Глава 5
Во Франции войны не было. С 1918 года французы не воевали. Разве можно назвать войной тот месяц, во время которого они сдали немцам свою Францию и отправились лежать на боку, наблюдая, как ложатся под немецкий сапог другие страны.
Если бы у Польши были бы такие возможности как у Франции, то немцам крепко бы не поздоровилось в 1939 году. Но поляки видели себя огромной империей "от можа до можа" с оттяпанной у России католической или униатской Киевщиной, размовляющей на польской мове. Поляки чётко обеспечили себе два враждебных фронта, немецкий и русский, и получили именно то, что должны были получить, несмотря на заигрывания с Гитлером. Сталин правильно сделал, что вернул украинские земли Украине, оттянул на два года начало неизбежной войны против СССР и вызволил от немецкой оккупации украинские территории, отошедшие недавно к Польше.
Французская война с немцами превратилась в Сопротивление, о котором так мало говорят, что непонятно, в чем же выражалось это Сопротивление.
Англичане засылали во Францию агентуру и диверсантов. Гестапо и абвер благополучно вылавливали их и организовывали оперативные игры с помощью перевербованных агентов. Немцы получали английское снаряжение, а англичане рапортовали об успешных диверсиях и военных операциях. И все были довольны. Немцы тем, что во Франции было спокойно, а англичане тем, что они наносят "огромный" урон немцам.
И так было бы до 1945 года, если бы не проклятые коммунисты и социалисты, которые взялись за оружие и начали воевать по-настоящему. Маки?. Maquis - густой кустарник, растущий на Средиземноморье. Это по-научному, а в переносном смысле слова - это бурелом, чаща, там, где черт ногу сломит. И немцы там часто ломали ноги. Хотя англичане и не жаловали маки, но считаться с ними приходилось, даже снабжать оружием. В частности автоматами (вернее, пистолет-пулемётами, потому что они стреляли пистолетными патронами) "Стерлинг", которые изготавливались из обрезков водопроводных труб, имели плохую отделку и невероятно плохую меткость при стрельбе. Зато они были маленькими, лёгкими, хорошо прятались в одежде, были удобны в руках, стреляли и иногда попадали в цель, особенно тогда, когда цель пыталась спрятаться от стрелка.
Вот такого маки мы увидели на одном из зелёных холмов с виноградниками, пролетая почти рядом с ним на небольшой высоте. Это был молодой парень в защитной форме английских "коммандос" с неизменным темно-синим беретом на голове. Он увидел самолёт, поднял свой "Стерлинг" и от пояса дал длинную очередь по нам. Не навоевался парень.
Когда человек впервые берет в руки оружие, то ему нужно из него стрелять во все, что ему попадается на глаза. Попался самолёт - пальнём по самолёту. Даже для такого самолёта, как наш, это все равно, что горохом об стенку. Простучит - и все. И по нам простучало. Да только лётчик открыл форточку, чтобы выбросить окурок. И получил пулю прямо между глаз. Что такое не везёт и как с ним бороться? А никак. Нужно просто быть готовым ко всему.
Лётчик отвалился на спинку своего кресла и его вытянутые руки толкнули штурвал от себя. Холмы следовали за холмами, и мы неслись прямо в следующий холм. Слава Богу, что это был не современный самолёт, где дублирующее управление имеет возможность отключаться. Я вряд ли бы в сотые доли секунды смог найти переключатель. Я инстинктивно схватился за штурвал и потянул его на себя. Мы круто взмыли вверх. У меня даже потемнело в глазах. Начал выравнивать самолёт и стал валиться на правое крыло. Стал исправлять положение - свалился на левое крыло, а нужно же ещё и вперёд смотреть. Минут пятнадцать мы летели, вихляясь в небе как пьяная баба на высоких каблуках, выискивая площадку для посадки.
