– Как будто им недостаточно было продержать вас в Бастилии столько времени!
– Чем благороднее помыслы человека, тем больше ему приходится претерпеть…
– …от власти предержащей!
– Ну, я бы не стал разбрасываться обвинениями, – продолжал виконт, – того, кто подбросил улику, надо еще найти… Уважение к правам человека не позволяет мне назвать виновным кого-либо без суда. А уж подозревать двор… наше дорогое правительство… нашу Святую церковь… слуг любимого всеми Его Величества… Нет, дамы, нет! Я не способен поверить в их злонамеренность!
– Ах, виконт!
– Вы не только выдающийся просветитель!
– Вы еще и замечательный гражданин!
– Вернейший подданный!
– Сама скромность!
– Сама чистота!
– И принимаете страдания так безропотно!
– И столь великодушны к своим врагам…
– …которые плетут у вас за спиной сети интриг!
– Но не бойтесь, виконт! Весь свет на вашей стороне!
– Если прислужники деспотизма и фанатизма еще раз предпримут атаку против вас, д’Эрикур, просвещенное человечество вас отстоит. Даже не сомневайтесь!
– Отныне вы – символ борьбы всех свободных французов против отжившей системы обскурантизма и раболепия!
– Ах, право, вы мне льстите… – продолжал красоваться виконт, делая вид, что чрезвычайно заинтересован в окружающих его дамах, но краем глаза наблюдая за арфисткой, шестнадцатилетней мадам де Шампо, чьи маленькие белые ручки и ножка в атласной туфельке, разукрашенной вышивкой, смотрелись за инструментом как никогда пикантно.
К неудовольствию д’Эрикура, юная мадам почти тотчас же покинула арфу и присоединилась к собравшейся вокруг него компании.
– Я что-то пропустила, виконт? Боже мой, неужели я так и не услышу этой чудовищной истории о вашем преследовании?! Не могли бы вы быть так любезны, чтобы повторить ее для меня еще раз?
Д’Эрикуру было нетрудно повторить рассказ еще раз – и еще раз выслушать восклицания о своей героической, жертвенной борьбе с деспотизмом. Что и говорить, внимание публики, в особенности женской ее части, льстило виконту. У него, конечно, и раньше не было проблем с противоположным полом, но теперь, в статусе угнетенного просветителя, д’Эрикур едва отбивался от дам, желающих получить его благосклонность.
Только одно неприятное следствие повлекло за собой подброшенное ожерелье. Среди немногочисленных людей, поверивших в виновность виконта, был двоюродный дядюшка мадемуазель де Жерминьяк – ее опекун, пару дней назад водворившийся в доме на улице Кенкампуа. Человек тупоумный и ограниченный, по мнению д’Эрикура, противник просвещения и философов, религиозный фанатик, он вообразил, что виконт в самом деле виновен в убийстве его драгоценной родственницы, и велел не пускать его на порог. Если подбросивший ожерелье человек Кавальона – а это, несомненно, был человек Кавальона, ведь у кого, как не у подлинного убийцы старушки, могли находиться ее украшения, – стремился к тому, чтобы опорочить виконта в глазах Жерминьяков и расстроить сватовство, то план этот удался превосходно. Впрочем, охотники за свитком могли бы и не стараться, не рисковать… Наследница старухи все равно не заинтересовалась виконтом. Она бы и так ему отказала: можно сказать, что уже отказала, это было очевидно, хоть пока и не произнесено вслух. Д’Эрикур кусал локти, жалея о том, что не воспользовался вольнодумным предложением мадемуазель и не поднялся к ней в спальню в день знакомства: тогда он был настолько шокирован, что убежал сломя голову вон из этого дома… А ведь можно было бы не только поближе познакомиться с вольтерьянкой, но и под шумок обыскать ее будуар – и кто знает, не нашлась ли бы там шкатулка, инкрустированная раковинами?.. Теперь уже поздно. Дорога в особняк на улице Кенкампуа закрыта. До тех пор пока гнев опекуна не уляжется, а доброе имя д’Эрикура не будет восстановлено, девица наверняка успеет подыскать себе нового жениха и свиток уйдет из-под носа…
Свиток, свиток… Последнее время виконт только о нем и думал.
