- Так мне будет позволено сделать несколько рисунков? - приставал Рами к десятнику.
- Посмотрим, - ответил Панеб, похлопав подростка по плечу.
Как и любой мальчишка, Рами не сомневался, что эти слова означают "да", и его широкая улыбка стала отражением улыбки десятника. Но потом паренек совершил ошибку. Понурив голову, он прошептал десятнику:
- Мне жаль… Мне жаль Хетефру, Панеб. До сих пор у меня не было случая это сказать.
Выражение лица Панеба напомнило внезапно захлопнувшиеся и запертые на замок ворота. Его глаза сузились, рот упрямо сжался.
- Проклятье! - прорычал он. - Я же велел никому никогда больше об этом не заговаривать, разве не так?!
Его сердитый взгляд так остро обежал людей, что все быстро опустили головы и уставились на песок перед собой. Все еще бранясь, Панеб забросил на плечи сумку с инструментами и резко встал, чтобы двинуться обратно к деревне. Он так быстро зашагал по дороге, что никто за ним не поспел.
Рами был сражен. Он боготворил Панеба, любил его больше, чем родного отца. Десятник сердито шагал по тропе прочь, и плечи мальчишки горестно поникли, глаза затопили предательские слезы.
Он торопливо собрал оставшиеся инструменты.
С того утра, когда погибла Хетефра, все пошло наперекосяк. Просто - все.
Было уже темно, когда Панеб миновал башню меджаев, где дежурил Квар. Он помахал стражу, но не остановился. Не хотелось ничьей компании - к тому времени он уже бранил себя за то, что так грубо обошелся с подростком. Рами всего лишь пытался выразить сочувствие, которое испытывали все рабочие.
Еще несколько шагов - и Панеб простил парня. Он загладит свою вину, позволив мальчику выполнить несколько прорисовок в гробнице. Но он решил до завтрашнего дня не говорить пареньку, что тот прощен. У десятника просто не было сил вынести сейчас чужое ликование. Уставший до глубины души, печальный, как смерть, горюющий из-за трагического конца своей тетушки, он не обрадовался даже гостеприимным запахам костров деревни, над которыми готовилась еда.
Но у деревенской стены кто-то поджидал Панеба под покровом темноты. Он пристально вгляделся и узнал Ханро, лениво прислонившуюся к перекладине ворот. Хотя она достигла возраста, в котором большинство египетских женщин начинают увядать, годы ничуть не уменьшили ее очарования. Ханро не была красавицей в общепризнанном смысле этого слова - высокая, худая, с прямо обрезанными волосами. Но взгляд ее был смелым и полным сладостных обещаний, а улыбка, несмотря на неправильный прикус - соблазнительной.
Хотя Панеб знал сотни других женщин куда красивее Ханро, все они со временем ужасно ему наскучили. Их груди и губы перестали привлекать, став слишком знакомыми, а движения, хоть и искусные, сделались предсказуемыми.
Но десятник никогда не уставал от Ханро. С течением времени их пылкая страсть не умирала благодаря неизменной изобретательности, которая, в свою очередь, стала опасной из-за безрассудства. Панеб почувствовал, как его чресла шевельнулись только при одном виде Ханро. Прошло уже больше месяца с тех пор, как он в последний раз обладал ею. Даже воспоминание о смерти родственницы не смогло заглушить его растущее вожделение. Эта женщина была именно той, что была ему нужна этой ночью, чтобы прогнать демонов и тоску.
- Я должен был догадаться, что ты меня ждешь, - сказал он, поставив на землю рабочую сумку.
Она пренебрежительно хмыкнула высоким хриплым голосом.
- Да? А почем ты знаешь, что я жду не мужа?
- Потому что знаю - Неферхотеп послал слугу, чтобы сказать тебе, что задержится.
Ее смех был негромким, чистым, торжествующим.
- Терпеть не могу быть такой понятной, - прошептала она на ухо Панебу.
- Тут ты ничего не сможешь поделать. Такова твоя натура.
Ее темные глаза предупреждающе сверкнули, хотя острые зубы блеснули в улыбке.
- Ты - скотина, - сказала она.
