В лице помощника министра было нечто, что заставило Аберкромби замолчать. Даже он, будучи не самым проницательным человеком, заметил, что тот чем-то сильно взволнован.
- Алан, да? - вдруг спросил он. - У вас новости о моем сыне.
- Может быть, нам стоит перейти в…
- К черту, болван! Он мертв?
- Да, милорд, капитан Аберкромби, увы, погиб.
Старик тяжело оперся о конторку портье. Потрясение было ужасным, хотя он и ожидал чего-то подобного. Как и миллионы других родителей по всей стране и по всему земному шару, они с женой жили в постоянном страхе, боясь получить известие о гибели сына.
Несколько секунд они стояли, не говоря ни слова, пока лорд Аберкромби пытался прийти в себя.
- Как он погиб? - наконец спросил он.
- Сообщили, что он погиб в бою, сэр.
- Сообщили? - резко бросил старик. - Что вы, черт возьми, хотите сказать, "сообщили"?
Помощник министра пристально разглядывал ковер на полу.
- Военные сообщили, что ваш сын погиб при Ипре. Пал смертью храбрых.
На искаженном горем лице старика отразилось сомнение.
- Пойдемте со мной, - приказал он и отвел помощника министра в курительную комнату.
- Я говорил с сыном вчера, - сказал лорд Аберкромби, когда дверь закрылась и он остался наедине со своим посетителем. Помощник министра не ответил.
- Его не было у Ипра, - продолжил старик. - Он позвонил мне сюда, в клуб "Карлтон", из французского замка. Его отправили туда поправляться, поскольку он временно потерял дар речи.
Молодой человек по-прежнему молчал.
- Ипр находится в Бельгии, - продолжил лорд Аберкромби. - А замок, из которого звонил мой сын, во Франции. Он спешил сообщить матери, что с ним все в порядке. Что он поправляется.
И снова в комнате повисло молчание. Несчастный помощник министра отказывался смотреть старику в глаза.
- Как человек, поправляющий свое здоровье во французском замке, мог быть убит во время военных действий при Ипре? Он что, повесил трубку и помчался через границу в Бельгию, на передовую, чтобы принять участие в ночном наступлении?
- Ваш сын погиб, сэр, - повторил помощник министра. - По сообщению, он погиб в битве. Пал смертью храбрых.
17
Медленное выздоровление
- Его будут лечить но инструкции, мистер Дженкинс, а это означает, что сломанные ребра следует перевязать, а за пациентом нужно наблюдать. Наблюдать, ясно вам, мистер Дженкинс? По инструкции.
Врач положил руку на грудь Кингсли, от чего пациент сразу же закричал от боли.
- Осторожно, доктор, мои легкие! - взвыл он.
- Полученные им побои оказались сильнее, чем я думал, - продолжил врач. - Не думаю, что этот заключенный долго проживет в камере, и, боюсь, я вынужден официально уведомить вас, что, по моему мнению, его нужно держать отдельно от остальных для его собственной безопасности.
- А вам обязательно выражать свое мнение в письменной форме? - спросил Дженкинс.
Доктор ненадолго задумался.
- Ну, я должен свериться с инструкцией, но мне кажется, что в рамках моих полномочий устного замечания будет достаточно.
- И вы выскажете это устное замечание, только если к вам обратятся с вопросом? Скажем, некие высокопоставленные особы?
- Приставать к вышестоящим чинам с непрошеными замечаниями определенно не входит в мои обязанности. Но если ко мне обратятся, то конечно…
- К вам не обратятся.
Все было решено. Не останется никаких записей, где было бы указано, кто уклонился от выполнения своих обязанностей и дал ему погибнуть от побоев. Садист Дженкинс, ответственный за его безопасность, желал ему смерти, а врач этому не препятствовал, при условии, что его тылы будут защищены. Кивок и ухмылка послужили Кингсли смертным приговором.
