До сих пор Гришка не мог решить, чем явилось для него неожиданное спасение - подарком или наказанием. Он не знал, где бы находилась его душа, расстанься она тогда с телом - благоденствовала бы в райских кущах или в вечных муках жарилась бы на адском огне. С одной стороны, как говорил Иисус, царство Божье предпочтительно для бедных, особенно для нищих. Но с другой, бродяжничество есть грех, и вряд ли Господу захочется быть в окружении только лишь нищих и бродяг.
Дела у разбойничьей шайки, к которой принадлежали Гришкины спасители, шли ни шатко ни валко. Больших богатств братва не нажила, но жрала от пуза, да и брага не переводилась. Было в шайке обычно чуть больше двадцати человек. Иные гибли во время лихих дел, других косили многочисленные болезни, против которых не было лекарств, некоторые дрались между собой и оканчивали жизнь от руки своего же товарища, одиночки уходили искать лучшей доли…
Но ватага не редела. На место ушедших приходили беглые крестьяне, изголодавшийся работный люд, задушенный непомерными налогами или воинским произволом. По большей же части здесь оказывался пропившийся до исподнего народец: ему чтобы жить, много пить надо, а для этого никаких денег не хватит, потому лишь один путь - в разбойники.
Приходили и отъявленные злодеи, у которых жажда до смертоубийства и грабежей жила в крови. Прибились к шайке две бабы, ведшие хозяйство и обхаживающие братву. Пожилая, уже за сорок лет, Матрена и молодуха Лукерья - самого главаря полюбовница. Верховодил всеми безжалостный атаман Роман, который был не только ловок, силен и умен, но и, что немаловажно для разбойника, удачлив. Про него поговаривали, что черта он не боится, а в Бога так вообще не верует. И что балуется он книгами преотвратными, а также колдовской силой обладает.
- Атаман у нас хороший, - говаривали разбойники. - Все по справедливости у него. Душегуб, правда, и к своим, и к чужим: ежели что не по нему, так за ноги - и в воду. Ох, душегуб! Но награбленное честно делит…
Для разбойничьего ремесла Гришка оказался человеком не слишком подходящим. Силой не вышел, держали его все за трусоватого. Так оно, наверное, и было. Но главное, надругательство над людьми и их собственностью он считал всегда делом богопротивным. На разбой его брали редко, правильно рассудив, что пользы никакой ждать не придётся - только под ногами будет путаться. Скорее всего погнали бы Гришку давно прочь, если бы не владел он редким и важным искусством - грамотой.
В бескрайних муромских лесах, где, по преданиям, лишь разбойники да нечистая сила и водятся, по свирепости и умению равных их шайке не было. Как-то схлестнулись они с ватагой знаменитого Георгия Висельника, который считал: только он в здешних лесах наипервейший и наиглавнейший и все должно быть по нему. Жаркий вышел тогда бой, жестокий. Когда Роман Висельнику саблей голову отсек, оставшиеся головорезы сдались на милость победителя, пообещав честно служить и во всем новому атаману подчиняться. Так что разбойников почти вдвое больше в шайке стало и такие дела пошли, даже чертям - и тем в округе, наверное, тошно стало.
Что Романа Окаянного с тех мест благодатных сдвинуло и понесло в края, гораздо хуже для лихого дела приспособленные, где и лес пожиже да и купчишек поменьше - это только одному ему и ведомо. Собрал он однажды всех и махнул рукой:
- Идем, братва, из этих мест!
Тогда Пафнутий, шебутной малый, бунт поднял:
- Как? Зачем? Да чего мы там не видали?
Подбил бунтарь нескольких братьев на раскол, и ушли они за ним. Да только немного их оказалось, поскольку все знали: Пафнутий - человек пустой и болтливый, каши с ним не сваришь. Так и получилось. Доходили слухи, что изловили их всех по-глупому да четвертовали принародно, а чтоб другим неповадно было безобразия учинять и честный народ по лесам тиранить - прибили их отрубленные руки к столбам вдоль дороги.
