Орлова втянула ноздрями уже прохладный воздух и, подставив лицо последним солнечным лучам, прикрыла глаза. Но отдохнуть ей не удалось. За соседним столиком разгорался скандал, и, что самое главное, спорили там по-русски.
– Воля твоя, Мишель! Барятинские уезжают завтра, я собирался передать с ними письмо твоему дяде, Вольскому, но не знаю, что мне писать. Врать не хочу, а хорошего и сказать нечего – улучшений в твоём самочувствии нет.
– Чего ты ещё от меня хочешь? – огрызнулся второй собеседник. – Лёгкое зажило, рана меня не беспокоит. Ты сделал всё, что мог! Поверь, Серафим, это уже не в твоих силах – вернуть мне зрение.
Тот, кого назвали Серафимом, – ещё молодой рыжеватый человек неброской, но приятной наружности, – сидел лицом к Орловой, и фрейлина из-под полузакрытых век могла видеть его лицо. Серафим был отчаянно расстроен, но своего спутника убеждал настойчиво:
– Мишель, я уже тысячу раз говорил тебе, что зрение может вернуться в любой момент! Глаза не повреждены, дело в контузии. В один прекрасный миг ты просто откроешь глаза и поймёшь, что видишь.
Орловой показалось, что такая настойчивость выглядит чересчур уж оптимистичной при столь растерянном выражении лица. Похоже, что доктор Серафим уже не знал, что делать со своим пациентом.
"Так это и есть тот самый знаменитый доктор Шмитц, – поняла вдруг Орлова. – Ну надо же, никто и не предупредил, что он из России".
Для фрейлины это, в общем-то, ничего не меняло, но за границей всегда приятно поговорить с земляками, а уж когда тебе столько времени пришлось жестами объясняться с окружающими, приятно вдвойне.
Подойти к русским или нет? Орлова призадумалась. Повод познакомиться с доктором Шмитцем казался более чем удачным. Только вот этот скандал…
Уже не скрывая обиды, врач заявил своему спутнику:
– Мишель, мы столько раз говорили об укрепляющей гимнастике, но ты ничего не делаешь. Твои силы скоро кончатся, и в конце концов ты тихо угаснешь. Я обязан сообщить Вольскому о твоём здоровье. Это – мой долг! Но что же ты прикажешь ему написать?
– Ох, ну напиши, что мне лучше…
– Я сообщу, что ты стараешься восстановить силы и всё для этого делаешь, но ты должен дать мне слово, что с завтрашнего дня так и будет.
Несговорчивый Мишель упрямо, по-бычьи, склонив голову, хранил молчание.
Доктор ждал ответа, пока не потерял терпение. Стукнув кулаком по столу, он заявил:
– Сроку у тебя до завтрашнего полудня! Если ты не начнешь заниматься, я напишу твоему дяде правду. Он – твой единственный родственник, пусть приезжает сюда и принимает решение.
– Я думал, что ты мне тоже родной, – с обидой отозвался упрямый Мишель.
– Я тебе – лучший друг, а он – другое дело, – тут же сконфузился Шмитц. Он вскочил со стула и заискивающе предложил: – Ты побудь здесь полчасика, а я схожу в приёмную, проверю, как там дела, и вернусь.
Мишель отмахнулся:
– Иди и лечи своих пациентов. Сашка говорит, что у тебя страждущие на газонах вокруг приёмной сидят. Не нужно заставлять их ждать. Ты лучше скажи хозяйке, чтобы она принесла мне вина, а Сашка пусть заберёт меня часа через полтора.
Доктор с явным облегчением устремился к стойке, где расплатился, а потом сбежал по ступеням на улицу. Спустя минуту на террасе появилась хозяйка с большим кувшином. Она налила в кружку слепого красное вино и ушла. Мишель похлопал по столешнице в поисках своей выпивки, но не нашёл её. Похоже, это его рассердило, и он хлопнул уже сильнее. Пальцы не достали до кружки всего чуть-чуть, и в следующий раз бедняга непременно попадёт ладонью прямо по стеклу. Орлова вскочила со стула, в мгновение ока оказалась у соседнего столика и ухватила ручку кружки.