- Тогда, доктор, заштопайте его, как я и сказал, согласно вашей драгоценной инструкции, а когда он наконец сможет доковылять до двери, отдайте его мне.
На самом деле Кингсли уже достаточно поправился и мог вернуться в камеру, но при отсутствии лучшего плана он, не сумев заручиться поддержкой ирландского братства, изо всех сил симулировал немощность и сумел убедить врача, что у него сломаны ребра.
Когда Дженкинс ушел, врач вместе с санитаром стали менять бинты на груди Кингсли. Посмотрев в окно, а затем на часы, свисавшие с цепочки на упитанном животе доктора, Кингсли понял, что сейчас утро. Несмотря на ранний час, от доктора все так же пахло бренди; очевидно, он бывал нетрезв не только после ужина, но и вообще весь день. Кингсли громко охнул от боли, когда врач начал наматывать неуклюжими руками бинты, а когда он всем весом облокотился вдруг на грудь Кингсли, закричал еще громче.
- Тихо ты! - рявкнул доктор. - На тебя даже бинтов жалко, их следовало бы отослать на фронт, где они пошли бы солдату, а не трусу.
- Доктор, - прошипел Кингсли сквозь сжатые зубы, - я не читал вашей инструкции, но вряд ли в список ваших обязанностей входит вдавливать сломанные ребра в легкие пациентов. Если вы продолжите в том же духе, я умру прямо здесь, на этой лавке, и что на это скажет инструкция?
Врач выпрямился.
- Ну и черт с тобой, неблагодарная свинья! Я не обязан марать о тебя руки! Инструкция требует, чтобы я пришел к больному и поставил диагноз. Это я уже сделал, сэр! И сделал отлично. У вас сломаны три ребра, каждое из них было обследовано, внесено в список и зарегистрировано, я сделал все необходимые записи и подшил материал к делу! Я выполнил свои обязанности, сэр, и никто не сможет этого опровергнуть! Теперь я могу на законном основании оставить вас на попечение санитара. Сомневаюсь, что в правилах министерства внутренних дел, где говорится об обязанностях тюремного офицера медицинской службы, есть пункт, по которому я обязан терпеть неуважение и оскорбления всяких отказников. Я перевязываю ваши раны в знак христианского милосердия, но если моя помощь вам не подходит, то можете отправляться к черту, потому что я умываю руки. Санитар! Перевяжите заключенного!
С этими словами доктор поднялся со скамейки и с важным видом покинул комнату.
18
И снова клуб "Карлтон"
Лорд Аберкромби выглядел так, словно его поразила молния. Потребовав у военного министерства предоставить ему подробности касательно смерти своего сына, он был готов к любому объяснению, но только не к такому.
- Убит? Это невозможно, - повторял он. - Кто мог убить моего мальчика? Его так любили. Его все любили.
Никаких помощников министра в комнате уже не было. Военный министр лично поспешил на встречу с лордом Аберкромби, узнав, что парламентский организатор партии тори - человека на этой должности называли "главным кнутом" - отказывается принять официальное объяснение гибели известного поэта.
- Увы, милорд, его все же убили, - повторил министр. - Премьер-министр попросил меня передать свои глубочайшие соболезнования и…
- К черту его соболезнования! - бросил старик. - Этого не может быть. Алан - солдат. Что я скажу его матери? Это какая-то ужасная ошибка, и я позабочусь о том, чтобы те, кто ее совершил, никогда…
- К сожалению, никакой ошибки не было, - перебил его министр. - Мы получили сообщение непосредственно из военной полиции, и его подтвердила Секретная разведслужба. Нет ни малейших сомнений, что капитан Аберкромби убит.
- Секретная разведслужба? Какое, черт побери, имеет отношение к делу эта банда ищеек?
Военный министр вздохнул. Услышав новости об убийстве столь известного человека, он, а также другие посвященные в это дело министры сразу поняли, что ситуация сложилась в высшей степени деликатная.
