Для следующего раза Кавальон запасся масонским фартуком, книгой по Каббале, пачкой оккультных гравюр, циркулем, черепом кошки, своим любимым хрустальным шаром и рекомендательными письмами от ряда высокопоставленных персон (написанными, впрочем, собственноручно). Пришлось применить и грим. Явившись к заветному дому, алхимик и маг спросил у открывшей ему служанки, не интересуется ли мадемуазель де Сеор новейшими способами гадания, открытиями в области животного магнетизма, вернейшим и признанным во всем мире методом воскрешать мертвецов, а также всей правдой о гностическом мироздании. Не могло же, в самом деле, быть, чтобы дворянка, даже самая религиозная, совершенно не интересовалась всеми этими модными вещами!.. Не могло, но было. Специальный лакей явился, чтобы вытолкать авантюриста взашей и передать ему всевозможные проклятия от хозяйки, считавшей масонов, алхимиков, гипнотизеров и аэронавтов адептами дьявола.
Кавальону стало очевидно, что если девственная затворница и соизволит принять какого-то гостя, то это может быть только служитель официального культа.
– Вам чего? – спросила служанка, появившася после второго стука.
– Мир тебе, дочь моя… – проблеял Кавальон таким голосом, который, как он считал, наилучшим образом подходил странствующему монаху. – Благословляю тебя и сию обитель.
Служанка перекрестилась.
– С чем пожаловали, отче?
– Слышал я, в этом доме живет набожная особа, до того благонравная, что во всем Париже не сыщешь… – начал мнимый священнослужитель.
Служанка хихикнула. Видимо, в разговорах со своими товарками она характеризовала де Сеор отнюдь не такими хвалебными словесами.
– Есть тут такая. А вы-то чего изволите?
– Может быть, вашей хозяйке угодно будет купить какое-нибудь богословское сочинение? – Кавальон убрал ткань со своей корзинки: она была наполнена книгами.
– Чего это у вас там?
– "Град мистический" Марии из Агреды, "О божественном воплощении Хуана де Луго, "Книга мучеников" Жана Креспена, "Восхождения" Пьера де Берюля, "Почитание сердца Иисусова"… Катехизисы и Евангелия, само собой, тоже имеются. В лучших изданиях и недорого!
Служанка уныло взглянула на полную фанатизма корзинку. Кавальон понимал, о чем она думает, и безмолвно с ней соглашался.
– Мадемуазель де Сеор вообще-то, не принимает гостей, но, может, для вас сделает исключение. Пойду доложу ей.
"Должна бы", – сказал про себя Кавальон. В продолжении того времени, пока служанка справлялась у опекунши, как поступить с монахом, он дважды успел поймать себя на том, что почти молится – то ли гностическому Демиургу, то ли масонскому Абсолюту – о том, чтобы в этот раз мадемуазель де Сеор приняла его.
Пять минут спустя служанка возвратилась:
– Нечего не получится. Вы уж не обессудьте, отче, но госпожа не общается ни с кем, кроме своего духовника, дабы не впасть в искушение или в ересь. Велела отдать вам шесть су на богоугодные дела, вот, пожалуйста, получите. А книги эти ваши у ней есть уже.
– Как? Все? – изумился "монах".
– Все и больше. Она ведь, как к нам переехала, целый короб этих богоугодных книг с собой привезла! Так что вашего товара нам не надоть. Извиняйте.
– Благочестивая у вас госпожа… – обескураженно произнес Кавальон.
– А то как же! Молится без конца, каждый вечер на мессе. Ни разу не пропускала!
– И какую же церковь она посещает?
– Как какую? Святых Ле и Жиля, ближайшую! А вы с какой целью интересуетесь?
– Хочу знать, какому кюре посчастливилось иметь столь прилежную прихожанку, – ответил мнимый монах и, не мешкая, распрощался.
Отойдя от дома на безопасное расстояние, Кавальон снял накладную бороду и сбросил капюшон, прикрывавший отсутствие тонзуры, – ну и жарко же под ним было! Достал из кармана шесть су. Что-то маловато пожертвование. От такой святоши можно было бы ожидать и более внушительной суммы! Неужели скупа? Или служанка прикарманила часть деньжат?..
