3
510 год до рождества Христова. Кротон. Древняя Греция.
Рев толпы под окнами становился всё более угрожающим. Пифагор окинул взором растерянные лица нескольких учеников, пригладил убеленную сединой бороду и, сохраняя достоинство, вышел на балкон. Внизу десятки факелов, дрожащих в нетвердых руках, боролись с темнотой сгущающейся ночи. Весь двор знаменитой математической школы был заполнен беснующейся толпой. Большой дом, в котором Пифагор жил со своими лучшими учениками, а также соседний дворец правителя города Кротон были окружены негодующим народом. Двери зданий были забаррикадированы изнутри, но вряд ли такая мера представляла серьезное препятствие для восставшего люда.
Заметив на балконе влиятельнейшего гражданина страны, толпа на миг смолкла.
– Чего вы хотите? – спросил математик.
Из массы черни, дышащей винными парами, бесцеремонно выдвинулся приземистый человек в широком хитоне с серебряными пряжками на плечах. Под складками его одежды угадывался большой кинжал.
– Справедливости! – выкрикнул предводитель. – Ты Пифагор и твои ученики живут в свое удовольствие, а мы работаем на вас. Вы нежитесь в роскоши, а наши дети умирают от голода. Вы не знаете, что такое труд, а мы об отдыхе только мечтаем.
Голос оратора и его агрессивный вид показались смутно знакомыми Пифагору. Математик хотел возразить, но он привык оперировать точными цифрами и работать с четкими утверждениями, которые требовалось доказать или опровергнуть. Поэтому он только усмехнулся.
– Ты несешь ахинею. Мы тоже работаем.
– А-ха-ха! – грубо рассмеялась пьяная толпа. – Поглядите-ка, он работает! Покажи мозоли на своих руках!
– Мы производим самое важное – знания! – запальчиво крикнул Пифагор.
Слово перехватил предводитель простонародья. Факел отбрасывал резкие тени на его искаженное злобой лицо.
– Ваши знания вы превращаете в тайну! Вы надменны и скрытны. Никто из нас не ведает, что творится за этими стенами. Ваше братство отгородилось от всего мира. Как вы используете добытые тайны? Какие обряды вы там совершаете? Каким богам поклоняетесь? Мы требуем ответа!
– Ответа! Ответа! – загудела толпа.
Сотни негодующих глаз буравили Пифагора. В их позах читалось алчное нетерпение, словно голодный люд смотрел на пир из-за решетки.
– Числу, – выдохнул математик и, видя, что его не расслышали, бесстрашно выкрикнул: – Мы поклоняемся Числу!
Он хотел объяснить величие и могущество самого точного божества, но толпа его опередила.
– Нет такого Бога!
– Он издевается над нами!
– Он научился считать, чтобы обкрадывать нас!
– Тихо! – взмахом руки остановил балаган предводитель. Чувствовалось, что из всех собравшихся он единственный четко знал, чего хотел. – В последнем походе наши воины собственной кровью одержали тяжелую победу. Горожане поддерживали их всем, чем могли. Армия вернулась с огромной добычей. И где сейчас это богатство?
Вожак восставших с поднятой рукой развернулся к замершей толпе. Народ, не дыша, ждал ответа. Выждав паузу, оратор яростно ткнул указательным пальцем в направлении Пифагора.
– Всё присвоили и разделили правитель города и пифагорейское братство! А простой народ опять оставили ни с чем! Это справедливо?
– Нет! – разом взревели сотни глоток.
– Кто в этом виноват?
– Он!
– Что за это полагается?
– Смерть! Смерть!
Народ, угрожающе размахивая факелами, придвинулся к стенам здания. Шум толпы не позволял им ответить. Пифагора одернул один из учеников.
– Покиньте балкон, учитель. Вы только раздражаете их.
Математик отступил вглубь комнаты. Человек в хитоне с серебряными застежками проводил его сверкающим взглядом триумфатора.