- Такова моя натура.
Она снова рассмеялась, громче, чем прежде. Панеб прижался к ней, чувствуя исходящий от нее жар, и схватил ее за руки. Ханро душилась крепкими благовониями из сандалового дерева, это был его любимый запах. Десятник прижался ртом к ее рту. Губы Ханро разомкнулись, язык ее начал двигаться в его рту. И вдруг она крепко прикусила его губу, и Панеб, вздрогнув, с фырканьем ее отпустил.
- Это за то, что принимал меня, как должное, - сказала она. - И за то, что не принес подарка.
Проведя языком по прокушенной губе, Панеб ощутил вкус крови. Подавив искушение ударить Ханро, он вместо этого нагнулся к своей сумке и пошарил в ее темных недрах. Найдя, что искал, он вытащил маленький предмет, завернутый в грязную ткань.
- Кто сказал, что я ничего не принес?
В глазах женщины вспыхнула жадность, она потянулась за свертком и, - быстро размотав ткань, задохнулась при виде того, что было внутри. Предмет ярко блеснул даже в темноте.
- О! - выдохнула она. - Откуда ты его взял? На базарах восточного города? Ты снова пересекал реку?
Глаза его стали пустыми.
- Нет, - ответил Панеб. - Старый Амеимес снова приходил в лагерь.
- Торговец из Куша? Это должно быть невероятно дорогим!
- Разве ты того не стоишь?
Панеб надел браслет на ее запястье. От его веса у нее закружилась голова, и Ханро поднесла руку к свету тусклых факелов, горящих на ограде деревни. Украшение сияло даже ярче огней, великолепный манжет из золота покрывал большую часть запястья, в золото были вставлены неграненые рубины, а цвет их - ярче свежепролитой крови. Вокруг браслета тянулись инкрустированные знаки, а в том месте, где соединялись края браслета, когти двух грифов образовывали застежку.
Даже обхватив руками шею Панеба, Ханро не могла оторвать глаз от украшения. Издавая тихие радостные гортанные звуки, она взяла десятника за руку и повела за угол, к рабочим навесам.
- Я должна как следует тебя поблагодарить, - прошептала она.
Они привычно поспешили в комнату для стрижки овец и упали на груду свежеостриженной шерсти, утонув в ее мягких недрах. Он грубо сорвал с себя одежду, и Ханро начала ласкать Панеба. Она улыбнулась, увидев его гладкий, налитый кровью от вожделения член. Мужчина нашел ртом ее губы, громко застонав, когда она стала опытными руками мять его достоинство. Его губа болела в месте укуса, но боль еще больше распаляла.
Потом Панеб грубо сорвал с плеч Ханро платье, медленно двинувшись вниз по ее телу, облизывая ее шею, уши, уголок рта. На грудях он бы задержался, если б она позволила, но она толкнула его еще ниже. Женщина выгнулась, почувствовав, как его язык ласкает ее в интимных местах, и глаза ее стали в темноте, как два полумесяца - без зрачков. Он вошел в нее, и ее вкус на языке смешался со вкусом его собственной крови.
Она начала тихо стонать, корчиться, потом застонала уже громко - один раз, второй, пытаясь одновременно и оттолкнуть его, и удержать навсегда. При звуке ее криков он немедленно добрался до высшей точки экстаза, и на нее пролилась горячая липкая жидкость.
Панеб быстро притянул Ханро к себе, раздвинув ее ноги, чтобы кончить в нее. Выгнувшись, рухнул на нее сверху, все еще толкая, и стоны его перешли в глубокие звериные крики наслаждения. Потом все кончилось, и движения их медленно утихли. Они лежали, обливаясь потом, не в силах отодвинуться друг от друга.
Десятник двинулся, чтобы сказать ей на ухо что-то ласковое, но ему помешало царапанье в дверь.
- Панеб!
Шепот был не громче ветерка.
Ханро села. Мужчина покачал головой, предупреждая, чтобы она не выдавала их присутствие, и жестом велел снять браслет.
Голос стал настойчивым.
- Панеб, я знаю, что ты там, поэтому не притворяйся, что тебя - там нет!
- Кхепура?
- Беда!