– Извините меня, сударь, за бесцеремонность, но похоже, что вы – племянник моего старого знакомого, Николая Александровича Вольского, – сказала фрейлина и деликатно пододвинула кружку вплотную к руке слепого.
Мишель ухватил своё вино, а потом ответил:
– Вы правы, сударыня. Позвольте представиться: граф Михаил Печерский. Действительный статский советник Вольский приходится мне дядей. – Слепой чуть запнулся, а потом с горечью сказал: – Вы простите, что я не встал, приветствуя вас, но мне сложно передвигаться. Вы уж присаживайтесь сами, пожалуйста.
Агата Андреевна села рядом и вгляделась в лицо молодого графа. Теперь она узнала его. Правда, Мишеля Печерского фрейлина встречала лишь однажды – в Москве, когда юноша ещё учился в университете. Однако не было никаких сомнений, что сидевший с ней рядом красивый мужчина и есть возмужавший и повзрослевший, но всё такой же синеглазый племянник Вольского.
– Надо же, какое совпадение, – начала Орлова, пытаясь нащупать нужный тон в разговоре. – Я ведь виделась с вашим дядей в Париже, он приезжал ко мне в гости. Но Николай Александрович ни словом не обмолвился, что вы ранены.
– Он ещё не знал. Я долго провалялся, прежде чем решился сообщить дяде о том, что случилось.
– Вас ранили в бою?
– Если б это было так, то и жалеть нечего. Нет, на меня напали, чтобы ограбить. Не больно-то почётная участь для боевого офицера.
Орлова не знала, что и сказать: расспрашивать было как-то неловко, а сочувствовать – фальшиво, но её собеседник предложил сам:
– Если вы не очень спешите, я могу рассказать вам, как всё получилось.
– Я совершенно свободна, – отозвалась Агата Андреевна и подбодрила: – рассказывайте. Вы меня просто заинтриговали.
Печерский помолчал, собираясь с мыслями, а потом рассказал ей о том, что случилось у Ватерлоо. Он говорил о появившемся подкреплении и о том, как сам вызвался выехать на разведку, а потом о незнакомце, догнавшем его на тропинке.
– Я не успел выхватить пистолет из седельной кобуры, бандит выстрелил первым. Я не сомневаюсь, что он целил в сердце, но промахнулся – попал выше. Пришлось ему добивать меня уже на земле – рукоятью пистолета в висок. Доктор Шмитц утверждает, что моя слепота – следствие того удара.
В этом рассказе что-то не сходилось. Что за чушь – обирать проезжих рядом с полем битвы? Такого просто не бывает! Зачем рисковать, если через пару часов можно мародерствовать, грабя убитых? К тому же в рассказе фигурировал крестьянин верхом на лошади. Тоже явление крайне редкое. Нет у крестьян верховых лошадей!
– Вы сказали, что он выглядел как крестьянин, а лошадь у него какая была? – поинтересовалась Орлова.
– Верховая, тёмной масти, сильная, – принялся вспоминать Михаил. – Когда бандит подскакал ко мне, то поднял её на дыбы. А почему вы спросили?
– Потому что тогда ваш грабитель – никакой не крестьянин. Дело в другом! Возможно, вас с кем-то перепутали, но мне кажется, что охотились именно на вас. Ведь с вашей руки сняли кольцо. Как добыча – этого мало, зато, если нужно подтвердить, что убили именно графа Печерского, перстень с гербом – лучшее доказательство. Остается задать вопрос: "Кто вас так не любит?"
Орлова разглядывала своего собеседника в упор, пытаясь уловить на его лице малейшие оттенки чувств (благо что слепой не подозревал о таком вопиющем нарушении приличий с её стороны). Вопрос застал графа врасплох, но сразу же стало ясно, что он знает, о ком его спрашивают. Грустная улыбка тронула губы Михаила, сделав незрячее лицо необычайно трогательным. Он долго молчал, прежде чем признался:
– Мой отец лишил наследства свою последнюю жену и её сына, оставив всё мне. Подозреваю, что они оба не рады такому развитию событий. Но мачеха – женщина, а её сын Вано – двадцатилетний юноша. Оба они безвыездно живут в ярославском имении, а убийца был мужчиной, причём достаточно крупным и сильным. Это я знаю точно.
