- Только на это и надеюсь. Хотя пока никаких предложений не получал. И никакой войны, которая принесла бы большой доход, не предвидится. Сподвижники Помпея уже об этом позаботились.
Мне показалось, что я слишком разоткровенничался, поэтому решил сменить тему.
- Но кто знает? Может, подвернется какой-нибудь случай. Послушай, Семпрония, а нет ли в здешнем обществе кого-нибудь помимо завсегдатаев?
- Постой, дай-ка посмотрю…
Она обвела взглядом комнату.
- Разве что молодой Катулл. Он недавно приехал из Вероны.
- Он поэт? - спросил я, поскольку имя показалось мне знакомым. О нем говорили как о лучшем среди так называемых "новых поэтов". Лично мне гораздо больше были по душе приверженцы старых форм.
- Да. И ты должен с ним познакомиться.
Она потащила меня за руку к молодому человеку, которому на вид было не больше двадцати. Оказавшись среди высшего общества, он чувствовал себя не в своей тарелке и застенчивость старался компенсировать самоуверенным, если не сказать высокомерным, видом.
- Мне доводилось слышать восторженные отзывы о твоей поэзии, - произнес я.
- Хочешь сказать, что сам моих стихов не читал? Впрочем, лучшие произведения мне еще предстоит написать. Ранние сочинения теперь вызывают у меня чувство неловкости.
- А над чем ты работаешь в данный момент? - поинтересовалась Семпрония, зная, что поэтов можно завлечь только разговорами об их творчестве.
- Над серией любовных стихов в александрийском стиле. Это одна из причин, почему я с радостью откликнулся на приглашение прийти на этот вечер. Всегда восхищался греческой поэзией, именно александрийской школой.
"Другой причиной была возможность всласть наесться за чужой счет", - подумал я, поскольку сам бывал в подобном положении множество раз. Прежде чем мы оставили его на попечение литературных поклонников, он меня спросил:
- Прошу прощения, но не приходишься ли ты родственником претору Метеллу Целеру?
- Он доводится двоюродным братом моему отцу. Но это вовсе не значит, что я близко с ним знаком. Метеллов развелось столько, что хоть пруд пруди. Брось в курию камень, и обязательно попадешь в Метелла.
Моя шутка пришлась ему по вкусу, и он рассмеялся. Наверное, он не преминет ее использовать в очередном политическом памфлете. Впрочем, меня это не тревожило, ибо я сам позаимствовал ее у приятеля.
- А почему его заинтересовал этот Целер? - спросил я Семпронию, когда мы уединились в саду.
Прильнув ко мне, она заговорщическим тоном произнесла:
- А ты не знаешь? Он влюблен в Клодию.
- Правда? Но ведь она вышла за Целера всего восемь месяцев назад. Не слишком ли рано заводить интрижку?
- Ты же знаешь Клодию.
Да, я ее знал. Даже слишком хорошо. И питал к этой женщине самые противоречивые чувства.
- Так вот, - продолжала Семпрония. - Мне кажется, что он уже давно ее боготворит. Посвящает ей любовные стихи и все такое прочее, что, разумеется, льстит ее самолюбию. А кому бы это не льстило?
- Думаешь, между ними больше ничего нет?
Я сразу пожалел, что спросил об этом, удостоив Клодию своим вниманием.
Семпрония бросила на меня оценивающий взгляд.
- Видишь ли, Клодия не позволяет себе смешивать замужество и общественную деятельность, - произнесла она. - В определенном смысле она осталась такой же неугомонной, как и прежде, но замужество сделало ее более разборчивой в отношениях с мужчинами. Думаю, она считает себя верной супругой.
