Глава 12
Фу, чертовщина какая-то. Неужели это наше не такое уж далёкое будущее? Всего лишь три-четыре поколения. Что они будут знать о нашей истории? Мало чего. Только то, что напишут руководимые партией и правительством историки. А эти историки переписывают историю в соответствии с изменениями генерального курса партии.
Говорят, что при демократии будет многопартийность, но при главенстве одной из партий, за которую проголосует большинство населения. За НСДАП проголосовало большинство населения Германии. Тоже демократия. Народное волеизъявление.
Хотя то, что наши войска всё-таки обложили Берлин, это уже положительно. А что Мюллер и Гиммлер сделают с дедом Сашкой, когда он им расскажет или покажет, что с ними будет? Как это в песне? Всех ясновидцев, как и очевидцев, во все века сжигали люди на кострах. Заданьице мне дали, не приведи Господь. А, может, нам со стариком не возвращаться? Остаться здесь и жить как все нормальные люди?
А нормальные ли это люди? Вдруг у них там что-то произошло и они кроме техники ничего человеческого за душой не имеют. Все люди - винтики в огромном механизме и с ними обращаются как с механизмами. Может быть, это тот же фашизм или демократия в процессе развития трансформировалась в идеологию, запрещающую даже мысли о том, что может существовать другое мнение, кроме рекомендованного? А вдруг люди просто являются придатками механизмов и скоро машины сделают таких же людей, только механических и управляемых главным компьютером. Это уже будет пострашнее фашизма и коммунизма. Всем будет управлять одна машина, решая, кого записать в фашисты, кого в коммунисты, кого в демократы, чтобы были единство и борьба противоположностей, нужные для совершенствования нового механического мира.
- Ну, как фильмец, - бодро спросил нас не такой уж далёкий наш предок, - прикольно, а? Гитлер вообще фигура неоднозначная. С него у нас многие пример берут. Как он немцев над всем миром поднял, а? И нам тоже нужно русских поднять над всем миром, потому что мы богоизбранная нация и нам присуща соборность и общинность, которой сейчас нигде в мире и днём с огнём не найдёшь. Ну что, пошли к вашей машине времени? - он встал.
- Пошли - сказал я и двинулся к выходу. - Как уходить-то отсюда, дед? - спросил я деда Сашку.
- А очень просто, ущипни себя побольнее и сразу проснёшься в своём времени. А если долго не будешь возвращаться, то там ты умрёшь, и тебя похоронят, и ты уже никогда не вернёшься назад. Давай-кось и мы возвращаться будем, а то мы там бездыханные сидим, вдруг ваши врачи-фершалы ещё резать нас будут по живому, - прошептал мне старик. - Ты ущипни меня, а я тебя, когда другого щипаешь, то боли-то сам не чувствуешь. А щипать лучше всего тут, пониже плеча, с другой стороны от мускула. На счёт три и ущипнём друг друга.
Я сосчитал до трёх и мы ущипнули друг друга. Ну и мастак же щипаться этот дед Сашка. Так щипнул, что я аж закричал.
С криком и болью я открыл глаза. Передо мной сидел дед Сашка и потирал левую руку чуть пониже плеча, а в глазах стояли слёзы.
- Ты чего? - спросил я.
- Так больно же, - сказал он.
Было утро и около нас суетились офицеры, не зная, что и предпринять. Виски были холодными и от них чем-то пахло. Я потрогал висок и понюхал руку. Ф-у-у, хлористый аммоний или по-другому - нашатырный спирт.
- В чём дело? - как можно грозно спросил я.
- Господин штурмбанфюрер, мы думали, что вы умерли вместе со стариком, - чуть не плача сказал сопровождающий из гестапо.
- Никто не умер, - сказал я, - доложите обстановку.
Мне сообщили, что сейчас девять часов утра. Личный состав помыт в бане. Местное население ведёт себя спокойно. Завтрак готов, ждут указаний.
Я приказал переодеть старика в новый костюм, побрился сам, позавтракал и дал полчаса на прощание деда Сашки с родственниками и подготовки транспорта к движению.
