- Но я надеюсь, Господь сочтет его большой занозой в заднице, какой Фома был и для меня. - Король подался вперед, протянул руку и пальцем мягко подцепил нижнюю челюсть Аарона, поднимая голову старика. - В тот момент, когда эти ублюдки зарубили Бекета, я сделался уязвимым. Церковь алчет возмездия, она жаждет получить мою печень, горячую и дымящуюся. Также она жаждет - и всегда жаждала - изгнания вас, евреев, из христианского мира.
Клерки вернулись к работе.
Король помахал документом перед лицом старика:
- Вот петиция, Аарон, требующая изгнания евреев из моих владений. В настоящий момент юродивый из Эктона готовит ее копию, пусть черти оторвут ему яйца! Возможно, она уже на пути к папе. Убитый в Кембридже ребенок плюс двое пропавших - повод для того, чтобы требовать изгнания твоего народа, и теперь, когда Бекет мертв, я ничего не могу поделать. Если попробую сопротивляться, его святейшество отлучит меня от церкви и наложит на королевство интердикт. Ты знаешь, что это значит? Погружение в беспросветную тьму. Нельзя крестить детей, заключать браки, хоронить умерших без разрешения церкви. Любой выскочка в испачканных дерьмом штанах может подвергнуть сомнению мое право на власть.
Генрих встал, прошелся, задержался у стены и поправил завернувшийся от порыва ветра гобелен. Спросил через плечо:
- Разве я не хороший король, Аарон?
- Лучший, милорд. - Правдивый ответ.
- Разве я не был добр к евреям?
- Были, милорд. На самом деле. - И это правда. С помощью податей Генрих доил евреев, как хороший фермер - коров. Но ни один монарх не был с ними так справедлив, и нигде евреи не чувствовали себя настолько безопасно. Из Франции, Испании, Руси и стран, в которые вторглись крестоносцы, они ехали в Англию Плантагенетов, где получали привилегии и наслаждались спокойной жизнью.
"Куда же нам податься? - думал Аарон. - О Боже, не дай нам снова попасть к дикарям! Если не получим Земли обетованной, то позволь по крайней мере жить при этом короле, который оберегает и защищает нас".
Генрих покивал.
- Ростовщичество - порицаемый церковью грех, который грязнит христианские души. Оставь его евреям. Конечно, церковь сама занимает у тебя… Сколько храмов ты построил на собственные деньги?
- В Линкольне. - Аарон принялся загибать дрожавшие, изуродованные артритом пальцы. - В Петрборо церковь Святого Альбана, затем не менее девяти цистерцианских аббатств, потом…
- Да-да. Седьмая часть моих ежегодных доходов поступает от евреев. А церковь требует, чтобы я от вас избавился. - Снова по галерее раскатился яростный рев анжуйца. - Разве я не установил в этом королевстве мир, какого раньше не знали?! О Господи, разве они понимают, какой ценой достигнуто благополучие?
У самых нервных клерков перья попадали из рук.
- Вы добились этого, милорд, - подтвердил Аарон.
- Но не молитвой и постом, вот что я тебе скажу. - Генрих снова успокоился. - Мне нужны деньги на содержание армии, на плату судьям, на подавление мятежей и, черт побери, на прихоти моей супруги. Мир - это деньги, Аарон, а деньги - мир. - Король взял старика за грудки и потянул к себе. - Кто убивает этих детей?
- Мы не знаем.
Несколько долгих секунд пронзительные синие глаза яростно стремились проникнуть в душу Аарона.
- Значит, не знаете? - переспросил король, отпустив старика. Тот встал на ноги и поправил сбившийся плащ.
Генрих низко склонился к уху Аарона и ласково прошептал:
- По-моему, следует узнать. И побыстрее.
Когда слуга короля вел Аарона из Линкольна к лестнице, старик услышал голос короля:
- Я рискую потерять вас, евреев.
Старик обернулся и увидел, что Генрих улыбается. Во всяком случае, скалит в каком-то подобии улыбки крупные зубы.