– Кто управляет безумцами? – спросил Пифагор о предводителе разгневанной толпы.
– Силон. Много лет назад вы не приняли его в священное братство математиков. Он затаил на вас злобу.
– Черная зависть способна сделать из жалкого неудачника мстительного преступника, – скорбно покачал головой Пифагор. – Где правитель города? Почему он не приходит нам на помощь?
– Он с охраной сбежал еще утром. Во дворце остались только слуги.
Отдельные крики за стенами слились в яростный гул разбушевавшегося моря. На балкон упал горящий факел. Самый юный из учеников торопливо спихнул его вниз и вернулся к Пифагору. Его красивые глаза расширились от ужаса.
– Они поджигают стены здания, – испуганно сообщил юноша.
Математик поднял печальный взгляд и задумчиво произнес:
– Как жаль, что я не успеваю.
– Учитель, наш дом сейчас сгорит!
Пифагор спокойно посмотрел на перепуганного молодого человека, ободряюще похлопал его по предплечью и сказал:
– Паника плохой советчик, друг мой. Идем к братству.
По широкой лестнице Пифагор спустился в просторный центральный зал, где его ждали более двух десятков встревоженных учеников. Среди них были как юные с невесомым пушком на подбородке, так и зрелые мужи с окладистой бородой. Долгие годы Пифагор отбирал самых способных к математике и посвящал их в волшебный и таинственный мир чисел. Они жили как братья и достигли выдающихся результатов, но не спешили выносить их за стены этого здания. Открывшаяся красота и безукоризненная грациозность математического мира сохранялась ими как бесценный сосуд в священном храме науки. С помощью добытых знаний они строили модель окружающего Мира и не хотели представить публике неоконченную работу.
Однако сегодняшний день рушил эту систему.
Математик остался стоять на предпоследней ступеньке лестницы. Отсюда он был лучше виден и слышен.
– Братья, – обратился Пифагор к собравшимся, – мы много лет поклонялись его величеству Числу. В благодарность за наше упорство и терпение оно открыло нам немало удивительных тайн. Среди них есть поистине великие, способные улучшить окружающий мир. Мы бережно хранили их и передавали только друг другу. Нашим знаниям многие завидуют. Зависть гложет их маленькие души, они боятся нас и хотят уничтожить. Вы слышите, как разгораются стены этого доброго дома, служившего нам защитой. Здесь нас посещало озарение. Здесь мы создали атмосферу, где сам воздух был пропитан числами и формулами. Мы дышали и наслаждались ими. Но сегодня я призываю вас навсегда покинуть это здание. Попытайтесь спасти наши рукописи. Вы должны вырваться из огня и разъехаться во все уголки великой Греции. Пришло время поделиться нашими знаниями с обществом. Отныне вы не ученики, а учителя. Наши достижения в математике не должны быть уничтожены!
Взволнованное братство загудело.
– Учитель, с кем пойдете вы?
– Я стар и останусь здесь.
– Но, учитель…
– У вас нет времени! Спешите! Расходитесь по дому и убегайте через разные окна. Кто-нибудь из вас обязательно вырвется. – Пифагор жестом остановил ропот. – И помните о моей последней великой проблеме. Те, кто останутся в живых, должны приложить максимум усилий для ее решения. Если у вас не получится, передайте проблему своим ученикам. Эта загадка должна быть решена.
В дальнем углу зала вспыхнула занавеска, огонь прополз по стене и лизнул потолок.
– Пора. Бегите! – махнул рукой Пифагор.
Он дождался, пока ученики в смятении покинули зал, и направился в свою комнату в правом крыле здания. Старый математик плотно прикрыл дверь, подоткнул под нее одеяло и сел за стол. У него еще остаются минуты, чтобы заняться любимым делом.
В последние дни на рабочем столе Пифагора неизменно лежала запись самой знаменитой его теоремы:
a2 +b2= g2,
в любом прямоугольном треугольнике сумма квадратов катетов равна квадрату гипотенузы. Ниже были начертаны тройки целых чисел, удовлетворяющих этой формуле, во главе с самой красивой из них: 3, 4, 5. Была здесь и ошеломляющая комбинация: 99, 4900, 4901. Такие числа ученики называли пифагоровыми тройками. Пифагор изобрел метод отыскания таких троек и доказал, что их существует бесконечно много.
Но стоило в том же уравнении всего лишь заменить степень 2 на 3, как всё непостижимым образом менялось. Заурядная задача превращалась в архисложную. Вот уже год Пифагор не мог найти ни одной комбинации целых положительных чисел, удовлетворяющих новому уравнению третьей степени. С этой же проблемой не могли справиться и его энергичные ученики. Простое на первый взгляд уравнение не давалось никому.
Великий математик погрузился в раздумья. Ему страстно хотелось отыскать эти загадочные сочетания цифр, чтобы завершить свою жизнь, наслаждаясь новой победой разума над тайнами мира чисел.
В комнате становилось жарко, сквозь щели проникали тонкие струйки удушливого дыма, но увлеченный мудрец лишь прикрыл рот тонким платком, смоченным в вине. Он чувствовал, что блуждает где-то рядом с удивительной разгадкой. Под напором огня затрещала дверь, пламя ворвалось в маленькую комнату, охватывая желтыми щупальцами стол и стул под Пифагором. Математик вздрогнул. Но вздрогнул не от языков пламени, коснувшихся его одежды, а от замечательной идеи, как вспышка молнии озарившей его сознание.
А вдруг он ищет то, чего не существует? Ведь в математике даже отрицательный результат – тоже полноценное достижение. Таких целых чисел нет вообще! И вот тому прекрасное доказательство!
Пифагор быстро записал строгие математические выкладки, доказывающие его идею. И тут же схватил рукопись, намереваясь выбраться из комнаты. Новое достижение не должно погибнуть, он обязан его спасти!
Математик рванулся к двери, проем дышал жарким пламенем. Он устремился к окну. Рука схватилась за подоконник, там – спасение! Но сверху упала горящая балка и ударила его по спине. Пифагор рухнул, попытался встать, однако почувствовал, что ноги не слушаются его.
И тогда Пифагор успокоился. Он закрыл глаза, окунувшись в умопомрачительную Красоту гениального доказательства. Огонь полз по его одежде, но сила счастья, охватившая его дух, была выше боли бренного тела.
Великий математик умер абсолютно счастливым.
4
Изумленный опер Виктор Стрельников нещадно корил себя. Где же его хваленая наблюдательность, которую так ценят коллеги? Как он сразу не узнал в этой принципиальной старушке с умным цепким взглядом ту строгую, но совершенно нестандартную учительницу математики из специализированной школы? А ее жизнерадостные присказки: "дважды два – четыре" и "дважды два – пять" – как их можно забыть? Первая, одобрительная, сопровождалась сдержанной улыбкой, а вторая – колючим ехидным взглядом.
Вишневская еще в молодости дерзко игнорировала раннюю седину и совершенно не красила волосы. В те годы серебряная изморозь только начинала отвоевывать жизненное пространство в черных локонах молодой женщины, а сейчас одержала безоговорочную победу.
Надо отдать должное, седина ее не портила. Модная одежда и современный макияж Валентины Ипполитовны всегда выделяли ее среди серых коллег, но сильная хромота в сочетании с незаурядным интеллектом и нетерпимостью к чужим ошибкам отпугивали потенциальных женихов. Она и раньше была одинокой, и сейчас Стрельников не заметил на ее безымянном пальце обручального кольца.
Валентина Вишневская раздробила левую ногу в юности в результате жуткой автомобильной аварии. Вопрос стоял об ампутации, но нашелся хирург-кудесник, который по кусочкам собрал сломанные косточки и сохранил красивой девушке живую ножку, хотя она и получилась короче и уже не такой стройной и гладкой, как невредимая правая. Так пятнадцатилетняя озорная Валя Вишневская превратилась из расцветающей красавицы в жалкую хромоножку. Одноклассники от нее отвернулись.