- Ну что, внучки-правнучки, - говорил дед Сашка родственникам, - поеду по Европам, с Гитлерами встречаться буду, правду-матку в глаза резать, да только вот не знаю, как дальше жизнь моя судьба сложится. Если правильно себя поведёте, то свидимся, если нет, то на глаза мне даже не попадайтесь. Всё, не поминайте лихом.
Похоже, что одним партизанским отрядом имени деда Сашки на оккупированной территории будет больше. Вот тебе и русский характер.
Мы с дедом сидели на заднем сиденье, и я рассказывал ему о тех местах, по которым мы ехали.
Моя командировка продолжалась трое суток. В Минск прибыл и Мюллер, выезжавший на инспекцию в крупные города Белоруссии.
- Как успехи, коллега Казен? - спросил он меня.
- Даже не знаю, как докладывать, господин бригадефюрер, - сказал я откровенно.
- Очередной шарлатан? - спросил Мюллер.
- Не похоже, вот только неизвестно, можно ему верить или нет, потому что он не рассказывает, а предоставляет возможность самому посмотреть своё будущее, - сказал я.
- И вы думаете, что это возможно? - спросил шеф.
- Возможно, - сказал я, - сам это проверил на себе.
- Что же там, в будущем? - усмехнулся бригадефюрер.
- Извините, шеф, но там полное дерьмо, особенно лет через сто, - с такой же улыбкой сказал я.
- А я ведь не шучу, коллега Казен, - сказал Мюллер голосом, не предвещающим ничего хорошего.
- И я тоже не шучу, господин бригадефюрер, - серьёзно сказал я.
Мюллер подошёл к столу, снял трубку телефона:
- Шольц, кофе, коньяк, ко мне никого не впускать и ни с кем не соединять, кроме рейхсфюрера и партайгеноссе Гейдриха.
Через пять минут в дверь вошёл офицер по особым поручениям Шольц и вкатил столик с коньком, закусками и кофе. Ни слова не говоря, он повернулся и вышел, в замочной скважине два раза повернулся ключ. Мюллер рукой показал на кресла, возле которых стоял столик и включил радио. Передавали военные марши. Трубы радостно играли марш Durch Deutsches Land Marschieren.
Глава 13
- Рассказывайте, коллега Казен, - попросил или приказал Мюллер. Он никогда не приказывал, но его просьбы исполнялись быстрее любых приказов.
Я рассказал всё. Чего-то скрывать смысла не было.
Мюллер надолго задумался. Мы выпили. Ещё. Ещё. Я с его разрешения закурил и сидел, прихлёбывая кофе.
- Так вы считаете, что это вполне безопасно путешествовать в будущее? - спросил он.
- Думаю, что да, - сказал я.
- А возвращение? - спросил шеф.
- И возвращение так же, - ответил я. - Только, если будет большая задержка, то человека могут принять за умершего и похоронить его. Он вернётся в гроб со своим телом, обретя свою смерть на самом деле.
- Я хочу попробовать и моим страховщиком или страхователем, не суть важно, но моим доверенным лицом будете вы, - твёрдо сказал Мюллер, - и действо это будем производить в Берлине, а не здесь. Старик под полную вашу ответственность. Действуйте от моего имени. Поместите его на конспиративную квартиру. Обеспечьте усиленную охрану, но я должен первым проверить его способности.
- Бригадефюрер, - сказал я, - вы вернётесь назад? Потому что меня будут пытать, а потом казнят за соучастие в убийстве начальника гестапо. Свои же это будут делать.
- Не волнуйтесь, коллега Казен, - сказал Мюллер, - я вернусь в любом случае, потому что в будущем меня будут искать за то, что я уже успел сделать. Завтра утром вылетаем в Берлин. Старик-то ваш хоть прилично одет?
- Старомодно, но прилично, шеф, - сказал я.
- И сколько нам отпущено времени, - неожиданно спросил Мюллер.
- До начала мая 1945 года, шеф, - сказал я.