Но до чего крепкий орешек эта Сеор! Неужели втереться в доверие к ней так и не выйдет и придется сдаться? Или использовать последнее средство, подсказанное служанкой, – тоже стать прихожанином Ле и Жиля?
Тем же вечером Кавальон, переодетый в обычный костюм – кафтан, штаны, чулки, рубашка, башмаки, треугольная шляпа и благостно-идиотское выражение на лице – явился на улицу Сен-Дени к искомому храму.
Выслеживая свою "жертву", Кавальон не позаботился заранее узнать, как она выглядит. Сейчас это нелепое обстоятельство могло бы сослужить дурную службу… если бы в Париже, озабоченном правами человека, ценами на хлеб и созывом Генеральных Штатов, было бы чуть больше религиозных людей. В церкви он насчитал от силы пяток прихожан: семейство какого-то поденщика на задних скамьях да впереди, поближе к алтарю, единственная дама, хорошо одетая и не могущая быть не кем иным, кроме мадемуазель де Сеор.
Для первого раза решено было не докучать ей, чтобы не спугнуть. Кавальон уселся в первый ряд, так, чтобы Сеор могла его видеть, но при этом достаточно далеко, дабы благочестивой девице не захотелось от него отодвинуться. Дальнейшая задача заключалась в том, чтобы изобразить как можно более набожного и как можно более увлеченного мессой человека. Единственной проблемой было не думать о покойниках: с тех пор как пару лет назад один известный писатель упомянул в свой книге о том, что парижские церкви пахнут-де мертвечиной, Кавальон стал избегать их посещения, а если все же приходилось бывать на службе, он, помимо своей воли, принюхивался: запах старого камня и плесени действительно стал напоминать авантюристу миазмы от каких-нибудь разлагающихся покойников, привезенных для отпевания. Вот она, сила чужого мнения!
Кавальон истово крестился, подпевал всем гимнам, бросал восхищенные взоры на Святые Дары, а сам украткой поглядывал на Сеор – замечает ли она его усилия? Девица, кстати сказать, оказалась далеко не такой безобразной, как воображал себе Кавальон. К своим сорока или пятидесяти годам она сохранила достаточно стройную фигуру, да и лицо имела отнюдь не уродливое: вполне благообразные черты, правда, уже тронутые временем, портило лишь странное выражение, в котором соединялись мрачная старческая замкнутость и неуклюжая детская наивность.
После мессы Кавальон упал на колени возле статуи какого-то святого с отбитым носом и долго-долго изображал молитву. Поднявшись лишь после ухода мадемуазель де Сеор, он счел свою задачу на сегодня выполненной.
Сутки спустя Кавальон вновь пришел в Ле и Жиля. В этот раз он явился сюда даже раньше, чем "жертва", и предусмотрительно запасся мелко нарезанной луковицей, завернутой в носовой платок, так что к появлению старой девы "слезная" молитва была уже в самом разгаре. Во время мессы авантюрист вновь устроился неподалеку от мадемуазель де Сеор и еще больше, чем прежде, демонстрировал религиозное рвение.
На третий день Кавальон превзошел себя. Он выказал такую набожность, что привлек внимание не только искомой особы, но и всех собравшихся прихожан. Когда дошло до конвульсий, заинтересовался новоявленным фанатиком и кюре: он спросил, не послать ли за доктором. Кавальон вежливо отклонил это предложение. Повалявшись в экстазе еще немного, он уже было собрался встать и отряхнуться, когда услыхал за спиной женский голос:
– Вот чистая душа! Если бы во Франции было побольше таких, как вы!
Кавальон поднял глаза на мадемуазель, постаравшись вложить во взгляд максимум трепета и невинности.
– Ах! Я прервала вашу молитву! – всплеснула руками старая дева. – Простите ли вы меня?