В студенческие годы развязные парни порой обращали на Валю внимание, но с одной единственной целью. Они считали, что девушка с дефектом более покладиста и не станет возражать, если они такие крепкие и полноценные завалят ее в постель. И бывало, что Валя верила наглецам и дарила им себя слепо и беззаветно. Но после каждого такого случая ее ждало горькое разочарование. Победитель не утруждал себя ухаживаниями и нежностями, потому что искренне верил, что облагодетельствовал калеку и имеет теперь право пользоваться ею когда угодно. Особо циничные рассказывали о ней сальные истории и называли хромой давалкой. Чаще всего так поступали невзрачные парни, которых отвергли красивые девушки. Вырвавшись из-под гнета собственной неполноценности, они превращались в безжалостных нравственных уродов.
Сполна хлебнув подобного "счастья", Валентина Вишневская после окончания педагогического института уже не верила ни одному мужчине и всячески сторонилась любых знаков внимания с их стороны. Сны о красивом принце, который нежным поцелуем снимет с нее оковы хромоты, остались в прошлом. Подушка больше не намокала от девичьих слез. Вишневская сосредоточилась на работе. Не на карьере и показных результатах, а на повседневном незаметном труде школьной учительницы математики.
Она стремилась заинтересовать, удивить и увлечь учеников изучением своего любимого предмета. Свободное время она посвящала самообразованию, а сферой ее интересов являлось всё многообразие проявлений законов науки в повседневной жизни. Особенно увлекали ее неразгаданные научные тайны. Она щедро делилась полученными знаниями и часто отступала от дидактических рекомендаций школьной программы, за что ей неизменно доставались шишки на педсоветах и восторженные глаза учеников в классе.
Трудно сказать, чем бы закончилось столь своенравное поведение молодой учительницы в советской школе, если бы не случай. Мама одного из учеников поделилась сомнениями со своей подругой. Та узнала подробности и поведала о странной учительнице своему отцу, директору лучшей в Ленинграде специализированной школы с математическим уклоном. Опытный руководитель навел справки, побывал на ее занятиях, и вскоре Валентина Ипполитовна Вишневская была переведена в его школу. Здесь приветствовались увлеченные преподаватели с нестандартным подходом и широкой эрудицией.
Валентина Ипполитовна поправила яркий шифоновый платок на шее и подошла к Стрельникову, продолжавшему пребывать в растерянности рядом с портретом Пифагора.
– Вы, Виктор, учились в нашей школе до седьмого класса, а потом перешли в обычную.
– Да, Валентина Ипполитовна, у вас хорошая память.
– Пока не жалуюсь. Я даже помню ваши ошибки в контрольных.
– Они были так интересны?
– Нет. Просто у других учеников они почти не встречались, а у вас их было много. Это запоминается. Вы правильно сделали, что сменили школу. – Бывшая учительница мягко улыбнулась.
Стрельников смущенно крякнул, словно почувствовал себя на уроке.
– Это не я. Вы посоветовали родителям, – напомнил он.
– Разве? – женщина выразительно прищурилась, словно обращалась к ученику у доски. – Вы об этом жалеете?
Старший лейтенант с улыбкой покачал головой. Его глаза торопливо пробежались по книжным полкам, вернулись к портрету Пифагора, оперуполномоченный выпрямил спину и бодро отрапортовал:
– Возвращаясь к вашему вопросу, Валентина Ипполитовна, могу с уверенностью заявить, что проживающий здесь гражданин занимается математикой.
– Как дважды два – четыре.
Милиционер зарделся от давно забытой похвалы.
– Его зовут Константин Данин, – продолжила Вишневская. – Он на пять лет старше вас и был одним из лучших учеников нашей школы. Вы понимаете, что это значит?
– Догадываюсь. Ошибок в его контрольных вы уж точно не припомните.