- Но вы, евреи, рискуете сильнее, так как можете потерять короля.
Спустя несколько недель в Южной Италии…
Гординус Африканский посмотрел добрыми глазами на посетителя, поморгал, затем помахал в воздухе пальцем. Гостя представили с большой помпой: "Из Палермо, представитель нашего милостивейшего короля, Мордехай бен Берахия". Лицо вошедшего было знакомо Гординусу, хотя он запоминал людей только по их болезням.
- Геморрой, - радостно произнес он. - У вас был геморрой. Как себя чувствуете?
Мордехая бен Берахия трудно было вывести из себя. Личный секретарь сицилийского короля и хранитель монарших секретов славился невозмутимостью. Конечно, он был оскорблен - геморрой не та вещь, о которой стоит кричать на людях, - однако полное лицо осталось бесстрастным, а голос - спокойным.
- Я приехал узнать, благополучно ли отправился в путь Симон Неаполитанский.
- Куда отправился? - спросил Гординус.
С гениями всегда трудно иметь дело, подумал Мордехай. А когда они стареют, как в данном случае, почти невозможно. Гость решил использовать увесистое королевское "мы".
- Отправился в Англию, Гординус. Симон Менахем из Неаполя. Мы посылали его в Англию, чтобы разобраться с неприятностями тамошних евреев.
На помощь пришел секретарь Гординуса. Он подошел к стеллажам со свитками пергамента. Секретарь разговаривал с хозяином снисходительным тоном, словно с малым ребенком.
- Вы же помните, господин, было письмо от короля… О боги, куда же он его подевал…
Казалось, на поиски потребуется время. Тяжело ступая, Мордехай прошелся по мозаичному полу, изображавшему купидонов, занятых рыбной ловлей. Судя по древнеримской мозаике, это была одна из вилл Адриана.
"Неплохо живут доктора!.." Мордехай не думал о том, что в его собственном палаццо в Палермо полы отделаны мрамором и золотом. Он присел на тянувшуюся вдоль балюстрады каменную скамью и стал любоваться прекрасным видом на город и бирюзовые волны Тирренского моря.
Гординус, временами забывчивый, но обычно по-врачебному внимательный, позвал секретаря.
- Нашему гостю требуется подушка.
Появилась подушка, затем финики и вино. Гай осторожно спросил:
- Подходит, милорд?
Окружение короля, как и Сицилийское королевство, изобиловало представителями разных рас и народов. Арабы, ломбардцы, греки, норманны и евреи придерживались своих традиций. Религиозное чувство гостя можно было оскорбить, просто предложив освежающий напиток.
Лорд кивнул, разом почувствовав себя лучше. Подушка удобно легла под спину, морской бриз освежал, а вино было приятным на вкус. Не стоит сердиться на непосредственность старика. К разговору о геморрое можно будет вернуться, выполнив поручение. В последний раз Гординус быстро вылечил проклятую хворь. В конце концов, Салерно - город лекарей, и если кого-то и признать дуайеном большой медицинской школы, так только Гординуса Африканского.
Мордехай наблюдал, как старик, словно забыв о нем, вернулся к чтению манускрипта. Увядшая смуглая кожа на руке разгладилась. Лекарь потянулся пером к чернильнице, чтобы сделать пометку. Кто он? Тунисец? Мавр?
Приехав на виллу, Мордехай спросил у слуги, следует ли ему снять обувь перед входом в помещение.
- Я забыл, какую веру исповедует ваш хозяин.
- И он не помнит, милорд.
"Только в Салерно, - подумал Мордехай, - люди забывают о своих привычках и богах и полностью отдаются искусству врачевания".
Он сам не понимал, одобряет ли происходящее здесь. Отбросив косные уложения, лекари Салерно расчленяли тела людей, помогали при трудных родах женщинам, им же разрешали заниматься медицинской практикой.
К сотням врачевателей больные люди ехали со всех концов земли в надежде на исцеление.