– Не беспокойтесь, сударыня, вовсе нет! Я и так уже заканчивал. Напротив, ваша похвала была мне приятна. Признаюсь, что ни от кого никогда я не слышал таких добрых слов, как от вас!
– Но о чем же вы молились так горячо? Я уже не первый раз вижу, как вы преклоняете здесь колени…
– О благе Франции. – Кавальон, вернее, тот персонаж, в роль которого Кавальон так удачно вжился, потупил очи. – О здоровье Их Величеств и дофина. О том, чтобы философия, вольтерьянство, либертинаж и Энциклопедия были стерты с лица земли и вместо развратного вольнодумства воцарились бы скромные нравы наших отцов и дедов…
– Вот ангел! Чистый ангел! – воскликнула мадемуазель де Сеор. – Ах, до чего же я рада познакомиться с вами, сударь! Только благодаря таким праведникам, как вы, Господь до сих пор не наслал на эту землю новый всемирный потоп!
– Вы преувеличиваете мои заслуги! Я всего лишь следую зову сердца…
– Но что за сердце у вас! Да много ли во Франции таких добрых сердец?!
– Франция населена замечательными людьми, впавшими в заблуждение лишь на время. Я ничем не лучше любого из них, мадемуазель…
– Но откуда вы знаете, что я не замужем? Обычно в моем возрасте…
– Ореол святости выдает вашу невинность, мадемуазель! К тому же нынешней ночью мне было явлено, что сегодня я встречу соратницу своим неотступным трудам во спасение Франции.
– Ночью?.. Так вам…
– Да, явился архангел. Он мне сказал, что я познакомлюсь с девой и что лишь наша общая молитва может изгнать из страны демона вольтерьянства.
Де Сеор едва не потеряла дар речи. Кавальон увидел на ее лице смешение всех чувств: удивления и гордости, страха и радости, смущения и восторга, нежности и преклонения перед чудом. Проскользнуло даже кокетство.
– Но я ведь даже не знаю вашего имени, – спохватилась она спустя минуту.
– Шарпантье. Моя фамилия Шарпантье.
Так совершилось знакомство жительницы Дома-со-Свитком и желающего этот свиток заполучить. С тех пор они ежедневно встречались в церкви, вместе пели "Аллилуйю" и с восторгом наблюдали за пресуществлением Святых Даров, вместе вкушали Тело и Кровь Господни, а затем выходили из церкви рука об руку, обсуждая красоты церковной архитектуры и благостность органной музыки. В одну из очередных встреч мадемуазель де Сеор попросила нового приятеля рассказать что-нибудь о себе:
– Друг мой! Сегодня я поняла, что почти ничего не знаю о вас… хотя уже и люблю вас всей душою, как брата! Конечно, для христианской любви вполне достаточно и одного того знания, что вы праведный человек. Но как бы мне хотелось поближе познакомиться с вами, драгоценнейший Шарпантье!
Кавальон, не снимая с лица смиренно-наивного выражения, скромно пожал плечами:
– Что мне рассказать о себе, сударыня? Моя жизнь – не приключенческий роман, а сам я не богач, не дворянин… Что я видел, что я знаю? Отчий дом, родной Клермон-Ферран, мастерская отца, долгие молитвы наедине, благолепие святых храмов… Ах, мадемуазель, никогда в жизни я не видал ничего красивее Божьей церкви! Но разве вы меньше моего знаете о том, как благостно поет церковный хор, как сладко обращаться к Деве Марии и ощущать на себе Ее заботу…
– Но постойте! Что я слышу?! Вы из Клермон-Феррана? Так, значит, мы оба овернцы!
– Как, мадемуазель? Неужели мы рождены в одном месте! Вот так подарок судьбы! Несомненно, мне видится в этом рука Провидения! – деланно обрадовался мнимый Шарпантье.
А Кавальон про себя подумал: "Как хорошо, что я выяснил место ее рождения! Эта дура клюнула на наживку даже быстрее, чем я ожидал! Ну я и молодец!"
– Но кто же ваши родители? – спросила мадемуазель.
– Простые, набожные люди. Мой отец, Жозеф Шарпантье, женился на моей матери, Мари, уже немолодым человеком. Она же была совсем юной. В конце декабря тысяча семьсот пятьдесят восьмого года, когда я появился на свет, ей едва исполнилось шестнадцать.
Глаза де Сеор округлились. На лице ее явно читалось изумление, но Кавальон сделал вид, что ничего такого не замечает.
– Как же вы провели свое детство?
– Гулял на лоне природы, слушал пение птиц, играл со стружками в мастерской своего отца…
– Как? Ваш отец был…
– Обручником. Делал бочки, посуду, другие деревянные вещи… Да, мадемуазель, я всего-навсего сын ремесленника! Но вы-то, судя по всему, из благородного семейства! Так что мне даже неловко пользоваться дружбой столь высокородной особы!
– Да что вы! – всплеснула руками святоша. – "Высокородная" – это чересчур лестно! Пусть я дворянка, но отнюдь не титулованая и не богатая! Все, что есть у нас с братом, – это наш замок неподалеку от Орийяка да клочок земли.
– У вас есть еще ваша вера, – кротко улыбнулся Шарпантье. – А она дороже любых сокровищ!
– Ах, вы святой! Я не устаю восхищаться вами, любезный друг!
– Вы мне льстите!
– Отнюдь! Я никогда не встречала столь благонравного человека!.. Но как же эта чистая душа оказалась в Париже, обители всех пороков?
И на этот вопрос у Кавальона имелась заготовленная легенда.
– Я пожелал испытать себя. Разве может человек быть уверенным в собственной добродели, если он провел всю жизнь вдали от искушений? Легко быть набожным человеком, живя под крылом у родителей!
– О, как вы правы!
– Сперва я решил удалиться в пустыню, чтобы в уединении, посте и молитвах познать себя настоящего.
– Но ведь во Франции нет пустынь!
– В том-то и дело. Почему бы мне не отправиться в Париж, решил я тогда. Ведь, в сущности, среди этих пятиэтажных каменных громад, среди толп народа и сотен несущихся экипажей, где никто никого не знает и все друг другу чужие, человек не менее одинок, чем в пустыне! И дьявол подстерегает здесь за каждым уголом – вы только посмотрите на все эти блистательные приемы, раззолоченые театральные ложи, игорные дома, развалы безбожных книг! Если выдержишь искушение Парижем, то выдержишь все, сказал я себе. И приехал сюда.
– Что за смелость, Шарпантье! Я в восхищении!
– Ах, не смущайте меня, сударыня! Лучше скажите, как вы оказались в этой цитадели разврата!
– Моя бедная племянница… ах!.. это из-за нее!
– У вас есть племянница?
– Дочка моей кузины. Двадцать лет назад кузина вышла замуж за парижанина, некоего де Жерминьяка. Очень скоро оба умерли, оставив Софи сиротой. Малышка оказалась на попечении одной только бабушки. В возрасте двенадцати лет ее, как это полагается в приличных семьях, отправили в пансион при монастыре. А спустя еще шесть лет старушка умерла. Софи вынуждена была вернуться из монастыря раньше времени и сделаться единственной хозяйкой в доме, унаследованном от родителей.
– Как?! Столь юная девица – и одна?
– То же самое сказал и мой брат, узнав о смерти старушки. Поскольку он выходил законным опекуном бедной Софи, а я не могла ни оставить его, ни сама остаться в одиночестве дома, мы приехали в Париж вместе, чтобы заботиться о нашей любимой подопечной до тех пор, пока ей не найдется достойный муж.
– Представляю, как вам, привыкшей к сельскому раздолью и тихим добродетельным радостям житья на природе, тяжко в этом ужасном, грязном Париже!
– Да, увы, вы правы! Я ежедневно страдаю от лицезрения множества пороков, обуревающих этот проклятый Богом город! Впрочем, признаюсь, что и в поместье я была не так уж счастлива. Мирская жизнь тяготит меня. Смолоду я мечтала уйти в монастырь. Сначала родители не пускали, а потом, когда их не стало… разве могла я покинуть брата? У него ведь нет никого, кроме меня! Братняя жена умерла, не оставив ему потомства. Но быть может, он снова женится? Тогда я буду помогать нянчить детишек. К тому же Софи… Мы с братом предвидели, что ее бабушке осталось недолго, и были готовы принять на себя опеку над этой юной особой.
– Как вы добры! Ваша племянница, без сомнения, должна обожать вас!
Кавальон сыграл на правильной струне. Из груди мадемуазель де Сеор вырвался грустный вздох.
– Ах если бы, друг мой! Видно, бедная малютка с детства так пропиталась грешными миазмами этого отвратительного Парижа, что даже монастырское воспитание не пошло ей на пользу! Софи только и делает, что прекословит нам с братом! Она держит нас за бесполезных приживальщиков и всячески подчеркивает свое к нам пренебрежение! Ум ее отравлен вредными книгами! Она погрязла в бессмысленных, грешных мирских развлечениях: театры, приемы, художественные салоны, карточная игра – вот что на уме у этой погибшей души! К сожалению, мы с братом были недостаточно расторопны, так что до нашего приезда девица успела пообщаться с мужчинами…
– Какой ужас!!!
– …кажется, она даже влюбилась в одного из них! Причем в самого недостойного!
– Но вы, конечно, трудитесь над ее спасением?
– Мы выбиваемся из сил, стремясь вырвать Софи из лап порока! Но бедняжка воображает, будто бы мы мешаем ей жить настоящей жизнью! Сидящий внутри нее дьявол нашептывает ей, что мы ее враги, если не пускаем ее в театр!
– Вы с братом настоящие ангелы! – с чувством произнес Кавальон. – Не сомневаюсь, что и ваша бедная племянница в конце концов одумается! Я буду молиться за нее ежедневно!
– Спасибо, мой друг!.. Однако же, вот мы и пришли! Время за разговором протекло так незаметно, а теперь нам нужно расстаться: вот дом моей племянницы, в котором я живу. С вашей стороны было так мило проводить меня! Но, впрочем… мне так не хочется расставаться! Я наслаждаюсь каждой минутой беседы с вами, милый Шарпантье!
– И я, мадемуазель, поистине счастлив беседовать с такой благонравной особой! Поистине, в нашем Клермон-Ферране мне никогда не случалось встречать таких славных женщин, всегда готовых поговорить о божественном! Я ежедневно благодарю Отца моего за то, что Он дал мне настоящего друга в вашем лице…
– Вашего отца?!
– Ну да. Ведь Господь – Отец всего сущего, разве не так?
– Да, конечно…
– Итак, мадемуазель, если вы не торопитесь, почему бы нам не продолжить нашу беседу?
– Ах, с удовольствием! С вами я готова общаться хоть дни напролет! О чем вы хотите поговорить?..
– Но погодите, не беседовать же нам прямо здесь, стоя на улице!
– Разумеется, Шарпантье! Будьте моим гостем!
– О, нет! Я боюсь стеснить ваших близких. Простому сыну обручника не место в господском доме. Извольте пройти со мной. Я проведу вас к одному заведению, где мы сможем с удобством насладиться беседой.
Кавальон отвел мадемуазель на две сотни туазов от дома, и они оказались возле какой-то грязной харчевни.
– Сюда? – изумилась святоша. – Но это же… Но здесь же…
Перед сыном обручника де Сеор было трудно признаться, что ей неприятно заходить в заведение, где собираются голодранцы.
– Но оттуда дурно пахнет! И там наверняка пьют вино, а может быть, даже водку! Или собираются бандиты! Нет-нет-нет!
– Не бойтесь, мадемуазель! В этом заведении собираются бедные, но добрые люди. Им чужды пороки высшего общества, они живут простой, но честной жизнью! Неужели вы брезгуете обществом бесштанников? Но для Господа все мы равны! Ибо… как там сказал апостол Павел? Нет ни эллина, ни иудея, ни мужеского пола, ни женского, ни третьего сословия, ни второго, а все и во всем Христос!