- Откуда ты знала, где я?
- Меня не зря назначили старостой женщин. И ты тоже выходи, Ханро. Твои сын Рами уже дома.
Ханро шепотом выдала залп ругательств, которые оценили бы в рабочих бараках. Вытершись клочком шерсти, она схватила и натянула платье. Ей ненавистна была мысль, что Кхепура за ней следит. Ханро неохотно бросила браслет на кусок ткани и завернула.
Кхепура, дородная внушительная жена золотых дел мастера Сани, стояла в ожидании у двери. На ее широком плоском лице читалось неодобрение.
- Посмотрите на себя, вы, двое, - сказала она. - Это - готовый суд за супружескую измену. Вот что это такое.
- Иди в преисподнюю, Кхепура, - ответила Ханро.
Ее хрипловатый голос сочился издевкой. Она никому не дозволяла себя судить, тем более этой жирной уродливой властной бабе.
- Утихните, обе! - нетерпеливо огрызнулся Панеб, все еще затягивая набедренную повязку. - В чем вообще дело?
- В доме твоей тети…
Встревоженный десятник пустился бегом, не успела толстуха договорить.
- Вытри губы, Панеб! - крикнула Кхепура ему вслед. - На них кровь!
Две женщины поспешили за Панебом, промчавшимся через деревенские ворота. Кхепура, которая считала, что ее долг, как старосты женщин, состоит в том, чтобы надзирать за моралью жительниц деревни, без устали продолжала возмущенные комментарии.
- Не думай, что я единственная, кто знает о тебе и Панебе! - предупредила она, когда они ступили на узкую деревенскую улицу.
- Да мне-то что! - огрызнулась Ханро, огибая группку вопящих детей, играющих на дороге.
Более быстрая, чем Кхепура, она проворно отступила с пути стаи лающих собак, которые бежали мимо. Как угорь, скользящий меж камышей, Ханро ловко огибала группки деревенских жителей, сплетничающих перед дверями. Толстуха, задыхаясь и сипя, старалась не отставать.
- У тебя нрав гиены в течке! - обвинила ее староста женщин. - Сомневаюсь, что ты можешь назвать имена отцов собственных детей!
- Я уверена, что твой Сани - один из них.
- Услышь ее, о Изида!
Две женщины все еще спорили, когда добрались до дома Хетефры.
Остановившись перед могучим Панебом, загородившим вход, Ханро попыталась заглянуть в комнату через его плечо и, в конце концов, расстроенная, силой отпихнула его в сторону. Кхепура тоже протиснула свою тушу в комнату.
На молитвенной скамеечке Хетефры сидел какой-то человек. Хотя он хранил молчание, его невероятно черные глаза сверкнули, когда он посмотрел на Ханро. Она еще никогда не видела таких черных глаз. Наверное, впервые в жизни женщина вдруг смутилась. Ее руки взлетели к шее, чтобы скрыть следы укусов, которые Панеб в порыве страсти мог там оставить.
- Я понимаю, почему ты не хочешь, чтобы в доме твоей родственницы находились чужие люди, - терпеливо говорил Семеркет человеку со сломанным носом, который возвышался над ним. - Но министр послал меня сюда, чтобы расследовать ее убийство и свершить правосудие.
Громкие угрозы Панеба вышвырнуть Семеркета вон сменились молчанием.
- Убийство? - пораженно прошептал он.
Страх на лицах двух женщин был отражением его собственного ужаса.
Кхепура шагнула вперед, размахивая руками.
- Но мы слышали, что… Что она, наверное, утонула… или что крокодил…
- Ее убили топором.
Панеб обронил такое грязное ругательство, что даже Ханро заморгала. Потом рухнул на пол, и женщина с утешающим бормотанием наклонилась, чтобы обхватить его за плечи.
Кхепура резко спросила Семеркета:
- А откуда вы знаете, что это - убийство?
- Я сам осматривал ее тело в Доме Очищения.
- Но после того как она столько времени пробыла в Ниле, откуда вы могли узнать?..
Кхепура бросила взгляд на Панеба, который теперь медленно раскачивался взад-вперед, онемев от горя.