Разве мог я осуждать чувствительного юного поэта за то, что он потерял голову, влюбившись в Клодию? Не так давно на его месте был я. Мы с Семпронией проходили мимо алтаря Изиды, когда увидели человека, идущего в сопровождении представителей египетского посольства, включая Лисаса. На нем была туника всадника, но обращение к нему со стороны окружающих было исполнено такой почтительности, что можно было подумать, будто он принадлежит к царским особам. Увидев Семпронию, он улыбнулся и двинулся к ней навстречу. Египтяне тотчас расступилась перед ним, как перед сотней ликторов с фасциями. Это был высокий, привлекательного вида мужчина средних лет. Хотя он не носил никаких украшений, кроме золотого кольца, одежда его была столь изысканной, что оставалось только позавидовать. Как выяснилось позже, это был Гай Рабирий Постум, известный ростовщик и сын того самого престарелого сенатора, которому Цезарь пытался предъявить обвинение в преступлении, совершенном сорок лет назад. Теперь я понял, чем вызвана проявленная египтянами почтительность. Хотя мне никогда не доводилось встречать этого человека прежде, я слышал, что Постум ссудил Флейтисту большую сумму денег.
- Деций Цецилий, - произнес он после того, как мы выказали друг другу должные знаки почтения. - Это правда, что сегодня утром ты обнаружил тело моего друга Оппия?
- По чистой случайности. А он и вправду был твоим другом?
- У нас с ним было множество общих сделок. Он входил в банкирское сообщество. Я долго не мог прийти в себя, когда узнал об убийстве.
- У него были враги?
- Только те, кто является врагом всех ростовщиков. Оппий был тихим семьянином. Никаких политических амбиций, никаких интриг - ни о чем таком я никогда не слышал.
- Может быть, убийца - должник?
- Вряд ли, - ответил Постум. - Это было бы по меньшей мере неразумно. У него были наследники, деловые партнеры, которые в обязательном порядке заявят свои права на неоплаченные счета. Поверь, если бы смерть кредитора могла уничтожить долги, то назавтра в живых не осталось бы ни одного ростовщика. Однако не все должники ощущают в нас надобность. В отличие от царя Птолемея.
- Что ты имеешь в виду? - осведомилась Семпрония.
- Он назвал меня министром финансов своего царства.
- Это вполне в его духе, - заметил я. - Не могу взять в толк только одного: как царь богатейшей страны в мире мог оказаться в таком бедственном положении?
- Это удивляет не только тебя, - согласился Постум. - Возможно, причина кроется в том, что со времен фараонов Египет по существу утратил свою государственность. За несколько сотен лет его наводнили завоеватели. Последними были македонцы.
- Я знаю только одного достойного уважения македонца - Александра. - Кажется, вино развязало мне язык. - Но и его победы не слишком дорого стоили. Как бы там ни было, но разбить греков и персов не составляло большого труда. И все же, пока македонцы обитали в горах, они оставались варварами. Во что они превратились через несколько поколений после смерти Александра? В душевнобольных и пьяниц, которые опускаются все ниже и ниже.
- Как вам обоим не стыдно, - пожурила нас Семпрония, - так отзываться о человеке, вино которого вы пьете!
- Когда Александр своими завоеваниями прокладывал путь в Индию, - продолжал я, - Рим был маленьким городом. Он воевал с другими небольшими городами Италийского полуострова. Ныне же мы стали хозяевами всего мира, и, чтобы достичь этого, нам не понадобилось никакого божественного царька-мальчишки.
Схватив за руку, Семпрония потащила меня к столу:
- Тебе пора что-нибудь съесть, Деций. Кажется, уже объявили начало застолья.
Это было весьма кстати, поскольку от этого "ученого" разговора мой аппетит порядком разыгрался. Остаток вечера прошел в приятной атмосфере. Но все же в глубине моего сознания свербила какая-то назойливая мысль, точно мышь, грызущая корку хлеба. Она была следствием слов Постума, но каких - я вспомнить не мог. Однако вскоре я был захвачен впечатлениями этого вечера, и эти слова перестали меня беспокоить.