Глядя вниз, на скопление крыш, шпилей и куполов, и попивая вино, Мордехай не в первый раз поражался тому, что именно этот город, а не Рим, не Париж, не Константинополь и не Иерусалим стал мировым центром медицины.
Вдруг раздался перезвон монастырских колоколов, перемешивающийся с криками муэдзинов, с высоты минаретов зовущих мусульман на молитву, и с голосами канторов из еврейских синагог. Нараставший шум поднялся по холму и достиг ушей сидевшего на балюстраде человека.
Конечно, так и есть. Сплав. Суровые и жадные норманнские авантюристы, создавшие Сицилийское королевство, были дальновидными прагматиками. Если человек действовал в общих интересах, им не было дела до его веры. Если они хотели обеспечить мирную жизнь - а значит, и процветание, - то следовало достичь слияния завоеванных народов. Не должно остаться второсортных сицилийцев. Арабский, греческий, французский, латинский - равноправные языки. Продвижение и успех - человеку любой веры.
"И мне жаловаться не к лицу, - думал Мордехай. - В конце концов, я, еврей, сотрудничал и с греческой ортодоксальной церковью, и с папскими католиками короля-норманна. Приплыл сюда на сицилийской военной галере, которой командует араб".
Внизу на улице перемешались халаты и рыцарские кольчуги, кафтаны и сутаны, а их обладатели не только не плевали друг на друга, но и обменивались приветствиями, новостями и идеями.
- Вот, милорд, - произнес Гай.
Гординус взял письмо.
- Ах да, конечно. Теперь вспомнил… "Симону Менахему отплыть со специальным поручением"… хм… "…евреи Англии оказались в затруднительном и угрожающем положении… Христианских детей истязают и убивают…" О Господи! "…а ответственность возлагают на иудеев…" О Боже, Боже… "Вам поручается разобраться и послать с вышеуказанным Симоном человека, сведущего в причинах смертей, говорящего на английском и иудейском языках и не склонного верить слухам".
Врач улыбнулся секретарю.
- И я послал, не так ли?
Гай наклонился к нему:
- Тогда возник один вопрос, милорд…
- Конечно, послал, я прекрасно помню. И человека, не только отлично разбирающегося в лечении болезней, но и владеющего также латинским, французским и греческим. Первоклассного специалиста. Я сказал это Симону, потому что он был несколько смущен. Я заверил, что лучше никого не найти.
- Замечательно. - Мордехай встал. - Прекрасно.
- Да, - гордо подтвердил Гординус. - Полагаю, мы в точности выполнили требования короля, не так ли, Гай?
- Совершенно верно, милорд.
В поведении слуги сквозило нечто странное - Мордехай привык подмечать подобные вещи. В голову пришла мысль: почему Симон Неаполитанский был смущен личностью человека, назначенного ему в спутники?
- Кстати, как дела у короля? - поинтересовался Гординус. - С той маленькой неприятностью справились?
Не обращая внимания на вопрос, Мордехай в упор посмотрел на Гая:
- Кого он послал?
Слуга перевел взгляд на возобновившего чтение хозяина и ответил, понизив голос:
- Выбор посланца - дело ответственное…
- Послушай, любезный, миссия в высшей степени деликатная. Надеюсь, хозяин выбрал не выходца с Востока? Желтокожего, заметного в Англии, как лимон?
- Нет, нет. - Гординус решил лично принять участие в беседе.
- Хорошо, так кого же вы послали?
Лекарь назвал.
Не веря своим ушам, Мордехай переспросил:
- Вы послали… кого?
Гординус повторил.
Ко всем стенаниям тревожного года прибавился вопль Мордехая:
- Ах ты, старый дурак!
Глава 2
Англия, 1171 год
- Наш приор умирает. - Монах был юн и сильно напуган. - Приор Жоффре умирает, а его даже положить не на что. Во имя Господа, одолжите вашу повозку.
Вся кавалькада наблюдала, как монашек спорил со своими собратьями возле приора, страдающего от мучительной боли и доживающего, возможно, последние минуты. Двое монахов склонялись в пользу легкой повозки настоятельницы и даже согласны были оставить приора на земле - только бы не везти его на крытой повозке язычников, торгующих снадобьями.