Один ли виконт?..
У Д’Эрикура все чаще возникало ощущение, что за сокровищем тамплиеров охотятся не только он и его бастильские знакомые. Отчасти виновником этого был он сам. Следуя неудержимому желанию разузнать что-нибудь о таинственном свитке с заклинанием, виконт имел неосторожность задать людям, которых он почитал знающими, несколько излишне откровенных вопросов.
Сначала он обратился к шестидесятилетней герцогине де Граммон – сестре покойного герцога Шуазеля, бывшего министра иностранных дел. Эта почтенная дама, напоминавшая мужчину тембром своего голоса, резкостью манер и смелостью суждений, была обладательницей знатной библиотеки. Д’Эрикур осторожно спросил, не найдется ли у нее книг о тамплиерах и палестинских свитках. Герцогиня посмотрела на него как-то странно. Видимо, осудила новое увлечение. Д’Эрикур еще с детства робел перед этой дамой, так что ввязываться в дискуссию не стал. Решил подойти к герцогу Орлеанскому: с этим принцем крови, увлеченным английским парламентаризмом и вечно находящимся в оппозиции, они регулярно встречались в салоне мадам Гельвеций. В ответ на вопрос, не известно ли ему что-нибудь о привезенных из Святой земли магических свитках, герцог разразился целой лекцией о глупости "сказок про тамплиеров" и тщетности поисков артефактов, привезенных ими в Европу. С неожиданной горячностью он уверял д’Эрикура в том, что нет ничего важнее, чем выборы в Генеральные Штаты, а все разговоры о поисках философского камня и таинственные обряды – не что иное, как развлечение для глупцов. Странно было слышать подобное от главного масона страны, от самого магистра ложи Великого Востока!
"Он хочет отвлечь меня от поисков. Хочет сохранить какую-то тайну!" – уяснил д’Эрикур.
Прогулка по парижским книжным лавкам тоже не принесла результата. Виконт обошел все магазины, которые только знал, спрашивая у продавцов что-нибудь о воинах Господа и привезенных из Палестины старинных свитках. Ему так и не предложили ничего стоящего.
Расспросы знакомых о человеке по фамилии Кавальон тоже ничего не принесли.
Виконт перелетал из гостиной в гостиную, из постели в постель. За короткое время он сделался знаменитостью. Его приглашали, его ждали, им интересовались. Д’Эрикур вошел в моду. Еще полгода назад он отдал бы что угодно за подобное удовольствие! Но теперь… Светские любезности начинали надоедать, доступностью женщин он пресытился. Тщетность попыток узнать что-то о заклинании злила и распаляла любопытство. Желание найти Кавальона, раскрыть убийство старухи и, наконец, добыть свиток всевластия заслонило все остальное. Через неделю после злополучного обыска никто и ничто не интересовало виконта так, как содержимое инкрустированной раковинами шкатулки старухи де Жерминьяк.
С мыслями о тщетности поисков свитка и злонамеренных конкурентах в борьбе за эту реликвию покидал в этот день д’Эрикур очередную гостиную и садился в кабриолет. С ними трясся по неровной мостовой всю дорогу до дома. С ними же переступил порог родного особняка.
– Господин виконт хорошо провел время? – вежливо осведомился лакей, снимая с хозяина редингот.
– Вполне, Паскаль, вполне… – бросил д’Эрикур равнодушно.
– Осмелюсь сказать, сударь… Мне кажется, я должен кое о чем сообщить вам…
– О чем? – встрепенулся виконт.
– В ваше отсутствие вокруг дома околачивался какой-то подозрительный человек. По-моему, что-то вынюхивал. Я застукал его, когда он пытался выспросить что-то у горничной Анриетты…
– Что именно?
– Хотел знать, куда вы ездите, чем заняты, продвигается ли ваше сватовство к мадемуазель Жерминьяк…
"Они!" – понял виконт. Он не мог однозначно определить, кто это такие – "они", но чувствовал одновременно и страх перед ними, и злость, и азарт, и желание потягаться. "Им уже и про сватовство известно! Ну разумеется! Речь же идет о наследнице их заклинания!"
– Анриетта клялась и божилась, что ничего ему не сказала, хоть он и деньги ей предлагал, – продолжил лакей.
– Я с ней разберусь, – сказал виконт. – А как он выглядел?
– Понятия не имею, сударь! Он замотался в плащ до самых ушей, да еще и шляпу на лоб надвинул. Я не успел рассмотреть…
– И ты не попытался задержать его, остолоп?!
– Виноват, сударь! Он исчез словно вихрь. Пока я выяснял у Анриетты, что, да как, да кто это такой, его и след простыл…
– Черт побери! И как можно быть таким болваном, Паскаль?! За что я плачу тебе?!
– Простите, сударь. Может статься, это просто праздный любопытник. Или охотник за сплетнями. Или газетчик.
– Или полицейский агент!
– Или полицейский агент, сударь.
– Больше ничего не случилось?
– Ничего из ряда вон выходящего, господин виконт. Платье почищено, как и велели. Свежая корреспонденция в ваших покоях.
– Много писем?
– Четыре. Господин виконт популярен, как никогда. Как скоро прикажете подать ужин?
Д’Эрикур распорядился насчет ужина и поднялся к себе. На крышке секретера лежали письма. Лениво взял верхнее, шлепнулся на софу. Распечатал. Пробежал глазами. Брови поползли вверх. Прочитал с начала до конца. Вскочил, взволнованный.
"Здравствуйте, господин виконт! Пишет Вам тот, кого Вы знаете под фамилией Кавальон. Без сомнения, Вы помните и Бастилию, куда мы оба имели несчастье попасть, и злополучный обед, и бедного Феру, и историю, которую он рассказал и над которой сам в силу неосторожности посмеялся. Не удивляйтесь, виконт: мне известно и о Вашем стремлении разыскать тамплиерский свиток, и о связанном с ним сватовстве к м-ль Жерминьяк, и о подброшенной драгоценности, навлекшей на Вас подозрение в злодеянии. Я осведомлен гораздо лучше, чем кто-либо из парижан, и у меня куда больше источников информации, чем Вам кажется. Как Вы знаете, Кавальон – не настоящее мое имя; Ходецкий – это также псевдоним. Впрочем, мою подлинную фамилию Вы узнаете, если захотите. Возможно, Вам интересно узнать и то, кто и с какими целями подбросил Вам ожерелье и донес полицейским о Вашем якобы преступлении. У меня есть эти сведения. Я даже помог бы Вам отомстить. Думаю, из нас выйдут неплохие союзники.
В данный момент я, как никогда, близок к обретению палестинского свитка. Вы тоже недалеки от него – хотя м-ль Жерминьяк и ее дядюшка пока еще не осчастливили Вас официальным согласием, думаю, шансы тут неплохие. Впрочем, убежден, что Вы уже ощутили интерес к себе тамплиеров (вернее, тех людей, кои считают себя их наследниками). Их преследование чувствую и я. Нам нельзя допускать беспечности, д’Эрикур! Боюсь, как бы мы не повторили участи нашего покойного знакомца Феру. Нам надо объединиться, виконт! Прочь соперничество, прочь интриги друг против друга! Только вместе мы сможем противостоять тайному ордену. Я пригласил бы в наш союз и Помье, который тоже охотится за реликвией (Вы, вероятно, не забыли этого литератора-неудачника), но он слишком глуп и может скорее повредить, чем помочь. Я убежден, д’Эрикур, что если мы можем добыть свиток тамплиеров, то только вместе. Объединимся же! Это в наших общих интересах!
Если Вы еще не оставили надежды заполучить заклинание, приходите на Королевскую площадь завтра к 11 утра. Я буду ждать Вас у статуи Людовика XIII. Храните тайну о нашей договоренности.
Кавальон".