ГЛАВА 3
На следующее утро голова у меня нещадно гудела, а ощущение во рту было таким, будто последнее блюдо вчерашнего званого ужина было изготовлено из египетской мумии. Мои старики рабы Катон и Кассандра не выказали никакого сочувствия. Впрочем, они никогда не приветствовали застольных излишеств, и сколь я ни тщился, не мог убедить их, что таковые негласно вменялись в мои общественные обязанности.
Издавна сложившаяся у нас традиция позволяла пожилым домочадцам измываться над молодыми членами семьи. Вполне понятно, что ни Катону, ни Кассандре я не внушал особого уважения. Воспитывая меня с самого нежного возраста, они не питали относительно моей особы никаких иллюзий, ибо знали как облупленного. Все мои предложения дать им вольную они упорно отклоняли, поскольку были не в состоянии себя содержать. Однако пока они могли делать мою жизнь несчастной, их собственное существование было не лишено смысла.
- Так тебе и надо, господин! - начал свой ворчливый монолог Катон, распахивая ставни окон, чтобы впустить в комнату неприятно яркий луч рассветного солнца - месть Аполлона. - Так тебе и надо за то, что водишь дружбу с какими-то чужаками. Являешься домой посреди ночи. Будишь бедных стариков. А они, между прочим, всю жизнь служат тебе верой и правдой. И вместо того чтобы дать им отдохнуть, ведешь себя так, будто они этого вовсе не заслужили.
- Прошу тебя, Катон! Я, может, скоро умру. Что тогда ты будешь делать? Вернешься к моему отцу? Да если бы он мог тебя выносить, то не отдал бы вас с Кассандрой мне.
Подавляя стон, я с титаническими усилиями встал на ноги, опираясь на письменный столик, чтобы удержать равновесие, и почувствовал, что сдвинул на нем какой-то незнакомый мне предмет. Таковым оказался белый сверток. Я сразу вспомнил, что прошлой ночью, прежде чем покинуть дом посла, получил его в качестве подарка для гостя. Зная, что мне светит публичная должность, которая обязывала иметь дело с обширной корреспонденцией, Лисас преподнес мне воистину полезный подарок - большой рулон лучшего египетского папируса. Этот толстый александрийский развратник был весьма предусмотрительным человеком.
- Клиенты здесь? - осведомился я.
- Уже ушли, - ответил Катон. - Сколько лет ты уже не наносил утреннего визита к отцу!
- Он освободил меня от этой обязанности, когда я стал квестором.
- Да, но сегодня рыночный день. Публичная деятельность запрещена. Ты мог бы оказать родителю внимание, раз уж тебе не нужно идти в храм. Хотя все равно уже слишком поздно.
- Говоришь, рыночный день? - Я оживился.
Это означало, что можно было бесцельно побродить по городу: вдруг подвернется что-нибудь интересное. Несмотря на то что Рим стал хозяином всего мира, он во многом оставался небольшим тихим италийским городом и разрастался лишь в людской молве. Рыночные дни для римлян были не менее привлекательны, чем общественные праздники. Плеснув водой в лицо, я надел не самую лучшую тогу и вышел из дома без завтрака. Даже мысль о нем была невыносима.
В те времена рынки еще находились в пределах Бычьего форума, где в древности торговали скотом. Когда я прибыл, жизнь на нем уже кипела. Все внутреннее пространство заполняли прилавки. Крупного рогатого скота уже нигде не было видно, а домашнюю птицу, кроликов и свиней, которых привезли сюда живьем, по желанию покупателей и под ставший привычным крик толпы убивали на месте. Урожай в том году выдался исключительным, поэтому, несмотря на позднюю осень, прилавки ломились от свежих овощей и фруктов.
Помимо крестьян здесь было множество лавок мелких торговцев и шарлатанов, предлагающих разного рода услуги. Мне был нужен уличный парикмахер. Пока он скреб мое лицо, я наблюдал царившую вокруг суету. Лавки прорицателей пользовались большим спросом. Предсказателей судеб время от времени изгоняли за пределы города, но они всегда возвращались. По соседству с табуреткой цирюльника на земле сидела пожилая женщина, предлагавшая покупателям травы и приворотные зелья.