Ну, а у тех, кто с Романом остался, особых поводов для сожаления не было. Рыскала братва по окрестностям, еду да выпивку добывая, девок насильничая да купчишек на дороге поджидая. А однажды даже деньги, что государю с налогов шли, взяли. Как про это атаман прознал - непонятно. Ведь и час, и место, и какая охрана будет - все ему известно было. Поговаривали, что у Романа глаза и уши в городе имеются, притом чуть ли не из таких, которые знают, что у самого воеводы дома водится…
Наскоро сколоченные и вырытые землянки возвели при участии и под руководством здоровяка Мефодия - хорошего знатока плотницкого дела. Даже самой лютой зимой в них было тепло. Место для убежища Роман нашел удобное и неприступное. За год, что находилась там шайка, к ним не то что слуги государевы не сунулись, но даже случайный путник поблизости не прошел. Да оно и неудивительно. К островам посреди обширных Мертвых болот мог бы пробраться только человек, который прекрасно знал эти самые болота. Таковых, похоже, на Земле имелось немного. И один из них - атаман Роман.
Пейзаж, к которому разбойники уже успели привыкнуть, открывался из логова безрадостный. Хлюпающая, будто живая, зелено-коричневая топь. Колючий непроходимый кустарник. Изогнутые, увечные с виду, березки и убогие сгнившие коряги. Простирались болота на многие и многие мили, и даже если б нашелся тот, кто пройдет по трясине, как посуху, заблудился бы тут и не отыскал дороги назад.
Да что и говорить, место было нездоровое, гиблое, но люди, собравшиеся тут, как нельзя лучше подходили к нему. С бледной, зеленоватого оттенка кожей, спутанными волосами, горящими мутными глазами. Что-то было в их лицах такое, что глядя на них, возникало ощущение, будто не от земли они, как крестьяне, не от неба, как благочестивые христиане, а от тумана зыбкого болота. И все для них смазано, призрачно: смерть-жизнь, бытие-небытие, свет-тьма. Будто витал над каждым из этих людей зловонный болотный дух, впитывался в каждую частичку тела, овладевая сутью без остатка… Все эти невеселые мысли лезли в Гришкину голову, и он со страхом ощущал, как сам пропитывался гнилостным духом и может навсегда остаться здесь…
Потрескивали поленья в костре, в большом закопченном оловянном баке булькало варево, которого с лихвой должно было хватить на всю братву. Около бака суетилась Матрена, Лукерья же сидела рядом и разделывала на доске куски мяса. Около землянок было свалено оружие - сабли, пики, топоры. Один из разбойников полировал клинок, сидя на корточках и что-то насвистывая. Остальные занимались делами бесполезными - резались в кости, дремали, жевали какие-то листья. Вокруг костерка у самой воды расселась компания тех, кто любил почесать языками.
- Э-э, - протянул татарин, потирая рукой лысую голову. - Как же мы оплошали. Какие девки там были, ай-яй-яй!
- А жратвы столько… Наверное, не счесть, - вздохнул Мефодий, потирая пальцами толстые щеки. - И вино, и брага наверняка отменные. Очень уж этот злыдень - староста Егорий, так его расстак, до жратвы и до выпивки хорошей охоч.
- Ха, ха, Мефодька, - рассмеялся татарин, который почти всегда улыбался и не упускал случая побалагурить, - видать, прослышал Егорий, что такой зверь, как ты, в лесах завелся, и понял, что ни браги, ни жратвы, ни баб своих не видать ему теперь, вот с горя засаду и поставил.
- Эх, чертяка, тебе бы лишь бы ртом своим беззубым лыбиться, а у нас жратва и пойло скоро выйдут. Что делать тогда будем? - обеспокоенно произнес Мефодий.
- Ха, не пустил староста в свой огород, - не унимался татарин. - Только тебя, Мефодька, испугался. Нас-то что бояться? Нам много не надо. Ты ж - дело другое. Вон, какое пузо отрастил!
Действительно, живот у Мефодия был необъятный, аппетит еще более, за что и прозвище хозяин живота заслужил соответствующее - Пузо.
- Эка, разошелся, морда татарская, - беззлобно хмыкнул Мефодий, удовлетворенно возложив руки на свой живот. - Не особо шуткуй, а то и зашибить могу.