Для верности виконт перечитал письмо еще раз. Все правильно, он не ошибся. Кавальон предлагает ему сотрудничество. Надо же, считает, что с девчонкой Жерминьяк еще есть шансы! Ха! И этот человек полагает себя отлично осведомленным!.. Впрочем, известно же Кавальону про обыск и подброшенную драгоценность… Нет, глупости, об этом судачит весь Париж! Интересно, он на самом деле знает, кто прислал наемника с ожерельем и выдумал обвинение в убийстве, или это просто уловка? Уловка, чтобы привлечь д’Эрикура на свою сторону… Или чтобы заманить его в ловушку! Если Кавальон убил старушку, ему ничего не стоит расправиться и с д’Эрикуром. Что, если виконт найдет на Королевской площади не Ходецкого, а группу вооруженных людей?.. А если он пропустит свидание и из-за собственной трусости лишит себя шанса заполучить тамплиерскую драгоценность?!
Черт возьми, что же делать?! Явиться на встречу, прихватив с собой охрану? А если окажется, что у Кавальона не было никаких дурных намерений? Виконт выкажет себя трусом, выйдет конфуз… Значит, людей надо спрятать. Но где?
Раздумья над тем, как ему поступить, завели виконта в тупик. Надеясь выйти из него позже, он взял с секретера второе письмо. Посмотрел на имя адресата… И удивился гораздо сильнее, чем в первый раз!
"Виконту д’Эрикуру от Кавальона. В особняк д’Эрикуров, улица Севинье.
Сударь!
Без сомнения, Вы удивитесь моему письму. "Как?! – скажете Вы. – Этот прохвост, убивший бедную мадам Жерминьяк, смеет еще обращаться ко мне?!" Однако не спешите с выводами, виконт. Мне известно, что Вам обо мне наговорили. Не скрою: кое-что из этого соответствует действительности. Но что именно – это Вы узнаете только при личной встрече. Впрочем, я уже вижу, как Вы восклицаете: "Вот еще! Не собираюсь я видеться с этим бесстыдником Кавальоном!" Не торопитесь, сударь, не торопитесь. Уверен, что Вы перемените свое мнение, как только узнаете, что мне известно имя Вашего обидчика – того, кто подбросил Вам ожерелье и натравил на Вас полицейских. Хотите узнать его? Хотите обезопасить себя от будущих нападений? Хотите найти верного союзника, чтобы вместе противостоять тамплиерам, которые преследуют по пятам всех, кто дерзнул покуситься на их палестинскую тайну? Если да – жду вас завтра в кафе "Валуа" в 3 часа.
Кавальон".
Д’Эрикуру показалось, что он сходит с ума. На всякий случай он решил еще раз ознакомиться с эпистолой. Потом – с предыдущей. И вновь со второй. Мда… Или помешался виконт, или это случилось с Кавальоном, который, забыв, что уже отправил д’Эрикуру одно письмо, пишет второе, чтобы повторить все то же самое и назначить свидание в другом месте в другое время! Впрочем, возможен еще один вариант: у Кавальона есть брат-близнец. Они действут заодно, но не всегда согласуют свои поступки. Или один из "Кавальонов" ненастоящий. Или оба. Или…
В поисках разгадки д’Эрикур распечатал третье письмо. И, как оказалось, не напрасно!
"Милостивый государь! Мне известно, что Вы меня ищете. Имею честь предложить Вам выгодную сделку. Извольте прийти завтра в полдень в Булонский лес, а именно в то местечко возле Охотничьего домика, откуда запускали воздушный шар. Вы не пожалеете о том, что пришли. Засим остаюсь Ваш покорнейший и нижайший слуга Кавальон".
Мало того, что все три письма от так называемого Кавальона повторяли одно и то же! Мало того, что в них назначались встречи в разных местах и в разное время! Все послания еще и были написаны абсолютно непохожими почерками! Бумага тоже различалась: в первом случае это была четвертинка веленевого листа весьма неплохого качества; во втором – тоже четвертинка, но дешевая, со списком каких-то фамилий на обороте ("Фалардо, Бельфор, жена Бельфора, Ля Сальсетт, девушки, герцогиня"); третье же письмо было написано на осьмушке почерком идеально ровным, каллиграфическим, словно писала машина, а не человек. Рисунки на сургуче, запечатывающем письма, тоже не походили друг на друга.