- Погляди на эту парочку, - произнес брадобрей.
Проследив за его взором, я увидел двух молодых людей, направлявшихся к будке ворожеи. У них были большие бороды, каковые обыкновенно носили лишь варвары и философы, но иногда к ним питали пристрастие модники из городской молодежи.
- Терпеть не могу, когда римские юноши обрастают бородой, как галлы, - сказал он. - Да и брить жуть как неудобно.
- Галлы носят не бороды, а усы, - поправил его я. - Впрочем, в наше время им ничего не стоит отпустить и бороды.
- От них одни неприятности, - упорно твердил парикмахер. - Эти бородатые молодчики - скандалисты и пьяницы, хотя и происходят из вполне приличных семейств. Об этом можно судить по их одежде. Но из-за этих бород вид у них совершенно нереспектабельный.
Расплатившись, я пошел мимо прилавков, внимательно осматриваясь по сторонам. С тех пор как брадобрей обратил мое внимание на молодых бородачей, казалось, они стали попадаться мне на каждом шагу. Не то чтобы их было так уж много, но, поскольку эта мысль засела в моей голове, глаза разыскивали их помимо воли. Едва ли они отпустили бороды в знак траура: ни один из них не носил потертую одежду, которую принято надевать в дни скорби, и быть при этом небритым и нестриженым.
Среди прилавков ремесленников удалось найти того, кого я искал, - торговца ножевыми изделиями. Меня интересовали не те из них, кто продавал предметы собственного изготовления, а странствующие торговцы, покупающие и продающие изделия из других стран. Этот человек выставил свой остро заточенный товар в специальных стоячих ящиках с распахивающимися дверцами, имеющими полочки. Здесь поблескивали кухонные ножи и ножи мясника, различные ножницы, шила, секаторы, серпы и прочий сельский инвентарь, а также несколько кинжалов и коротких мечей.
- Ищешь что-нибудь особенное? - спросил торговец. - Есть несколько образцов сделанного со вкусом военного оружия. Только я держу их в другом месте. Молодому человеку твоего ранга подчас надлежит проводить время в легионах. У меня есть великолепные мечи, украшенные золотом и серебром. Некоторые парадные экземпляры инкрустированы янтарем, иные имеют рукоятки из слоновой кости. Здесь кругом сплошная деревенщина, поэтому я не выставляю их напоказ. Но если тебя что-нибудь заинтересует, мой раб может…
- Честно говоря, хочу услышать, что ты скажешь насчет вот этого.
Я достал кинжал со змеевидной рукояткой и протянул его торговцу. Его лицо так сильно исказилось от разочарования, что пришлось как-то исправлять положение.
- Я квестор Деций Цецилий Метелл. Расследую убийство. Это орудие убийства.
На самом деле у меня не было полномочий в связи с данным делом, но знать об этом ему было необязательно.
- Убийство?
Он стал внимательно изучать кинжал. Люди всегда не прочь предоставить свои услуги, если ощущают при этом собственную значительность. Он повертел кинжал в руке, любуясь пятнами, оставшимися в тех местах, с которых была стерта кровь.
- Можешь ли что-нибудь сказать о нем? - нетерпеливо осведомился я.
- Это африканский кинжал. Для него характерна выпуклая линия, наподобие хребта, проходящая посередине обоюдоострого клинка, вдоль него. И подобная резьба мне знакома. Кажется, у них в Карфагене какой-то бог имеет обличье змеи. В честь него они по сей день делают подобные рукоятки где-то возле Утики и Тапсуса.
- Насколько часто тебе доводилось видеть такое оружие?
- Обычно солдаты привозят его в качестве сувениров. После Югуртинской войны такого добра прибыло в наши края предостаточно. Но с тех пор прошло почти пятьдесят лет, поэтому сохранилось его не так уж много. Да и нет у нас в нем никакой нужды: и здесь, в Италии, и в Галлии делают куда лучшие образцы.