- Ошибки тут быть не может.
Семеркет не упомянул, что у него есть в придачу кусочек лезвия топора, которым была убита Хетефра. Он собирался тайно порыться в сумках с инструментами, принадлежащими строителям гробниц, чтобы посмотреть, не подходит ли кусочек к какому-нибудь лезвию. Это была главная причина, почему он начал свое расследование в деревне: строители гробниц снабжались более щедро, чем все остальные труженики страны. Если какой-нибудь отряд и владеет инструментами из голубого металла, так это они.
Семеркет поднял глаза и обнаружил, что Ханро глазеет на него с жадным интересом. Их глаза на мгновение встретились, и он подумал, что видел в ее взгляде приглашение к чему-то большему. Чиновник быстро опустил взгляд.
- Пожалуйста, скажи жителям деревни, - закашлявшись, продолжал он, - что я позову их, чтобы расспросить.
Ханро кивнула, собираясь заговорить, но Кхепура ее опередила.
- Это невозможно. Это… должны одобрить старейшины, - сказал она, с легким вызовом задрав подбородок.
- Тогда я начну со старейшин. Завтра.
Кхепура встревожилась:
- Вы останетесь на ночь? В деревне?
- Да.
Толстуха покачала головой:
- Никому не дозволяется быть в этой деревне ночью, если он - не строитель гробниц. Гробница фараона - тайна Великого Дома.
- Министр дал мне дозволение, и западный градоправитель - тоже.
Семеркет поднял знак Тоха, висящий у него на шее на цепи с яшмовыми бусинами.
Ханро протянула руку, чтобы взять золотую пластинку.
Кхепура с отвращением фыркнула. Ханро не обратила на нее внимания, продолжая вертеть знак министра. Хотя она не могла прочитать иероглифы на знаке, но все же улыбнулась Семеркету и выпустила пластинку, так что та с хлопком упала ему на грудь.
Кхепура нервно посмотрела на Панеба, втайне желая, чтобы тот что-нибудь сказал. Десятник встал и ворчливо проговорил:
- Тогда делайте, что угодно. Но вы не можете тут остаться.
- Я должен остаться, чтобы исследовать дом в поисках улик.
Внезапный неожиданный гневный рев Панеба был таким громким, что соседи пустились бегом к дому Хетефры, бросив свой обед и сплетни. Десятник так быстро сдернул Семеркета с каменной скамьи, что у того захватило дух. Яркие вспышки взорвались в голове Семеркета, когда его приложили затылком о каменную стену. Руки хозяина дома сжались вокруг его горла.
Обе женщины кинулись к десятнику, молотя кулаками по его громадным лапам и дергая за одежду.
- Панеб! Отпусти его!
- Панеб, нет!
- Если ты его убьешь, вся деревня ответит за это!
- Панеб, это человек министра!
Семеркет пытался оторвать от себя руки Панеба, царапал его лицо, пытался выдавить ему глаза. Потом, из последних оставшихся сил, ухитрился выдохнуть:
- Почему… ты не хочешь… чтобы я раскрыл убийство твоей тетки?
Этот вопрос, наконец, пробился через ярость Панеба. Глядящий из его глаз демон внезапно исчез. С последним мучительным стоном хозяин выпустил Семеркета, который, давясь, свалился на пол.
Десятник заговорил, тяжело дыша:
- Да, да. Конечно, я хочу, чтобы ее убийство было раскрыто.
Снаружи кто-то сварливо потребовал, чтобы ему дали дорогу, и писец Неферхотеп вошел в комнату мимо вытаращивших глаза соседей. Он был худым и, хотя был все еще относительно молодым, плечи его уже ссутулились из-за долгих лет сидячей работы. У писца ушло всего одно мгновение, чтобы понять, что здесь происходит.
- О боги, - проговорил он. - Что ты натворил на этот раз, Панеб?
Панеб все еще тяжело дышал.
- Скажи ему… Скажи, что он не может оставаться в доме моей тети, Неф. Скажи, что ты ему запрещаешь.
- Хорошо, я скажу. Но кто он такой?
Кхепура и Ханро заговорили в один голос. В конце концов, две возбужденные женщины растолковали Неферхотепу, как обстоят дела.