- Ладно, Мефодька, коль Старостины закрома не по тебе оказались, на, нашей бражки отведай, - татарин протянул свою кружку с пойлом. Лицо у Мефодия просветлело, он схватил угощенье и в три глотка опорожнил содержимое.
Едва прислушиваясь к разговору, рядом сидел, облокотившись на свой огромный топор, угрюмый и злой… Евлампий-Убивец. На ухе его запеклась кровь - след от стрелецкой сабли. На затылке вздулась здоровенная шишка - ударил ведь кто-то дубьем, да еще в самый сладкий момент. Найти бы кто. И вот тогда…
Он поднял свои прозрачные глаза и прикрикнул:
- Хватит кривляться, шуткарь… А тебе, Мефодий, лишь бы пузо набить… Ох, худо мне!
- Нам тоже худо, - пожал плечами татарин. - Жалко и Селезня, и Егорку Рваного, и всех других. Хорошие, удалые братцы были.
- Леший с ними, с твоими удалыми братцами! Сколько Господь отмерил кому - так тому и быть. Чего жалеть-то?
- Эх, Евлампий, что же ты говоришь такое? - укоризненно произнес сидящий на бревне и греющий руки у костра разбойник по имени Сила.
Внешность его вполне соответствовала имени. Был он широкоплеч, массивен, казался толстым, но жир в нем напрочь отсутствовал, одни лишь крепкие мышцы. На мощной шее сидела тяжелая голова, глаза настороженно поблескивали из-под неприветливо сдвинутых бровей. Сразу было видно, что человек этот опасен и очень могуч, способен на многое. На правой руке Силы недоставало двух пальцев, за что он и получил кличку Беспалый, лицо и руки украшали шрамы - следы многих схваток, в которых приходилось участвовать. Следы побоищ придавали ему еще более устрашающий вид, обычно у противников душа уходила в пятки, и недаром. Бился Сила всегда хорошо, ожесточенно. И мало кто мог с ним сравниться во владении секирой или огромной дубиной, которой он играючи сшибал наземь лошадь со всадником.
- Сам повел людей на гиблое дело, погубил, а теперь словом добрым вспомнить их не желаешь, - покачал головой Сила.
- А кто знал, что дело гиблое? - воскликнул Убивец. - Ты, что ли? Так чего же тогда сразу не сказал?
Сила пожал плечами, а Евлампий поднял глаза, и они уперлись в Беспалого. Прочитать в них что-либо было невозможно, но мелькнуло нечто похожее на вызов.
- Не, братцы, неспроста все это, - еще шире улыбнулся татарин. - Чую, что неспроста.
- Что - неспроста, татарская твоя морда? - спросил Мефодий, грустно глядя в пустую кружку. - Как с тобой ни поговоришь - всегда у тебя все неспроста.
- Где же это Мефодька видел, чтобы городовые стрельцы просто так по деревне околачивались? Ждали они нас там, - произнес татарин.
- Ждали, - тупо повторил Убивец.
- И чего это они нас там ждали? - громко заржал здоровяк Мефодий, отбросив прочь пустую кружку и плотоядно облизываясь. - Они же не знали, что мы туда придем. Эх, татарин ты и есть татарин! Заранее только сватов ждут.
- Мефодька, ты все мозги в кружке размочил. Ежели ждали, значит, какой-то соловей насвистел - вон они, родимые, прям в клетку летят…
- Можа, секрет, какой у нас высмотрел?
- Дурень ты, Мефодька. Кто ж наобум в лесу секреты ставит? Не подходит… Кто, кроме нас, знал, что мы к старосте в гости собрались? - не отставал татарин.
- Никто… Слышь, Хан, чем языком-то молоть, лучше еще бражки принеси.
- Дурачина ты простофиля. Если никто, кроме наших, об этом не знал, значит, среди нас и есть тот соловей, что про все воеводе и старосте напел.
- Ну да, - удивленно посмотрел на татарина Мефодий. В его глазах промелькнула искорка интереса. - И кто же это такой?
- Не знаю. Но кто-то есть, ха-ха. Наверное, кто больше всех вынюхивает, везде шастает, чтоб узнанное про нас воеводе в клюве принести. А кто именно - не ведаю.