Виконт провел полчаса за разглядыванием посланий, пытаясь хоть как-то связать их, найти между письмами что-нибудь общее, кроме фамилии Кавальона и содержания. Тщетно. Все говорило о том, что у д’Эрикура в руках три абсолютно не связанных друг с другом письма, написанных разными людьми. Значит, как минимум две эпистолы не имеют отношения к Кавальону. А может быть, и все три! Только как же узнать какие? И на какую (а может, какие) из встреч отправляться?.. И не написано ли одно из писем тайным орденом, преследующим д’Эрикура?
Он еще раз просмотрел список фамилий на обратной стороне распечатанного вторым послания. Кто это такие? Вряд ли авторы письма. Может, еще какие-то люди, заинтересовавшиеся палестинским свитком? Те, кто на крючке у тамплиеров? Те, кому уже вынесен приговор? А что, если найти их? Противостоять ордену вместе!.. Только как?..
Неожиданно д’Эрикур вспомнил о четвертом письме. "Ну, если и оно от Кавальона…" – говорил себе виконт, разламывая печать. Что "если", он придумать не успел. Послание не имело отношения к Ходецкому, и, тем не менее, оно удивило виконта еще сильнее, чем три предыдущих, вместе взятых.
"Виконту д’Эрикуру от Софи де Жерминьяк.
Драгоценный виконт! Чем больше дней проходит со времени нашей встречи, тем более я убеждаюсь, что нельзя доверяться первому впечатлению. О, сколь обманчиво оно может быть! В тот день, когда Вы первый раз переступили порог моего дома, чтобы сделать известное предложение, Вы – не скрою – показались мне человеком скучным, недостаточно просвещенным, отрицающим вольтерьянство, религиозным, подверженным предрассудкам… Как же я ошибалась! Чем дальше, тем больше я убеждаюсь, что если кто и достоин стать моим мужем, то только Вы! У кого бы я ни спросила про Вас, виконт, все говорят мне, что Вы – вольнодумец из вольнодумцев, распутник, безбожник, похититель чести дам и возмутитель покоя их мужей и опекунов. Из всех моих женихов у Вас самая непристойная репутация! Из всех моих женихов Вы – единственный, кто сидел в Бастилии!
До вчерашнего дня всех этих аргументов в Вашу пользу мне еще казалось недостаточно для того, чтобы полюбить Вас по-настоящему. Однако дошедшая до меня новость о найденном у Вас ожерелье моей бабки и о позорном обыске окончательно сорвала пелену с моих глаз.
Если Вы действительно удавили старуху, я благодарна Вам – все наше семейство только и дожидалось, когда эта выжившая из ума карга переедет в небытие. Кроме того, я преклоняюсь перед Вами: организовать покушение, найти нужных людей, довести план до конца, сидя при этом в Бастилии, – этот подвиг достоин занесения в анналы истории!
Если же Вы старуху не убивали, а украшение Вам подбросили, как утверждают в салоне мадам Гельвеций, я люблю Вас еще больше, чем в первом случае. Ведь если наши деспотичные власти (а это, разумеется, были они) дошли до такой низости в желании очернить Вас, то, значит, Вы здорово им насолили, виконт! Я уважаю людей, которые выступают против двора. Ведь хуже, чем наше правительство, не придумаешь! Посчастливься нам жить во владениях просвещенной турецкой султанши Екатерины… Впрочем, о чем я пишу?! Наверняка такой видный философ, как Вы, знает об этой великой государыне, купившей библиотеку Дидро и переписывающейся с маркизом де Садом, не хуже меня. Дерзайте же, супруг мой, бросайте нашему правительству и Церкви новые и новые вызовы! Раздавите гадину! Тогда, быть может, и над нашей страной взойдет солнце свободы, уже освещающее великую азиатскую империю!