Наконец, я увидел ровное поле вблизи небольшого городка и стал прижимать самолёт к земле, пытаясь сектором газа держать самолётик на грани полёта. Затем я почувствовал, что задний опорный крюк чиркнул по земле, хотя, по идее, первыми земли должны коснуться передние колеса. Я толкнул от себя сектор газа и стал рулить по полю. Колеса вдруг попали в какую-то продольную канавку, и наш самолёт встал на попа, уткнувшись носом в землю и пытаясь пробурить её насквозь вращающимся и визжащим винтом. Я стукнулся лбом о переднюю панель, штурвал больно вдавился мне в грудь, на меня упала вылетевшая сзади канистра с бензином. Канистра был плохо закрыта и сейчас бензин бульками лился на меня из узкого горла канистры. Нам только не хватало доброго прохожего с коробком спичек.
- Дед, ты жив? - крикнул я, но вместо крика раздалось какое-то петушиное сипение.
- Жив, едрит твою лять, - отозвался дед Сашка, поднимаясь над спинкой кресла и почёсывая ушибленную шею, - нет, блондинка не дождётся своей очереди.
- Давай быстрее вылезать, - сказал я, пытаясь открыть заклинившую дверцу.
Кое-как ногами я выпнул дверцу и вывалился наружу. Затем я выдернул деда, и мы побежали прочь от самолёта. И вовремя. Мы успели отбежать метров на пятнадцать, как сзади полыхнуло с взрывом.
Господь предупреждал Лота, чтобы семья его не оглядывалась, пока будет гореть Содом и Гоморра. Жена Лота оглянулась и превратилась в соляной столб. Я остановился, оглянулся и словил какой-то горящий обломок, который воспламенил мою одежду. Вернее, левое плечо, пиджака, напитавшееся бензином. Я сразу превратился в огненный столб. Хорошо, что мы не растерялись. Я с помощью деда скинул пиджак, рубашку и мы стали все это топтать ногами и забрасывать землёй. В горячке я не заметил, что порядочно обжёгся и что на левой стороне головы у меня сгорели волосы и брови и щека и шея стали приобретать багровый оттенок, а откуда-то появившаяся боль была настолько нестерпима, что меня стало колотить как в ознобе. Ожог сильный. Медикаментов никаких. Сейчас обожжённое место надо бы смазать каким-нибудь маслом, каким угодно, даже машинным или пастой зубной, она успокаивает и заживляет раны неплохо.
- На-ко, мил человек, хлебни из фляжки, - сказал мне дед, протягивая фляжку, из которой лётчик наливал нам спирт. Запасливый дедок, а лётчику сейчас все равно, может, он так быстрее попадёт в царствие небесное.
Я сделал несколько глотков растекающейся по рту жидкости, которая перехватила у меня дыхание и принесла какое-то облегчение. Но это только на первые мгновения. Потом боль снова стала нестерпимой.
Дед поднял остатки моего пиджака, и мы пошли в направлении городка, до которого было километра три. От городка уже ехала красная машина с медным колоколом, который позвякивал сам по себе, потому что шесть человек, которые сидели на лавке сверху, держались за медный поручень, чтобы не свалиться. Да и зачем звонить, если дорога пустынна и только два человека бредут к ней по полю от горящего самолёта.
- Мсье, это вы летели на самолёте? - спросил меня брандмайор в золотистой каске.
Я утвердительно кивнул головой.
- Там кто-нибудь остался? - указал в сторону костра пожарный.
Я отрицательно помотал головой.
- Тогда чего нам ехать туда, - сам себе сказал пожарный начальник, - оно и само догорит, а тут люди в помощи нуждаются. Садитесь, господа, наверх, поедем в больницу, - сказал он и дал команду водителю разворачиваться.
Городок мне постоянно казался знакомым и он действительно оказался мне знакомым, когда я увидел знакомую больничку и доктора, у которого мы наблюдались вместе с полковником Борисовым. Вот это мы летели, совершенно не видя того, что не так уж много восточнее нас был город Париж вместе со всеми его окрестностями.