Дед Сашка был на конспиративной квартире и чувствовал себя там как рыба в воде. Хозяйка квартиры наш давний сотрудник ещё с довоенных времён. В охране два шарфюрера из местных жителей, но проверенных в деле.
- Ну, как у вас здесь, - спросил я.
- Всё в порядке, господин штурмбанфюрер, - доложила хозяйка.
- Да, люди приятные и обходительные, - подтвердил дед Сашка.
У деда было превосходное настроение и поездка, кажется, ему доставляла ранее невиданные удовольствия.
- Завтра вылетаем в Берлин, - сообщил я.
- На аэроплане полетим? - спросил дед.
- На аэроплане, - подтвердил я, - не побоишься?
- А чего бояться? - ответил беспечно дед Сашка. - Мы с тобой вон в каком здании на самой верхотуре были и не упали вниз. У аэроплана крылья есть, он как птица полетит, а птицы сами по себе не падают.
- Ладно, - сказал я ему, - отдыхай, дед, а мне ещё кое-какие дела нужно сделать. В семь тридцать я заеду за тобой.
- Ты, мил человек, послушай старика, - сказал дед Сашка, - смотрю я, ты какой-то весь зажатый, как будто себя в деревянную коробку загнал и не хочешь шевелиться и жить. Бабы у тебя давно не было. Пойди на улицу, найди бабу и загоняй её как следует, чтоб она утром даже шевелиться не хотела. Отдери её поперёк и с продергом. Увидишь, как жизнь в тебе закипит. Господь дал нам это не только для продолжения рода, но и для поддержания жизни в нас. Если перестаёшь вожделенно смотреть на женский пол, то, почитай, жизнь твоя и закончилась, осталось одно существование.
- Ты, старик, говоришь так, как будто тебе это чувство ведомо, - рассмеялся я.
- А чего ты регочешь, - обиделся дед Сашка, - хозяйка здешняя бабочка ещё та, глазки бегают и комнатка у неё отдельная, а церберы на ночь уходят и на входе дежурят. Я же не говорил ей, сколько мне годов-то, а что я уже старик древний, что ли?
Вот старик так старик. И чем-то задел он своими словами. Действительно, давно у меня не было женщины. Я не мог допускать до себя никого, не мог страдать о ком-то, не мог, чтобы кто-то мог влиять на меня, а по публичным домам я не ходил, брезговал. А, может, попробовать так, как говорил дед Сашка?
Я переоделся в цивильный костюм (приходилось в командировку таскать небольшой гардероб), надел мягкую шляпу с широкими полями, положил в карман пистолет и вышел на улицу Минска.
Минск был в целом спокойный город. Нам было известно о подпольном горкоме КП(б)Белоруссии во главе с И. Ковалёвым и создании малых подпольных групп. Каких-либо репрессивных действий со стороны оккупационных властей не было и деятельности подпольных групп тоже не отмечалось. Просто в городе поменялась власть.
Она шла по краю тротуара, стройная, в демисезонном пальто, в чёрной маленькой шляпке с вуалью, с сумочкой в одной руке и мужским зонтиком в другой руке. Она поддевала наконечником зонтика золотые кленовые листья и пыталась поднять их. Она никого не видела и не существовала на этом свете.
- Помогите мне, - тихо сказал я ей.
- Как я могу помочь вам? - спросила удивлённо она.
- Спасите меня, - грустно сказал я, - я одинок, я один в большом городе, скоро начнётся комендантский час и меня арестуют. Спасите меня.
- Пойдёмте, - тихо сказала она, - но вы должны обещать, что не сделаете мне ничего плохого.
- Обещаю, - торжественно сказал я и приложил свою руку к груди.
По пути я зашёл в один из магазинов для немцев и купил вина, ветчины, хлеба, фруктов и флакончик французских духов в красной коробочке, перевязанной золотыми нитями.
- Вы немец, - спросила она.
- Нет, я русский, просто у меня есть немецкие деньги, - ответил я.
- А где вы взяли немецкие деньги, - спросила она.
- Я их украл, - сказал я.
- Вы вор, - удивилась она.
- Нет, я борец с оккупантами, - ответил я.
- Я поставлю чайник, - тихо сказала она.
- А я помогу сварить кофе, - предложил я.
- Кем вы были в той жизни, - спросила она.
- Я был поэтом, - ответил я.
- Поэтом, - удивилась она.
- Да, - ответил я, - вот, послушайте мои стихи:
Я влюбился в полуденный сон,
Что пришёл ко мне девушкой моря,
Словно лёгкий прохладный муссон
С обещанием страсти и горя.Она тихо присела на ложе моё
И рукой прикоснулась к щеке,
Ты скажи, молодец, как же имя твоё,
И не твой ли корабль вдалеке?
- А как зовут вас? - спросила она.
- Меня зовут Дон, - сказал я.
- Дон, - задумчиво произнесла она, - как будто удар колокола, дон-дон-дон…
- А я и есть колокол, - улыбнулся я, - стоит вам произнести три раза слово Дон и я сразу появлюсь.
- Неправда, вы не появитесь, - грустно сказала она, - чудес не бывает.
- Зато вы вспомните обо мне, и мне сразу будет тепло, - сказал я.
Мы пили с ней кофе, пили рубиновое вино из высоких бокалов, я целовал ей руку и читал свои стихи:
Мы встречаемся только во сне,
Вечерами спешим на свиданья,
Не пугают нас дождь или снег,
А рассвет говорит: "До свидания".
Я целовал её глаза, я целовал её губы, я целовал её шею, грудь, легко касаясь языком коричневого соска.
Мы ничего не говорили, наши тела говорили за нас и говорили жарко и страстно. Я чувствовал её всю. Мне казалось, что мы с нею встречались ежедневно и мне известен каждый изгиб её тела. Я знаю, прикосновение к каким местам доставляет ей наивысшее удовольствие, и знал, как нужно сливаться с ней воедино. Я был ненасытен, и она отвечала мне такой же ненасытностью. Мы любили друг друга как в последний раз и не могли налюбиться до конца.
В какой-то момент мы лежали рядом друг с другом, и я увидел, что она закрыла глаза. Я тоже закрыл глаза и провалился в глубокую яму, до дна которой летел целую вечность. На дне сидел человек, целившийся в меня из пистолета и говоривший женским голосом:
- Почему ты меня обманул?
Глава 14
Сон был настолько реален, что я инстинктивно открыл глаза. За окном брезжило утро. На меня смотрело выходное отверстие ствола пистолета, а женский голос спрашивал:
- Почему ты обманул меня?
- Я тебя не обманывал, - сказал я, - я действительно люблю тебя.
- Ты, гестаповский офицер и любишь простую белоруску? - почти закричала девушка, - да мне сейчас остаётся застрелить тебя и застрелиться самой. Я стала гитлеровской подстилкой, - заплакала девушка.
- Если хочешь стрелять, то стреляй, только не рви мне душу, - сказал я, - у тебя ещё и пистолет не заряжен, он стоит на предохранителе.
Уловка старая как мир, но она сработала. Девушка переключила внимание на пистолет, и я без труда отобрал его. Он действительно был на предохранителе, но в стволе был девятый патрон, чтобы при необходимости можно было стрелять сразу после переключения флажка предохранителя.
Отбросив пистолет в сторону, я попытался обнять девушку, но она была словно дикая кошка.
- Давай договоримся так, - сказал я, - никому ничего не надо говорить, и я тоже никому ничего не буду говорить, но если ты меня дождёшься, то после победы я приеду, и мы с тобой поженимся. Ты согласна?
- После чьей победы? - спросила она.
- После нашей победы, - сказал я.
- Вы никогда нас не победите, - сказала с чувством девушка.
- Да, они никогда нас не победят, - подтвердил я.
Девушка сидела и не знала, что ей ответить. Я оделся, собрал свои вещи, оставил часть своих денег на комоде, подложив их под старинную деревянную шкатулку. Если я предлагал девушке выйти за меня замуж, то я и должен нести ответственность за её содержание. Уже на выходе я спросил её:
- Как тебя зовут?
- Маргарита, - прошептала она.
Жила на свете сеньорита,
С губами алыми, как роза,
Её все звали Маргарита.
Всегда нежнее абрикоса,На щёчках солнца поцелуи,
В глазах играющий чертенок
Под звуки нежной "аллилуйи",
Но все равно ещё ребёнок,
- продекламировал я и вышел на улицу.
Тишину утреннего Минска нарушали чёткие шаги патрулей и таких же ранних пташек, как и я, у кого есть пропуск или другой документ для ночного передвижения.
В семь тридцать мы с дедом Сашкой отъехали от конспиративной квартиры в направлении военного аэродрома.
В самолёте мы с дедом устроились на сиденьях в хвосте самолёта. Там было не так уж и удобно, хотя в самолётах того времени было неудобно везде кроме двух кресел сразу за стенкой пилотской кабины. Между креслами был маленький столик, чтобы высокий начальник мог положить на него руки или документы.
Перед самым взлётом Мюллер оглянулся и внимательно посмотрел на нас с дедом Сашкой.
- Бугор, - уважительно произнёс старик, - строгий да справедливый, дело знает и с любым начальством ладит. Такие далеко идут.
Полёт проходил на небольшой высоте. Осень и так холодно, а у нас не было ни тёплой одежды, ни кислородного оборудования.
Скорость полёта чувствуется тогда, когда маленькая высота. Внизу проносились посёлки, городки, поперёк полёта мелькали железные и шоссейные дороги, по которым шли эшелоны и ехали колонны автомобилей на Восток, на Москву.
- Гли-ко, как мчимся, - сказал восхищённо дед Сашка, - быстрее, чем в тот раз. Сейчас только трясёт сильнее.
Деда Сашку мы поселили в загородном доме в окрестностях Берлина. Домик богатый, с обслугой - сторож, садовник, повар, экономка. Все секретные сотрудники гестапо. Деду была предоставлена относительная свобода передвижения в пределах территории усадьбы. Когда я приехал через три дня, то удивился тому, как дед споро работал граблями и о чем-то переговаривался с садовником. Причём на немецком языке, не на том, на котором разговаривают нормальные, а на том, на каком разговаривают дети, только начинающие говорить. Способности деда к иностранным языкам оказались поразительны.
На сегодня были назначены смотрины деда Сашки начальником гестапо Генрихом Мюллером.
Глава 15
Мюллер приехал в три часа пополудни. Неприметный мужчина в тёмно-сером костюме, в котором вряд ли кто признает могущественного начальника государственной тайной полиции Германии.
Я толмачил при его разговоре с дедом Сашкой. Толмач это старинное русское слово, обозначающее переводчика. Я раньше думал, что слово происходит от глагола толмачить, то есть разъяснять, а потом оказалось, что это русифицированное немецкое существительное - дольметчер - переводчик. Вот как просто открывается потаённый ларчик, стоит только покумекать над каким-либо словом и находится достаточное простое объяснение его происхождения.
Мюллер был удивлён, что дед по-немецки ответил на приветствие и на вопрос о жизни вообще.
- Вы можете перенести меня в Москву в штаб советского руководства так, чтобы об этом никто не знал? - спросил шеф гестапо.
- Да нешто я волшебник, что ли? - обиделся дед Сашка. - Ты, мил человек пойми, что душа твоя может оказаться лет за десять отсюда вперёд, и то окажется вот здесь, а до Москвы всё равно на чём-то надо ехать. Чтобы в Москве очутиться, в Москву и нужно ехать. А меньше десяти лет точности я не даю, у каждого человека и вес разный, и каждый человек по-разному к снадобьям всяким относится. Если тебе что-то нужно узнать, так ты меня спроси, я тебе всё и обскажу.
- Хорошо, - сказал после некоторого раздумья Мюллер, - будет ли успешным наше осеннее наступление, и сможем ли мы взять Москву?
- Как бы тебе сказать, мил человек, - замялся дед, - плохие-то вести они человеку настроение портят. Может, другое чё спросишь?
- Нет, я хочу, чтобы ты ответил на мой вопрос, - упорствовал Мюллер.