- Лорд Аберкромби, - сказал он, - мне придется попросить вас дать мне слово, что ничего из сказанного мною не станет известно за пределами этой комнаты.
- Я не стану обещать ничего подобного, сэр! - прогремел старик. - Как я могу обещать такое? Я понятия не имею, о чем вы говорите, я знаю только, что мой сын погиб и вы по какой-то причине решили исказить обстоятельства его смерти.
- Мы полагаем, что вашего сына убили по политическим причинам. Его убил революционер. Большевик.
- Русский? Русский паршивец застрелил моего сына? - взревел лорд Аберкромби, и на секунду потрясение, казалось, затмило его горе.
- Нет, сэр. Это сделал англичанин, военнослужащий, но все же сторонник большевизма.
Лорд Аберкромби тяжело опустился на кожаный диван. Весь его пыл угас.
- Что я скажу ее светлости? - почти прошептал он. - Что скажет его мать?
- Сэр, вам не стоит ничего рассказывать ее светлости. Ваш сын был героем, у него есть право остаться в памяти людей именно таким. Представьте себе, как скажется на боевом духе армии известие, что его убил его же соотечественник! Виконт Аберкромби доблестно сражался два года и часто писал о своем желании погибнуть в бою. И у его матери, и у всего народа есть право верить, что его желание осуществилось. Виконт не виноват в том, что его жестоко убили, пока он поправлял здоровье после битвы, в которой он легко мог бы сложить голову. Не лучше ли будет для всех, и особенно для памяти вашего сына, чтобы правда об этом ужасном происшествии никогда не всплыла?
Старик подавленно молчал.
- Да, - наконец сказал он. - Да, вы правы. Такой человек, как Алан, не должен запомниться только бесславной кончиной.
Министр с готовностью согласился:
- Его песни и стихи станут восприниматься по-другому. Его наследие будет опорочено.
- Я ничего не скажу его матери. Пусть лучше думает, что он погиб так же, как и жил. Героем.
- Я благодарен вам, мой лорд, - сказал министр. - Сейчас в стране крайне напряженная экономическая ситуация. Тот солдат, которого арестовали, был довольно известным профсоюзным деятелем. Если такого рода скандал станет известен широким кругам общественности, это только усугубит разногласия. Всегда найдутся те, кому хотелось бы думать и о правительстве, и об армии самое дурное. Аристократа убил представитель рабочего класса, более того, коммунист. И сейчас, когда Россия катится в пропасть, нам бы особенно не хотелось, чтобы подобный инцидент стал причиной классового разделения.
- Как вы поступите с этой свиньей? - спросил лорд Аберкромби.
- Его допросят при закрытых дверях и, несомненно, расстреляют, - ответил министр. - Родственникам скажут, что он погиб в бою. Так в армии всегда поступают, если солдата расстреляли за трусость.
- Ну разве что его расстреляют, - ответил Аберкромби, и его морщинистое лицо исказилось от отчаяния и злости.
19
Экстренное совещание
Беседа быстро переросла в спор.
Лорд Аберкромби был не единственным, кого огорчила смерть виконта Аберкромби. А члены кабинета, с которыми пэр из партии тори обсудил этот вопрос, были не единственными власть имущими людьми Британии, интересовавшимися судьбой обвиненного в убийстве солдата.
Жаркие споры были в доме Беатрисы и Сидни Уэббов - почти легендарном социалистическом салоне на набережной рядом с галереей Тейт - делом привычным: здесь уже три с лишним десятка лет сурово осуждали социальную несправедливость. И в тот вечер фабианцы, тред-юниосты и лейбористы снова собрались в уютной гостиной Уэббов, чтобы вместе осудить беззаконие правящего класса.