Реакция писца на известие о том, как умерла Хетефра, была такой же, как реакция остальных.
- Убийство! - наконец проговорил он, как будто не мог поверить в это.
Неферхотеп наклонился, чтобы помочь Семеркету встать.
- Пожалуйста, простите нас, господин. Как вы легко можете представить, всех нас поразила подобная весть. Панеб - ее племянник и, без сомнения, он выбит из колеи…
- Я не хочу, чтобы он тут оставался! - десятник, казалось, приготовился снова ринуться на Семеркета.
- Ну же, Панеб, он - человек, назначенный министром. Если ему нужно…
- Нет!
Лицо писца немедленно и удивительным образом изменилось.
- Послушай меня, - подавшись к Панебу и глядя ему прямо в глаза, проговорил он, - я сомневаюсь, что ты понимаешь, что говоришь. Думаю, ты слишком расстроен, чтобы говорить разумно. Тебе лучше вообще молчать, иначе этот прекрасный господин может вернуться к министру и рассказать ему ужасную историю о нашем… гостеприимстве, - Неферхотеп произнес все это, не моргнув. - Ты меня понимаешь?
Хотя большой рот десятника упрямо сжался, тот опустил голову.
- Хорошо, - сказал Неферхотеп. - Хорошо. А теперь, я думаю, ты должен извиниться и отправиться к себе домой.
- В извинениях нет необходимости… - начал Семеркет.
- А я говорю, что есть. Панеб? - голос писца звучал спокойно.
Десятник повернул голову к Семеркету, не скрывая своей ненависти - она была написана у него на лице.
- Простите, - пробормотал он и ринулся вон из комнаты.
Испуганные соседи быстро отпрыгнули в стороны, когда он проложил себе путь через толпу и устремился по узкой улице.
После его ухода Неферхотеп сделал дрожащий выдох и улыбнулся Семеркету.
- Извините за случившееся. Панеб - наш десятник, лучшего просто не сыскать. Но десятники здесь иногда должны прибегать к грубой силе, и… Он решает все проблемы довольно незамысловато.
Семеркет потер шею.
- Буду иметь это в виду.
Неферхотеп заговорил увещевающим тоном:
- Надеюсь, вы не станете держать против нас зла, особенно - в своих официальных докладах министру?
Чиновник промолчал, а писец продолжал говорить - теперь он был весь сплошное дружелюбие:
- Я Неферхотеп - главный писец и староста этой деревни. Эта госпожа - Кхепура. Не сомневаюсь, что она уже поприветствовала вас. А это - моя жена, Ханро.
К удивлению Семеркета, писец показал на высокую женщину, которая так дерзко смотрела на незнакомца.
- Так эта госпожа - твоя жена?
Если бы Семеркет выяснил, что шакал женат на львице, он и то не был бы так удивлен.
Неферхотеп продолжал сердечно улыбаться.
- Да, мы женаты почти с самого детства, хотя Ханро воспитывалась в другом месте. Пожалуйста, дайте нам знать, чем мы можем вам служить и как помочь вам устроиться поудобнее. Я хочу быть уверен, что мы сделали для вас все возможное.
- Что ж… Мне бы хотелось поесть, если нетрудно. Конечно, я заплачу за еду.
- Здешние слуги готовят для меджаев, - с готовностью отозвалась Ханро. - Я уверена, что смогу принести вам лишние порции.
Неферхотеп с загадочным видом смотрел, как она уходит. Несколько мгновений спустя Кхепура тоже тихо выскользнула из комнаты. Писец повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как Семеркет пристально глядит вслед Ханро. По лицу писца пробежала тень.
- Что ж… - сказал он.
Неферхотеп смотрел на Семеркета так, как в свое время изучал Панеба. Глаза его не моргали, взгляд не отрывался от лица чиновника. Хотя Неферхотеп снова улыбался, глаза его оставались холодными.
Ханро бежала к кухням. К ее бесконечному раздражению, Кхепура снова ее догнала и небрежно заговорила, словно обсуждая вчерашний обед:
- Что это у тебя в руке? Да, завернутое?