– Зато я помню его красивые решения.
– Да-а, о каждом из нас остается своя память.
– Это лучше, чем полное забвение. Белое и черное предпочтительнее грязно-серого, – успокоила опытный педагог. – Вы были очень непоседливым мальчиком, и вот теперь – старший лейтенант милиции, сыщик! Я, признаться, всегда завидовала этой профессии. Родись я мальчишкой, глядишь, была бы вашим начальником.
Пожилая женщина вздохнула, и в этом жесте действительно чувствовалось сожаление. Оперуполномоченный вспомнил о своих прямых обязанностях и спросил:
– Где сейчас работает Константин Данин?
– В последнее время нигде. То есть работает, конечно, но дома.
– Дома? – Стрельников явно заинтересовался услышанной информацией. – Неужели нигде не ценят гения?
– Гением быть трудно, Виктор. – Учительница сделала вид, что не заметила иронии в словах милиционера. – У них несколько иные представления о том, что такое успех или счастье.
– Это меня и пугает. Если Данин нигде не работает, значит, в момент убийства он мог находиться в квартире.
Вишневская скептически посмотрела на старшего лейтенанта.
– Я думаю, это неправильная версия. Как дважды два – пять!
– Вы что-то знаете? – с плохо скрываемым неудовольствием спросил Стрельников. – Софья Евсеевна упоминала о сыне, когда возвращалась домой?
– Нет, она ничего ни о ком не сказала. Спешила за кошельком.
– А кошелек, между прочим, на месте, – сквозь зубы процедил оперативник. Профессиональная уверенность вновь вернулась к нему. – Так чаще всего и случается, когда убийство происходит на почве бытовой ссоры.
– Да не ссорились они!
Милиционер снисходительно взглянул на пожилую женщину. Уж он то мог бы поведать наивной учительнице о той грязи и мерзости, которая порой творится во внешне благополучных семьях и выползает наружу в виде вот таких бессмысленных убийств.
Входная дверь отворилась, в прихожей зашуршала снимаемая верхняя одежда. Стрельников мгновенно напрягся, прижался к стене, рука потянулась к наплечной кобуре. Мысли просчитывали варианты: вернулась врач "скорой", только что покинувшая квартиру, или пришел каяться главный подозреваемый. Бывшая учительница неодобрительно следила за рукой милиционера.
В дверях комнаты появился худой взлохмаченный мужчина с высокими залысинами. На его вытянутом лице выделялись крупные пластмассовые очки с обмотанной изолентой дужкой. Неравномерная щетина на щеках говорила о том, что брился он дня три назад, причем совершенно неаккуратно. Свитер крупной вязки, вытянутый в вороте и локтях, и старые давно не глаженые брюки, украшенные снизу шрапнелью засохших брызг, дополняли портрет одинокого мужчины средних лет, лишенного женской заботы.
Вошедший человек смотрел в пол, беззвучно шевелил губами и с изумлением заметил присутствующих после того, как Валентина Ипполитовна, всплеснув руки, шагнула к нему и обняла за плечи.
– Костя, здравствуй. С твоей мамой произошла беда.
Константин Данин застыл посреди комнаты и тревожно пялился большими карими глазами на незнакомого ему Стрельникова, вынырнувшего словно из ниоткуда с самым суровым выражением лица.
– Разрешите ваши документы, – сухо потребовал старший лейтенант.
– Паспорт там, в ящике, – Данин растерянно указал в сторону стола.
– Это Константин Яковлевич Данин, математик, сын Софьи Евсеевны, – представила мужчину Вишневская. – А это старший лейтенант милиции Виктор Стрельников. Вот вы и познакомились.
Милиционер не разделял дружеского тона пенсионерки. Он уже листал паспорт, не забывая поглядывать на странного математика. Данин заметил беспорядок на рабочем столе и импульсивно бросился к нему.
– Что здесь творится? Я никому не разрешаю прикасаться к моим бумагам. Никому!