– Такого человека можно и нанять – подсказала Орлова.
– А ведь, наверно, вы правы. В доме мачехи много лет жил её любовник – по молодости тот считался на Кавказе абреком. Я практически уверен, что этот мужчина – отец Вано. Печерский задумался, как видно, сопоставляя факты, а фрейлина подсказала:
– Чтобы изобличить преступника, проще всего найти и опознать украденное кольцо. Раз его взяли, оно где-нибудь обязательно всплывёт. Сообщите об этом дяде.
Но Михаил отказался:
– С вашими рассуждениями я согласен, но только к дяде обращаться не буду. Он начнёт переживать, кинется искать справедливости, а у него – больное сердце. Не надо ничего менять. Как сложилось, так сложилось… Если мне Провидение когда-нибудь вернёт зрение, я сам поквитаюсь со своими врагами, а коли не судьба…
Не договорив, Михаил замолчал. Орлова попыталась увещевать его, но не преуспела. Характер у слепого графа оказался с изрядной долей упрямства – собственные беды Мишель не желал делить ни с кем. Пришлось Агате Андреевне отступиться. Давно она не чувствовала себя такой беспомощной! Ей вспомнилась последняя встреча с Вольским в Париже. Как будто наяву, встало перед ней жёсткое и умное лицо прежнего соседа по имению. Уж кто-кто, но такой благородный человек, как Николай Александрович, не заслужил подобного обращения. Он должен узнать правду.
Орлова задумалась. "Доктор Шмитц дал своему другу время до завтрашнего полудня? Значит, ей самой нужно попасть на прием к этой европейской знаменитости гораздо раньше, – сообразила фрейлина. – Серафим грозился написать Вольскому письмо. Вот и славно! Пусть заодно переправит ещё одну маленькую записочку для Николая Александровича…"
По ступеням террасы поднялся огромного роста молодой блондин и прямиком направился к Михаилу. Он даже не успел подойти, как слепой воскликнул:
– Сашка пришёл!
Богатырь помог Печерскому встать. Граф попрощался с фрейлиной и, крепко ухватившись за локоть Сашки, отправился домой. Агата Андреевна проводила их взглядом. Путь оказался недолгим – оба исчезли за воротами соседней виллы. Следом поднялась и Орлова. Она уже знала, что надо сделать.
Агата Андреевна поспешила в свою гостиницу, ведь там – на самом дне саквояжа – лежала заветная карточная колода. Таро – вот что поможет ей развеять все сомнения.
Орлова так спешила, что, изумив прислугу, взлетела на второй этаж с резвостью молоденькой барышни. Она достала колоду и, выбрала среди карт рыцаря кубков. Перетасовала остальное и задала свой вопрос:
– Кто покушался на жизнь Михаила Печерского?
Она разложила карты и сразу же поняла, насколько прав Михаил в своих подозрениях: причиной всех его несчастий была женщина. Королева мечей! Она прямо-таки излучала ненависть. Впрочем, дело обстояло даже хуже: злодейка ведала всем, что творилось вокруг бедняги Михаила. Фрейлина увидела и убийцу – марионетка в руках Королевы мечей тот лежал в положении "прошлое". Впрочем, от этого было не легче: в настоящем и будущем несчастного графа ждали лишь болезнь и отчаяние. Но самой интересной оказалась главная карта расклада. Тем, кто поставит последнюю точку в этом отвратительном деле, оказался паж мечей. "Сын злобной бестии – пресловутый Вано", – поняла Орлова.
Что ж, это было вполне логично. Если Михаил не составил завещания, например, в пользу своего дяди, то сын его мачехи формально мог считаться наследником всего состояния Печерских. Агата Андреевна вновь бросила взгляд на последнюю карту своего расклада и вынесла окончательный вердикт: если кольцо цело, оно должно быть у этого Вано.
Оставался один-единственный выход: срочно предупредить Вольского. Фрейлина собрала карты и спрятала колоду. Она обязательно напишет, но будет очень аккуратно подбирать слова. Орлова знала, что никогда не признается ни самому Николаю Александровичу, ни его несчастному племяннику, откуда узнала об убийце, о злобной и завистливой женщине и её сыне, но где искать преступников – подскажет обязательно.
Отчего-то вспомнились синие глаза Мишеля Печерского. Какая жалость: так красивы и при этом слепы.
Глава двадцать седьмая. Примадонна Ла Скала
Аристократичная красота Милана сразу же очаровала Кассандру. Она легко и быстро привыкла к этому необычному городу, а потом и полюбила его. Ну и Милан отвечал Кассандре взаимностью: здесь ею восхищались, её обожали и сходили по ней с ума. Да и как же могло быть иначе, если сеньорита Молибрани считалась примадонной миланской Ла Скала?
Север Италии удивительно отличался от шумного, говорливого и жизнерадостного Неаполя. Может, из-за того, что Ломбардия после падения Наполеона вновь отошла Австрийской империи, или причина была в характере миланцев, но этот равнинный город был спокойнее, солиднее и даже мудрее, чем жизнерадостный Неаполь. Единственным, что роднило всех итальянцев, было восторженное поклонение музыке. В Милане обожали свой Ла Скала не меньше, чем в Неаполе любили свой Сан-Карло. Миланский театр всегда собирал аншлаги, а после самых удачных представлений публика так ликовала, что всю ночь напролёт гуляла с факелами, распевая любимые арии.
Доменико Барбайя встретил Кассандру с восторгом. Он мгновенно прикинул, какой успех сможет принести ему знаменитое имя Молибрани, помноженное на удивительный голос и бесспорную красоту молодой солистки. Ну, а то, что Кассандра привезла от Россини его новую оперу, стало настоящим подарком судьбы. Но Барбайя не был бы коммерсантом, если б до срока, обозначенного Россини, не стал зарабатывать на таланте Кассандры. Он сразу же ввел новую солистку на главные партии в других операх Россини: "Итальянка в Алжире" и "Елизавета, королева Английская", уже идущих в его театре, и не прогадал. Успех оказался ошеломляющим, и сеньорита Малибрани легко, без всяких усилий заняла место примадонны Ла Скала.
Теперь Кассандра целыми днями пропадала в театре. Полным ходом шли репетиции "Севильского цирюльника", Барбайя специально для неё возобновлял "Танкреда". Антрепренёр как мог ускорял прогоны – старался побыстрее выйти на представления. По вечерам Кассандра пела партию Изабеллы или королевы Елизаветы и, стоя у огней рампы, впитывала дыхание зала. Спроси её кто-нибудь, согласилась бы она проводить на сцене все дни и ночи, и Кассандра, не задумываясь, ответила бы: "да". А всё потому, что её голос окончательно окреп и раскрылся, став наконец-то совершенным. Кассандра нашла себя и своё место в мире и была по-настоящему счастлива.
По приезде в Милан она заставила опекуна рассчитать их маленький военный отряд и, подарив стражникам коней и заплатив жалованье за год вперёд, отправить их домой. Большой розовато-бежевый четырехэтажный дом, купленный для Кассандры отцом, конечно же, оказался прямо за углом театра Ла Скала. Слава небесам, он был доходным – разделённым на восемь больших квартир – и Кассандра распорядилась занять самую маленькую из всех. Она взяла с близких обещание помалкивать о титуле, деньгах и доме, и теперь все в театре считали, что их примадонна просто сняла эту квартиру на время своего пребывания в Милане.
Доменико Барбайя как-то проводил Кассандру домой, внимательно оглядел небольшое помещение из четырёх комнат, познакомился с "испанской роднёй" – Полли и доном Эстебаном, и осведомился, не тесно ли его новой певице в этих "хоромах". Кассандра пропустила сарказм антрепренёра мимо ушей и ответила скромно:
– Мы никогда не роскошествовали, даже при маме. Я не стану менять свои привычки.