- Ну-у, - расстроился Мефодий. - Я уж думал, ты сразу скажешь, кому башку сворачивать. Хм, шастает… Мало ли кто куда шастает. He-а, так долго будем искать. Бог с ним, с соловушкой с этим.
- А если снова продаст?
- Такова, значит, горькая судьбинушка наша, - вздохнул Мефодий.
- Продаст, - неожиданно тихо, под нос, как змея, прошипел Убивец, но его услышали все. - Кто?
- Вряд ли из тех, кто в деревню к старосте ходил, - пожал плечами татарин. - Дурак он, что ли, нарываться.
- Нет, - голос у Убивца теперь был равнодушен и безжизнен. - С нами он был - сердце мне говорит. Привел нас на погибель… Нелегкая смерть его ждет. Ох, нелегкая…
Исподлобья, дьявольским своим взором он обвел сидящих у костра. У Гришки все внутри оборвалось, когда мутные глаза Евлампия остановились на нем.
"Вот так и выглядит смерть, - подумалось Гришке. - Эта смерть не будет так добродушна и мягка, как та, в зимнем лесу".
Но Убивец отвел взор и прохрипел:
- Дознаюсь… Ох, нелегкая смерть…
Глава 5
ЛИТВА. В ТРОКСКОМ ЗАМКЕ
"Трокский замок величаво возвышался над озерной гладью, и чтобы попасть в него, необходимо было воспользоваться помощью перевозчиков, сновавших на своих утлых челнах от пристани к острову и обратно.
День клонился к вечеру, когда начальник отряда псковских лучников пан Ян Бельский с сотником и десятком воинов подъезжал к переправе.
- Эй, перевозчики! Срочно доставьте нас в замок! - мощным басом прокричал пан Бельский.
- Никак невозможно, ясновельможный пан! - отвечал с глубоким поклоном один из литовцев, ведавших переправой.
- Что за черт? Почему?
- У нас строгий приказ от самого князя Витовта Кейстутовича ни в коем случае не возить господ с оружием в замок.
- Давно ли вы получили сей приказ? - осведомился пан Ян.
- Сию минуту! Говорят, что проклятые крыжаки опять что-то замышляют супротив нашего князя-солнышка… Да еще говорят, что их всех побили, более тыщи… - ответил кто-то из перевозчиков.
- Ну, если десяток драбантов - тыща, то двенадцать рыцарей ордена меченосцев сойдут для этих дураков за тьму тьмущую! Быстро до них слух дошел о нашей скромной победе… - усмехнулся пан Ян, обращаясь к сидящему в седле сотнику, а перевозчику крикнул: - Мы же не крыжаки!
- Знаю, ясный пан, да приказ больно строг. А вот сюда, кстати, гребет княжий посыльный. Видно, заметил вас из окон замка. Он и распорядится насчет переправы.
Действительно, к пристани подходила небольшая барка, в которой восседал на покрытой красной кошмой скамье престарелый помощник каштеляна замка, подчаший шляхтич Кобзич. Он, конечно же, сразу узнал младшего сына знаменитого Здислава Бельского, носившего на своем щите герб Козерога.
- Челом бью, ясному пану! - закричал он, как только барка коснулась пристани. - Добро пожаловать в Трокский замок! А наш государь уже соскучился по тебе. Только за обедом вспоминал…
Кобзич кое-как на нетвердых ногах ступил на деревянный настил. В то же время и Ян Бельский соскочил со своего коня. Шляхтичи обнялись по давней сословной традиции, существовавшей среди польских дворян.
- Перевозчики, немедля доставьте всех воинов с оружием в замок! - приказал он литовцам, а сам вместе с гостем отправился в обратный путь на той же барке.
- Наслышаны мы про ваши подвиги, ясный пан! - говорил Кобзич, обращаясь к Бельскому. - Хорошо бьете проклятых крыжаков. Да, по правде сказать, где найдешь сегодня еще таких знатоков военного дела, как псковские лучники. Ведь это самые меткие стрелки в наших землях!
- Да, великий князь знает, из кого надо набирать свою личную гвардию, - как бы вскользь заметил Бельский.