- Благодарю. Твои сведения очень ценны.
Гордо выпятив грудь, он отчеканил:
- Всегда рад служить Сенату и народу Рима. Ты уверен, что не хочешь приобрести какой-нибудь роскошный гладий, инкрустированный черным янтарем или кораллами?
- Спасибо за предложение, но мое оружие служило мне не в одном походе.
- Что ж. Если надумаешь, дай мне знать. Надеюсь, тебе удастся поймать убийцу. Не иначе как речь идет о том всаднике, который сегодня утром был у всех на устах?
- Это ростовщик по имени Оппий.
- Да? - с удивленным видом произнес он. - А я думал, ты говоришь о строительном подрядчике по имени Кален.
Поблагодарив его за услугу, я пошел прочь. Все государственные учреждения в рыночный день не работали, и свободнорожденные люди имели право не исполнять свои повседневные обязанности. Только рабы продолжали трудиться как обычно. Я решил, что быстрее всего узнаю место жительства строительного подрядчика на кирпичном заводе, принадлежавшем семье Аферов. Он находился возле реки, неподалеку от Бычьего форума.
Жар огромных печей я почувствовал уже в доброй сотне шагов от завода. Раб проводил меня к надсмотрщику, сидевшему за столом под навесом и что-то писавшему на восковых табличках. Когда я подошел ближе и представился, он встал:
- Чем могу быть полезен?
- Тебе приходилось иметь дело с подрядчиком по имени Кален?
- Да, господин. Он связан со многими крупными общественными стройками. Мы снабжаем его всем кирпичом, который используется в пределах города.
- Можешь объяснить, где находится его дом?
- Я дам посыльного. Он проводит тебя. Гектор! - громко крикнул он.
- Это было бы лучше всего, - ответил я.
Рабом, носящим героическое имя Гектор, оказался мальчик лет двенадцати.
- Проводи господина до дома Секста Калена и сразу же возвращайся.
Я последовал за мальчиком, который, несомненно, был рад любой возможности вырваться за пределы кирпичного завода, пусть даже ненадолго.
- Найти дом Калена очень просто, господин. Пойдешь от Остийских ворот прямо по дороге, что начинается сразу за фонтаном со статуей Нептуна. Следуй по ней до святилища Меркурия. Затем поднимешься по ступенькам, что между лавкой валяльщика и таверной. На ней увидишь картину, на которой нарисован Геркулес. Поднимешься по ступенькам, потом пересечешь маленький двор, пройдешь мимо трех дверей. И снова вверх по лестнице, которая ведет к мельнице. Ее вертит слепой осел. Дом Калена как раз рядом с ней.
- А почему бы тебе не проводить меня до места? - спросил я мальчика.
В отличие от новых выстроенных нами провинциальных городов Рим разрастался беспорядочно, поэтому без провожатого найти иной дом было трудно. Время от времени какой-нибудь реформаторски мыслящий сенатор предлагал ввести систему наименования и нумерации улиц, но консервативные римляне к подобным разумным нововведениям отнюдь не расположены. Если хочешь, чтобы кто-то пришел к тебе в гости, пошли за ним раба. Не можешь позволить себе раба - значит, к тебе вообще вряд ли кто-нибудь захочет прийти.
Когда мы подошли к дому Каленов, он был полон людей. Я дал мальчику медный асе за услугу, и тот радостно побежал прочь, очевидно размышляя о том, как лучше его употребить. Вряд ли надсмотрщик из кирпичного завода увидит его в ближайшее время. Протиснувшись через толпу домашних рабов, я добрался до небольшой группы людей, которые стояли вокруг лежащего в атрии тела. Распорядитель похорон, десигнатор, прибыл вместе со своими помощниками, которые стояли поодаль, у стены. По окончании первоначального осмотра тела они подготовят его к погребению. Я заметил, что они уже переодели в новую тогу покойного - лысоватого мужчину лет пятидесяти. На его лице запечатлелась гримаса безмятежности.