– Как угодно, сеньорита, моё дело – предложить, тем более что солисты в Ла Скала получают приличные деньги. Вы можете себе это позволить…
Барбайа оказался прав. Гонорары посыпались на Кассандру, как из рога изобилия, но она продолжала жить скромно, отдавая всё деньги дону Эстебану. Единственным исключением стала первая выплата за "Итальянку в Алжире". Эти деньги новая солистка Ла Скала потратила, купив три новых платья.
В Милане было на удивление тепло, и Кассандра даже поздней осенью обходилась лишь кашемировой шалью. Её новые наряды сразу оценили и артисты, и публика, но больше всех они поразили беднягу антрепренёра. Доменико, который раньше говорил со своей примадонной весело и открыто, теперь стал задумчив и часто вопросительно поглядывал на неё.
Так продолжалось до вчерашнего дня. Барбайя ждал Кассандру за кулисами и, когда она выходила с поклонов, подал руку, помогая спуститься с декораций по узкой деревянной лесенке. Кассандра коснулась его пальцев, и волна страсти и нежности вдруг опалила её. Девушка читала мысли антрепренёра. Барбайя обожал свою примадонну и хотел посвятить ей всю жизнь. Он даже задумал отказаться от собственного успешного дела и заняться лишь её выступлениями – собирался возить свою любимую по всему миру.
Кассандра прикрыла глаза, и в тёплой черноте под веками замелькали пёстрые картины: Барбайя опускается перед ней на одно колено, потом один за другим появилась череда огромных театральных залов. Больше картин не было.
Кассандра отдёрнула руку. Зачем Доменико всё испортил? Она привязалась к нему, но лишь как к другу. Её любовь, да и её жизнь – сцена!
Оставалось только сделать вид, что ничего не случилось. Кассандра срочно придумала вопрос о своей роли в сегодняшнем спектакле и задала его. Барбайа ответил. Она возразила, потом и вовсе заспорила. Доменико стал доказывать свою точку зрения и так увлёкся, что его любовные переживания стали глуше – отошли на второй план. "Вот так и нужно с ним держаться", – поняла Кассандра.
Дело было не в том, что ей не нравился красивый молодой итальянец. Наоборот! Черноволосый и темноглазый Барбайя был высок и строен, а чертами смуглого лица напоминал римских воинов, какими их высекали в мраморе древние скульпторы. Но его глаза… не были синими. Может, это и казалось детским капризом, но пока блеснувшие в прорезях маски синие глаза были единственным воспоминанием из прошлого, и Кассандра уверовала, что у мужчины её жизни глаза – именно такие. Она не знала, была ли уже с ним знакома, а может, ещё только мечтала о нём. Но, как ни крути, синие глаза оставались единственной ниточкой, ведущей в прошлое, и Кассандра за неё держалась.
Приближалась премьера "Севильского цирюльника", волнение Кассандры становилось день ото дня всё сильнее, а тут ещё и история с Барбайей. Что ей было делать? И она пошла туда, где научилась находить умиротворение: в собор Дуомо. Кассандра прошла в придел к золотой статуе Пресвятой Девы и долго молилась, а потом просила Богородицу помочь ей с Доменико. Перекрестившись, девушка поднялась со скамьи и окликнула Полли.
– Пойдёмте, тётушка. Нам пора в театр.
Полли поспешила за ней… Холодное ноябрьское солнце заливало площадь перед собором жёстким и ярким светом. Сегодня впервые подморозило. Полли замотала шаль поверх тальмы, ухватила свою подопечную под руку и поторопила:
– Поспешим, дорогая, а то замёрзнем.
Они прибавили шагу, а Полли напомнила:
– С утра у тебя примерка костюмов и репетиция с оркестром. А вечером ты, если не ошибаюсь, поёшь Елизавету.
– Всё точно, – отозвалась Кассандра. – Кстати, тётушка, когда я пою Елизавету, то забываю, что стою на сцене, что это – игра. Я даже ловлю себя на мысли, что это и впрямь моё имя.
Полли кивнула и с видом знатока изрекла:
– Сеньор Россини сотворил из тебя великую певицу, научив верить, что ты и есть героиня тех опер, в которых поёшь.
– В этом вы правы, без маэстро я не смогла бы постичь настоящей сути театра, – согласилась с ней Кассандра.