- И знает, кого ставить над ними сверху! - польстил подчаший и тут же спросил: - Не слышно ли чего о грядущей войне? А то ведь сабли в ножнах ржавеют.
- Хотел бы я проникнуть в мысли нашего князя, - развел руками начальник лучников. - Скрытен наш государь, да и правильно…
- Это правда! Так-то он все больше молчит, а на завтра объявляет поход, никому и невдомек. Налетит, как сокол, на вражью рать и - аминь! Да и пора уже пощипать перья у этих проклятых схизматиков! Совсем они обнаглели…
- Верно, молвишь! Один враг у Литвы и Польши - немец! Правда, москали - тоже еретики, но они все ж-таки славяне. И сколько их князей полегло у реки Ворсквы с мечами в руках! Только тот, кто дрался плечом к плечу с русичами, может уважать их и удивляться им!.. Я поляк и католик, но клянусь Святым Станиславом, на поле брани я побратался и с русскими, и с жмудинами, даром что последние - настоящие язычники! Но это - не беда… Не понимаю только одного, почему двоюродный брат нашего великого князя Витовт Кейстутович все еще пребывает в язычестве?.. - пожал могучими плечами Ян Бельский.
- На все воля Божья. Каждый познает Господа и поклоняется ему, как знает! Ведь не так давно и сам великий князь не являлся христианином, однако снизошел на него свет истиной веры! Так будет и с братом его, попомни мои слова, - пояснил Кобзич.
Когда Бельский оказался в замке, его провели в высокий зал, расписанный картинами из недавнего прошлого.
Окруженный толпою слуг и придворных в глубине зала стоял мужчина среднего роста, плотного телосложения. Он отдавал распоряжения резким, странного металлического тембра голосом. Привычка повелевать слышалась в каждом его слове, чувствовалась в каждом жесте. Это и был сам князь Жмуди Витовт Кейстутович, которого немцы и поляки называли Витольд.
Заметив Бельского, князь будто переродился. Глаза его засветились видимым удовольствием. Он встал и быстро пошел навстречу вошедшему. Гость хотел по обычаю преклонить колено, но Витовт не допустил этого и горячо обнял сына своего ратного товарища, с которым делил пищу и кров во многих походах.
- Рад, что ты смог наконец приехать сюда. Как тебе служится у этого несносного выскочки - князя Скиригайлы? Он все еще считает себя владетелем всей Литвы, а король польский Ягайло - его брат - во всем ему помогает и поддерживает? - поинтересовался он.
- Думаю, недолго осталось ему числиться в правителях… - только и заметил Бельский.
- Вот об этом я и хотел с тобой перемолвиться. Но подожди, не здесь и не сейчас. Везде полно предателей, - предостерег Витовт.
- А я-то хотел поговорить еще и о том, что пора бы выступить и против несносных крыжаков! Время пришло, - горячо произнес пан Ян.
- Не спеши, мой молодой друг. Доберемся и до них. А сейчас я готов связаться с самим сатаной, только бы изгнать Скиригайлу из захваченного им Витебска. Этого я хочу! - не менее горячо ответил Витовт.
- Нет, немцы вам этого не простят. Будет новая война! - покачал головой пан Ян.
- Что будет, то будет, - сказал Витовт, дружески похлопав Бельского по плечу.
Только поздним вечером пап Ян смог вернуться к своим лучникам, коротавшим время за игрой в кости. Сотника среди них не было.
- Где Олекса? - спросил он у подчиненных.
- Не в себе он, ясный пан. Ходит, как привидение, по крепостной стене. Там его и найдешь, - ответил один из десятников.
Действительно, сотник Олекса Смелый неприкаянно бродил по каменным лестницам, ведущим на стены крепости. Иногда его приветствовали знакомые стражники, охранявшие наиболее уязвимые для проникновения врага места. Но Олекса не отвечал на приветствия, словно сомнамбула следовал он по узким ходам и переходам, освещенным только неверным светом факелов. С того самого дня, когда впервые встретил на балу в доме Бельских панну Ядвигу и перебросился с ней парой слов, он чувствовал стеснение в груди. Все мысли теперь у него были обращены только на эту белокурую гордую красавицу.