и каравана вьючных лошадей, разумеется, нет, но все же пышное, церемонное шествие. Нас ждут затаив дыхание, как что-то возвышенное, снизошедшее до суетной мирской жизни. Или мне просто нравится так думать…