Толпа одетых в черное людей, обступившая несчастного аббата, донимала его советами и больше походила на стаю воронья над падалью.
Маленькая монахиня, сопровождающая настоятельницу, совала приору какой-то предмет.
- Ваше преподобие, вот сустав пальца святого. Молю, попробуйте еще раз. Может быть, чудодейственные свойства…
Ее мягкий голос тонул в громких возгласах юродивого по имени Роже Эктонский. Последний докучал аббату чуть ли не от Кентербери.
- Сустав пальца настоящего святого. Только верьте…
Даже настоятельница внесла лепту и посоветовала:
- Только прикладывайте его к телу с усерднейшей молитвой, приор Жоффре, а уж святой маленький Петр сделает свое дело.
Решение принял сам несчастный страдалец, который между стонами и богохульством промычал, что готов направиться хоть к язычникам, только подальше от настоятельницы, надоедливых клириков и прочих ублюдков, которые способны лишь стоять и таращить глаза на умирающего человека. Несколько оживившись, приор заявил, что не желает доставлять им удовольствия зрелищем того, как он испустит дух. Тем временем к богомольцам присоединилась часть проезжавших мимо крестьян. Селяне смешались с пилигримами и с интересом наблюдали за извивающимся на земле аббатом.
Оставалась только повозка шарлатанов-язычников. Поэтому монашек и обратился на норманнском диалекте французского языка к едущим на ней мужчинам. Отрок надеялся, что его поймут - до тех пор двое мужчин и женщина общались на неизвестном языке.
На мгновение они растерялись. Затем женщина - неброско одетое миниатюрное создание - спросила:
- Что с ним случилось?
Монах отмахнулся:
- Отойди, девушка, этот разговор не для женских ушей.
Тот из язычников, что был пониже, с некоторой озабоченностью посмотрел на девушку, но произнес:
- Само собой, э…
- Брат Ниниан, - представился монах.
- А я Симон Неаполитанский. Этого господина зовут Мансур. Само собой, брат Ниниан, наша повозка в вашем распоряжении. Чем захворал благочестивый человек?
Монашек объяснил.
Выражение глаз сарацина не изменилось, однако Симон Неаполитанский выразил глубочайшее сочувствие. Можно ли представить себе более мучительное заболевание?
- Пожалуй, мы сумеем оказать большую помощь, чем вы рассчитываете, - сообщил он. - Меня сопровождает доктор из медицинской школы Салерно…
- Доктор? Он доктор? - Монах бегом бросился к своему аббату и толпе, на ходу крича: - Они из Салерно. Этот смуглый - лекарь из Салерно.
Название города подействовало как лекарство. Известие, что троица приехала из Италии, потрясло всех.
Женщина из повозки снова присоединилась к своим спутникам.
Мансур бросил на Симона косой взгляд.
- Здесь какой-то умник сказал, что я салернский доктор.
- Разве? Разве я это сказал? - Симон всплеснул руками. - Повторяю: меня сопровождает…
Мансур перевел взгляд на женщину.
- Неверный не может помочиться, - сообщил он ей.
- Бедняга, - сказал Симон. - Уже одиннадцать часов мучается. Говорит, что лопнет. Вы в состоянии помочь, доктор? Знаете о таких случаях?
Аделия слышала о подобном. Неудивительно, что приор сильно страдает. Его мочевой пузырь действительно может лопнуть. Она видела на анатомическом столе труп мужчины, умершего от разрыва мочевого пузыря. Гординус ставил посмертный диагноз и говорил, что пациента можно было спасти, если бы… если бы… ага, вот. Ее приемный отец рассказывал, что видел в Египте настенную роспись, изображавшую ту же процедуру.
- Хм, - промычала она.
Симон возрадовался:
- О Боже, если мы его вылечим, то извлечем неисчислимые выгоды для нашей миссии! Приор Жоффре - влиятельный человек.