- Мсье Казанов, - радостно приветствовал меня доктор. - Как вы жили все это время? - спросил он и, не дожидаясь ответа, стал говорить о том, что они пережили оккупацию, и что немцы заставляли их работать на себя, и что вино и сыр стали намного дороже, и что хороший кофе можно было купить только на чёрном рынке, и что они так бедствовали, так бедствовали… На ленинградцев и на киевлян французы не были похожи из-за того, что у них ухудшилось качество кофе. А, ну их, мне было не до того, потому что меня била крупная дрожь.
Доктор сделал мне укол димедрола, а сестра обрабатывала обожжённые места дезинфицирующим раствором, убирала клочки одежды и мазала меня какой-то пахучей жёлтой мазью. Мне становилось лучше от успокаивающего укола. Дрожь проходила. Мои глаза стали медленно закрываться, и я провалился в сон.
Глава 6
- Хэнде хох, - услышал я сквозь сон.
Кто-то тряс меня за плечо. Я открыл глаза и увидел двух человек в форме маки с немецкими автоматами в руках.
- Полковник фон Казен, от имени правительства свободной Франции мы объявляем вас арестованным, - сказал партизан с синей повязкой и тремя белыми звёздочками на ней.
Французский язык партизана был правильным, но с каким-то неуловимым акцентом. Неужели испанец? Точно. Очень много испанцев, которые ушли из Испании во Францию, активно участвовали в Сопротивлении.
- Амиго, - сказал я по-испански, - я не немецкий полковник, а выполняю специальное задание по борьбе с фашистами и сейчас летел в Испанию, чтобы перебраться оттуда в Аргентину.
- А это что? - спросил меня командир-испанец, показывая моё спецудостоверение и аналогичный немецкому текст на испанском языке внизу.
А вот тут мне крыть было нечем. Не скажешь же, что удостоверение мне подбросили. Я не стал никому и ничего отвечать. Я просто не стал говорить. Молчал как партизан на допросе в гестапо, хотя ко мне не применялись гестаповские методы. Ежедневно приходили чины французской полиции и учиняли мне допрос. Как в песне старинной "вместо строчек одни точки" и никакой подписи, зато все это аккуратно подшивалось в дело и хранилось как зеница ока.
Деда Сашку ко мне не допускали, но он, как мне кажется, и сам не лез на рожон. Человек умеет говорить по-испански на кастильском диалекте и по-немецки. Личность подозрительная, лучше держаться в тени. То ли его держат где-то в укромном месте, то ли он сам держится в укромном месте, но про него мне не задали ни одного вопроса. Мало ли оборванцев шляется в предместьях Парижа.
Ко мне приводили на опознание бывшую мою квартирную хозяйку и экономку полковника Борисова, которые указали, что предъявленный им субъект отдалённо напоминает знакомого им мсье Казанова, проживавшего здесь до войны, но утверждать точно они это не могут, потому что в таком виде они никогда меня не видели.
На меня приходили смотреть многие сотрудники спецслужб, как я предполагаю по их внешнему виду и иностранному акценту. Были даже представители советской репатриационной комиссии. В числе представителей был и мой знакомый, полковник Миронов в военной форме, правда, орденов на его груди было мало. Работу разведчиков всегда мало ценят. Миронов молчал. Молчал и я, когда мне задавались вопросы на русском языке.
Все вопросы были однотипными: кто я такой, и с каким заданием оказался во Франции? Что тут отвечать? Не знаю, поэтому я ничего не отвечал, ничего не писал и не подписывал.
Потом, похоже, началась борьба за мою подведомственность, потому что меня стали перевозить из города в город в закрытых автомашинах и под надёжной охраной. В течение месяца я сменил пять мест пребывания.
Наконец мы прибыли в южный портовый город. Мне не приходилось быть на южном морском побережье, но, судя по внешнему виду и размеру города, это был Марсель. Грязный городишко с узенькими улочками и разномастным населением, которое днём является французскими гражданами, а ночью превращается в граждан вольного города со своими порядками и властью.
Мы сели на катер и поплыли в сторону островка примерно в миле от пристани. Если я не ошибаюсь, то это и есть знаменитый остров Иф, в замке которого содержался граф де Монте-Кристо. Замок был построен в XVI веке непосредственно в скале для защиты Марселя от атак с моря. Но так как на Марсель никто не нападал, то замок стал использоваться в качестве тюрьмы для особо опасных преступников. В тесных камерах содержались гугеноты, политики, руководители Парижской коммуны и другие личности, представлявшие опасность для Франции.
Условия содержания узников зависели от их состояния. Бедняков заключали в тёмные камеры без единого окна. Богатеньким предлагали отдельные камеры наверху, где можно было дышать свежим морским воздухом и "любоваться" морскими видами.
С 1830-го года замок официально перестал быть тюрьмой, но в 1871 году здесь были заключены руководители Парижской коммуны, а её лидер Гастон Кремье был расстрелян на острове Иф. В 1890 году остров был демилитаризован и открыт для публики. И меня сюда везли не на экскурсию.
Никаких туристов по случаю войны на острове Иф не было. Это я так говорю, потому что никого не видел. Да и кого я мог увидеть? Наш катерок пристал к пристани, мы вышли на мол, и прошли метров сто в сторону замка. Во внутреннем дворе я видел металлическую лестницу, ведущую наверх, несколько галерей и входов внутрь замка.
Меня повели вниз и заперли в комнате, в которой горела тусклая электрическая лампочка. На улице было темно, а в камере царила приятная свежесть. Приятной она бывает в течение часа, а потом начинает превращаться в холод, охлаждая организм. Я это почувствовал уже через пару часов. Я был нездоров. Ожоги болели, и боль была просто отупляющая. В какое-то время боль начинает становиться привычным состоянием организма и по уровню колебания боли можно судить о комфортности пребывания в этой камере.
Питание можно смело называть баландой, потому что более противных похлёбок я не ел. Во Франции это называют луковым супом, но мне кажется, что если бы все французы ели такой луковый суп, то это не было бы их национальным блюдом.
Я стал осматривать и ощупывать стены моей камеры, но кроме слизняков и плесени в углах ничего не нашёл. Было, правда, вентиляционное отверстие вверху, через которое иногда издалека доносился шум прибоя, но отверстие было не больше моего кулака, поэтому о возможности побега с его помощью нужно забыть. Скальную породу нужно чем-то скрести, а у меня кроме ногтей ничего не было и не предвиделось, что ко мне попадёт в руки кусок железа, из которого бы я сделал какое-то орудие.
Труднее было с календарём. Я оторвал пластмассовую пуговицу от брюк и пытался ею царапать стену, отмечая прожитые дни. Метки были такими слабыми, что их только с огромным трудом можно рассмотреть. Пришлось делать маленькие катышки из полагающегося к похлёбке куска хлеба. С утра какая-то тёплая жидкость бурого цвета, которая стояла рядом с кофейником. В обед суп с куском хлеба. Вечером "кофе". Людям, страдающим от избытка веса, такая диета пойдёт только на пользу.
В этой камере я пробыл двадцать два дня, судя по скопившимся в кармане катышкам хлеба. А на двадцать первый день на мой кусок хлеба был положен маленький кусочек ветчины.
Глава 7
Моё освобождение было внезапным и не носило ореола романтизма. Среди ночи открылась дверь, вошёл какой-то мужик, который вскинул руку в римском приветствии и сказал на каком-то смешении русско-украинского языка:
- Слава Гитлеру, пан, варта (охрана) спит, идемте швыдче на вулицю.
Через какую-то потайную дверь мы вышли за пределы крепостной стены далеко в стороне от причала. Среди камней была привязана небольшая лодочка. В ней сидел какой-то человек в тёмном балахоне.
- Це наш друг, - сказал мой освободитель, - он вас отвезёт куда надо. Говорят, что большевики Гитлера вбилы. Не верьте, он жив и скоро вернётся, и мы ещё попляшем на косточках большевиков, друже.
- Ты кто такой, - спросил я по-русски, - ты украинец или русский?
- Та я ж земляк ваш, пан, украинец, - сказал мужичок, - был в конвое ясновельможного гетмана Скоропадского Павла Петровича, царствие ему небесное. Вместе с ним уехал в Германию, а там мне приказали здесь быть, на подхвате так сказать, помогать всем, кто против большевиков, вот я и помогал по мере сил своих. А германец наш украинский язык за язык не признает. Они учат треклятый русский язык, говорят, что на нем полмира говорит, вот и мне приходилось постоянно на русской мове размовлять. Полеки и те считают наш язык одним из их этих, как его, слово-то иностранное, типа что-то говоров великопольской мовы.
- А чего ж ты гетмана своего хоронишь раньше времени? - спросил я.
- Так вы ж не знаете, - сказал конвоец, - в конце апреля и преставился раб Божий Павел Петрович. Прямо в него бомба английская попала. Так что, как до места доберётесь, выпейте чарку за упокой души его. С Богом.
Я сел в лодку. Мой спаситель оттолкнул её, и лодочник опустил весла на воду. Грёб он как заправский гребец и через полчаса остров Иф сгинул в темноте, как будто его никогда и не было. Мы были одни в тёмном море. Куда плыли, неизвестно. Лодочник не смотрел вперёд, вероятно, у него был какой-то свой ориентир для указания направления движения.
Небо было затянуто дымкой как перед штормом, но в проглядывающихся звёздах я нашёл Полярную звезду и по нахождению её на небосклоне относительно нас примерно определил, что мы движемся в юго-юго-западном направлении (по-морскому: зюйд-зюйд-вест). А что у нас там? Африка. Не хватало мне ещё по Африке попутешествовать.
Гребцом в лодке был мужчина лет тридцати. Жилистый, с небольшой бородкой и явно не европейской наружности, как я мог разглядеть в темноте.
- Сарацин, - пронеслось у меня в голове.
Так оно и есть. Сарацинами, то есть восточными людьми, греки называли разбойничье племя, живущее на северных границах Сирии. Потом сарацинами стали называть всех жителей Востока, а потом это название перекочевало на всех мусульман.
Африканских мусульман ещё называли маврами. Отелло был из их числа и своему сопровождающему я мысленно дал это же имя. На мои вопросы он ничего не отвечал, размеренно грёб, делал небольшие перерывы, а меня не видел в упор.
Может, это смертник, шахид, которому поставили задачу убить меня и не оставить никаких следов? Вот сейчас встанет, крикнет своё: "Аллах акбар" и вытащит пробку в днище лодки. А если я сейчас с криком: "Слава Богу" сделаю то же самое? Что, глаза выпучите от удивления? Скажете, что этим могут заниматься только мусульмане?
Полноте, господа иноверцы. Почему вы думаете, что человек, потерявший всех своих близких в результате акта самоубийства смертника, не сделает то же самое? Возьмёт и сделает. Посеявший ветер, пожнёт бурю. Смертники убивают совершенно безвинных людей. За это Аллах возносит их в рай и даёт каждому по двенадцать девственниц для услады. Вы-то сами задумывались над тем, чем является ваша религия? Запрет на изобразительное искусство, обязательная паранджа для женщин, нетерпимость к другим конфессиям - это те добродетели, которые нужно насаждать во всем мире? Вы не думаете, что это ничем не лучше Ordnung, который хотел насадить Гитлер?
Мои размышления прервал свист, раздавшийся где-то в стороне. Лодочник повернулся в сторону сигнала и сам свистнул в ответ, начав более активно грести. Минут через десять мы подплыли к корме небольшого парусного судна.