- Значит, этот Хопкинс был арестован, а затем просто исчез? И его обвинили в убийстве, которого, по утверждениям военных, даже не было? - говорил Рамсей Макдональд, бывший руководитель лейбористской партии и непреклонный противник войны.
- Кажется, именно так оно и было, - ответила Беатриса Уэбб. - В замке, где находились на лечении Аберкромби и Хопкинс, произошло нечто ужасное. Теперь пресса провозглашает Аберкромби павшим в бою героем, а военные обвиняют в убийстве Хопкинса.
- Откуда нам это известно? - поинтересовался Артур Хендерсон, сменивший Макдональда на посту лидера лейбористов. - Меня очень настораживает тенденция некоторых товарищей повсюду видеть заговор. Возможно, военные говорят правду.
- Ха! - хмыкнул Макдональд.
- Хопкинс не был обычным солдатом, - продолжила Беатриса Уэбб. - Он был коммунистом, имел связи в левых кругах. Его товарищ, некто рядовой Маккрун, написал в профсоюз Хопкинса, и его сообщение было переадресовано мне. Я сделала все возможные запросы и выяснила только два факта: Аберкромби мертв, а Хопкинс исчез. Он не числится среди убитых, пропавших без вести или дезертиров, но и в батальоне его нет. Я могу предположить только, что он у военных.
- Ложь и обман! - заявил Макдональд. - Вот что я вам скажу: парня прищучили за то, что он коммунист, за то, что высказывался против войны. Правительство совершает те же ошибки, что и русский царь, и в результате пожнет ту же бурю.
Хендерсон поморщился, потому что фраза Макдональда показалась ему топорной.
- Я призываю к осторожности, - настаивал лидер лейбористов. - Общественность обожала Алана Аберкромби. Подумайте, какой будет нанесен удар по лейбористскому движению, если мы объявим, что он вовсе не пал в бою, а мы поддерживаем коммуниста, который, возможно, действительно его убил.
- Ну разумеется, ты призываешь к осторожности, Артур! - злобно отозвался Макдональд. - Ты ведь не хочешь огорчать своих старых хозяев, верно?
До недавнего момента Хендерсон представлял лейбористов в коалиции кабинета Ллойда Джорджа. Многие считали, что он слишком уж сдружился с теми, с кем следует держать ухо востро.
- Ты и сам не лучше либералов, - продолжил Макдональд. - Я не удивлюсь, если ты к ним совсем переметнешься.
- Да перестань ты, Рамсей, - ответил Хендерсон. - Меня тошнит от твоих дурацких насмешек. Если бы я не призывал кабинет к политике сдержанного влияния, в прошлом году у реки Клайд все было бы намного хуже и…
- Артур, шотландских забастовщиков не нужно защищать, их нужно представлять!
- Я тебе не собрание докеров в Глазго, Рамсей, - ответил Хендерсон, - поэтому, пожалуйста, не говори со мной таким тоном.
Спорщики начали раздраженно тыкать друг в друга пальцами, и чашки с чаем у них на коленях тревожно задребезжали.
- Тихо, тихо, тихо! - вмешался Сидни Уэбб. - Да что это с вами. Мне что, водой вас окатить?
- Еще чаю, Артур? - примирительно предложила Беатриса Уэбб. - Может, еще лепешку, Рамсей? Масла как раз на одну осталось.
Гневно сверкая глазами, шотландец резко схватил лепешку и откусил сразу половину, словно это была не лепешка, а голова его коллеги-социалиста, которую он откусил бы с не меньшим удовольствием.
- Не будем уходить от темы, - сказал Сидни Уэбб. - У нас, социалистов, это в крови: стоит нам встретиться, мы тут же пытаемся решить все проблемы на свете, а с таким подходом можно вообще ничего не добиться.
- У всех проблем в мире корень один, - проворчал Макдональд.
- Рамсей, прошу тебя. Давайте сойдемся на том, что мы все против произвола капитализма.
- Не будем забывать о том, зачем мы здесь собрались, - спокойно, но в то же время предельно твердо сказала Беатриса Уэбб, - а именно: случилось что-то очень странное, и власти нам лгут. Возможно, нам стоит поддержать тайные планы правительства, а возможно, и нет. Однако, прежде чем принять решение, необходимо узнать правду. Мы должны заявить, что, если военные не объяснят своего поведения, мы обнародуем имеющуюся у нас информацию. Если Британия борется за справедливость, то справедливость должна распространяться на всех в равной степени, даже на коммунистов.
И на некоторое время в знаменитой гостиной случилось нечто непривычное. Здесь воцарилось согласие. Злое, раздраженное и неохотное, но все же согласие.
20
Линия жизни
Кингсли пролежал в больничной палате еще неделю, под присмотром все того же санитара-ирландца, воспринимавшего своего пациента как посланный с небес дар, позволяющий ему утолять свою страсть к морфию.
- О, у него по-прежнему ужасные боли, сэр, - объяснял санитар под громкие стоны Кингсли каждый раз, когда врач заглядывал в палату. - Ребра переломаны, боль нестерпимая.
- Морфий, - неизменно говорил врач, - и не забудь все записывать в журнал.
На самом деле Кингсли уже почти полностью поправился, но врач продолжал верить в его обман, и санитар получал свой наркотик. Кингсли лежал наедине со своими мрачными мыслями. Он отлично понимал, что даже с таким плохим лекарем он не сможет притворяться целую вечность.
На исходе второй недели Кингсли очнулся от тревожного сна, в котором, как обычно, видел Агнес и своего сына, и обнаружил, что его осматривает незнакомый санитар, а вовсе не его друг-наркоман. Этот был серьезный мужчина со спокойным голосом, который очень профессионально ощупывал грудную клетку Кингсли.
- Никакого перелома, - сказал он, - просто сильные ссадины, которые отлично заживают.
- Я знаю, - ответил Кингсли, - но я решил, что с доктором лучше не спорить. Надеюсь, вы не считаете своим долгом заносить эти наблюдения в журнал?
- Насчет этого не волнуйтесь, инспектор.
- Как вас зовут?
- Здесь это не имеет значения. У нас у всех здесь номера. Кроме вас, конечно, - ваше имя знают и ненавидят абсолютно все.
- Да, боюсь, это действительно так, и меня здесь ждет смерть.
- Совершенно очевидно, что старшему надзирателю только этого и нужно, и поэтому выслушайте меня внимательно.
Кингсли сосредоточился. Что-то в поведении этого человека внушало ему надежду. Перед тем как продолжить, санитар убедился, что за дверью никого нет.
- Инспектор Кингсли, давайте говорить начистоту: вам вынесли смертный приговор. В этом здании находятся человек двадцать, поклявшихся вас убить. Эта тема открыто обсуждается, и кое-кто подрался, пытаясь определить, кому выпадет удовольствие прикончить вас. Заключенные делают ставки на то, сколько вам осталось жить, и жестокая правда заключается в том, что никто, даже самые щедрые, не дают вам больше месяца. А большинство - даже больше недели. Вам нужно бежать.
- А, да. Это решит все проблемы, верно? Увы, боюсь, сбежать мне никак не удастся.
- Не все двери в этой тюрьме бывают заперты.
- Что вы хотите сказать?
- Сегодня дверь в эту комнату и дверь в конце коридора будут открыты.
- Вы сделаете это для меня?
- Двери будут открыты. Это единственное, что я могу сказать.
- Вас обвинят в пособничестве побегу.
- Не обвинят. Двери будут заперты, когда я уйду, и этот факт будет надлежащим образом занесен в журнал, но сегодня вечером они снова откроются. Это все, что вам нужно знать.
- Почему вы мне помогаете?
- Сегодня вечером двери будут открыты, - повторил санитар. - После этого действуйте по своему усмотрению.