Плевать на влияние. Аделия видела только страдающего пациента и понимала, что если не вмешается, то несчастный будет мучиться, пока не лопнет мочевой пузырь и урина не отравит его организм.
А если она ошиблась с диагнозом? Существуют и другие причины задержки мочеиспускания.
- Хм, - произнесла Аделия снова, но уже другим тоном.
- Рискованно? - Симон встревожился. - Приору грозит смерть? Доктор, давайте еще раз все взвесим…
Аделия не обращала на него внимания. Она собиралась обернуться и даже открыла рот, чтобы спросить совета у Маргарет, и снова остро ощутила свое одиночество. Пространство, которое некогда заполняла тучная кормилица, опустело навек. Маргарет умерла в Уистрхеме.
Вместе с болью накатило чувство вины. Маргарет не следовало покидать Салерно и отправляться в дальнее путешествие, но она настаивала. Аделия любила кормилицу, ей требовалась спутница, однако она и мысли не допускала, что рядом может быть кто-то, кроме дорогой нянюшки. После долгих уговоров Аделия уступила. Плавание - почти тысяча миль по Бискайскому заливу, ужасные штормы - оказалось слишком трудным для старой женщины. Ее хватил апоплексический удар. Маргарет, двадцать пять лет служившая опорой Аделии, осталась в могиле на крошечном прибрежном кладбище возле Орна. А воспитанница вынуждена была добираться в Англию в одиночестве и действовать, как Руфь в стане врага.
Что бы посоветовала ей любящая душа?
"Не знаю, зачем спрашиваешь, ты все равно никогда меня не слушалась. Хочешь помочь несчастному, милая, так не интересуйся мнением, с которым никогда не считалась".
Аделия грустно улыбнулась, вспомнив энергичный девонширский говор кормилицы. Маргарет всегда была готова выслушать и утешить Аделию.
- Может, нам лучше уехать, доктор? - спросил Симон.
- Человек умирает, - бросила она. Как и Симон, Аделия понимала, что им грозит, если операция пройдет неудачно. Сойдя на берег незнакомой страны, они сразу почувствовали отчуждение окружающих. В подобной обстановке легко спровоцировать проявления враждебности. Однако если приор выздоровеет, выгоды перевесят возможные угрозы. Аделия была доктором, а рядом умирал человек. Выбора не оставалось.
Аделия осмотрелась по сторонам. Дорога, похоже, римская, протянулась прямо, как указующий перст. Налево, к западу, шли пустоши, с которых начинались болотные низины Кембриджшира. На горизонте тянулась багрово-золотистая линия заката. Справа поднимался поросший лесом склон невысокого холма, вверх по которому меж деревьев бежала узкая дорожка. Никаких признаков жилья - ни дома, ни хижины, ни лачуги пастуха.
Глаза Аделии остановились на канаве, напоминавшей неглубокий ров, что была проложена между дорогой и склоном холма. Салернка задумалась о содержимом низины. Она всегда так поступала, рассматривая творения природы.
Им потребуются уединенное место, свет и кое-что из содержимого канавы.
Аделия приняла решение.
Появились трое монахов, ведущих под руки страдальца приора. Рядом топал протестующий Роже Эктонский, по-прежнему настаивавший на действенности реликвии настоятельницы.
Старший из монахов обратился к Мансуру и Симону:
- Брат Ниниан говорит, что вы доктора из Салерно. - Нос у него такой, что можно поцарапать кремень.
Симон посмотрел на Мансура поверх головы стоявшей между ними Аделии. Твердо решив говорить только правду, он заявил:
- Между нами говоря, сэр, мы обладаем внушительными познаниями в медицине.
- Поможете мне?! - завопил приор, корчась от боли.
Симон почувствовал, как его толкнули локтем в бок, и храбро сказал:
- Да.
Брат Гилберт вцепился в руку больного, не желая отдавать своего благодетеля.
- Ваше преподобие, мы даже не знаем, христиане ли эти люди. Вам потребуется утешение молитвой, я останусь.
Симон покачал головой: