Марта кивнула. Она смотрела на мостовую перед собой и молчала. Ее молчание длилось несколько минут, и тишина постепенно обретала что-то угрожающее.
- Понимаешь, что это значит? - произнесла она с укоризной.
- Ты была так же неверна своему мужу, как и он тебе.
- И все же есть большое различие. Тебе это известно. По уголовному уставу для такой, как я, это может означать смерть; а если мне повезет, то изгнание. Но если за меня возьмется инквизиция, то я наверняка закончу костром, вместе с детоубийцами и содомитами.
- Надо заставить его замолчать, - заявил Леберехт. - И этот малый будет молчать, положись на меня!
Бывают дни, когда кажется, что весь мир ополчился против тебя. Таким было и это воскресенье августа, когда солнце немилосердно палило с небес, а люди укрывались в прохладе своих домов.
Леберехт очень беспокоился о Марте; даже если она, как и прежде, отвергала его, он был уверен в том, что ее подавленная страсть в ближайшем будущем снова проснется. Чувства можно подавить, но не погасить.
Но как ему заставить этого подлого возчика замолчать? Только с помощью денег с Ортлибом не справиться, это ясно. Да, он может дорого купить его молчание, но вряд ли ничтожный шантажист успокоится. Наверняка он будет ставить все новые и новые требования.
Измученный мрачными мыслями, Леберехт вернулся домой, в переулок Красильщиков, где вдова Ауэрсвальд встретила его с особой суетливостью и пригласила для беседы в большую комнату, которой пользовалась лишь по праздникам и особым поводам.
Восьмиугольный стол из хвойного дерева был окружен гнутыми складными стульями. У стены, рядом с дверью, стоял темный одностворчатый ларь, увенчанный зубцом в итальянском стиле, а напротив - скамья с подушками из утрехтского бархата. Круглые оконные стекла даже в солнечный день пропускали в комнату лишь сумрачный свет.
По настоянию вдовы Леберехт занял место среди бархатных подушек и напряженно ожидал, какие новости она сообщит ему.
- Дом этот слишком велик, - издалека начала хозяйка, - и после смерти моего покойного мужа многие комнаты стоят пустыми…
- Не собираетесь же вы продать свой дом?
- О нет! Но я решилась взять к себе второго жильца, которому, как и тебе, не хватает домашнего тепла. Это моя кузина Магдалена.
Вдова Ауэрсвальд распахнула дверь, и в комнату, явно испытывая неловкость, вошла улыбающаяся Магдалена, дочь оценщика шафрана Пиркхаймера, которую Леберехт повстречал довольно странным образом. Ее длинные волосы были убраны под сетку, а сама она нарядилась в дорогое воскресное платье с пышными рукавами.
- Это ваша кузина? - изумленно спросил Леберехт.
Магдалена рассмеялась, но, прежде всего, смеялись ее чудесные голубые глаза.
- Старший брат моего отца был отцом вдовы Ауэрсвальд.
- Совершенно верно! - подтвердила вдова. - Мать Магдалены умерла при родах, и девушке несладко пришлось у своего отца, богатого Пиркхаймера. Он непременно хотел, чтобы его младшая дочь постриглась в монахини, но Магдалена не рождена для жизни за монастырскими стенами. Пиркхаймер только и знает, что свои дела обстряпывать, он никогда не заботился о Магдалене. Он для того и хотел отправить ее в монастырь, чтобы жить в покое и не испытывать угрызений совести. У этого человека невыносимо тяжелый характер.
- Это я уже понял, - согласился Леберехт.
- Ты с ним знаком? - Вдова изобразила удивление.
- Знаком с ним и с его прекрасной дочерью. Я только не знал, что вы - родственница Пиркхаймера.
Магдалена, которая казалась более раскованной, чем тогда, когда он встретил ее в Гавани, заметила:
- В маленьком городе вроде этого все в какой-то степени родственники. - И продолжила на одном дыхании: - Простишь ли ты мне недавний отказ? Мой отец - тиран.
- Чудовище! - вставила вдова.
- Да, он не знает жалости, если речь идет об осуществлении его воли. Он хотел видеть меня в монастыре, поэтому следил за каждым моим шагом. Я надеялась, что смогу избежать этих преследований, но от него не оставалось сокрытым даже то, когда я улыбалась мужчине, стоявшему на другой стороне реки. Тут я встретила вдову Ауэрсвальд и открыла ей свое сердце. Ей удалось наконец убедить моего отца, что я никогда не приму постриг и нуждаюсь скорее в домашнем уюте, чем в строгом воспитании.
Леберехт с пониманием кивнул. Нежданная близость красивой девушки смутила его почти так же, как и роковая встреча с Мартой, и пробудила в нем смутное чувство стыда. Глядя в светящиеся голубые глаза Магдалены, Леберехт спустя короткое время засмущался, сам не понимая почему. Он не знал, куда деть глаза, и краснел, как юный студент иезуитов.
От вдовы Ауэрсвальд не укрылась застенчивость жильца, поэтому она предпочла удалиться, сославшись на заботы по кухне. А Леберехт с Магдаленой так и сидели молча, пока девушка не заговорила первой.
- Надеюсь, ты не сердишься на меня, - произнесла она и опустила глаза.
- С чего я должен на тебя сердиться?
- Ну, потому что все так вышло.
- Вероятно, это неотвратимость судьбы, - рассудительно ответил Леберехт. - Философы древности называли это ананке.
Магдалена хихикнула.
- Ага. Но если уж быть честной - а ведь мы хотим быть честными, не правда ли? - я немного помогла судьбе.
Леберехт удивленно взглянул на девушку.
- Когда я увидела тебя впервые, ты мне очень понравился. Но я знала, что мой отец запретит мне всякое общение с тобой. Тогда я прибегла к волшебному средству: в каждый башмак положила по пучку дымянки и в буквальном смысле слова наступила на него ногой. Считается, что дымянка спасает от меланхолии и приводит женщину к подходящему мужчине.
- Ты думаешь, что мы не случайно встретились здесь?
Магдалена зажала между коленями сложенные ладони и смущенно улыбнулась. Леберехт приблизился к ней и строго заметил:
- Это неправда! Ты шутишь со мной?
- Нет, конечно нет! - возразила Магдалена и призналась: - Хотя порой, когда у меня тяжело на сердце, я шучу, вместо того чтобы плакать. С тех пор как мы с тобой повстречались, я молю Господа и всех святых, чтобы они смилостивились надо мной и послали мне мужчину, которого я встретила в Гавани. Разузнав, кто ты такой, я искала способ оказаться поближе к тебе. Леберехт, я люблю тебя, я люблю тебя больше всего на свете. Умоляю, не отвергай меня и мою искреннюю любовь! - При этом она опустилась на колени и обняла ноги Леберехта.
Тот стоял как громом пораженный, не сознавая, что с ним происходит, и впав в безучастное молчание. Он даже не смел коснуться волос Магдалены.
- И ты не знаешь, что мне на это ответить? - спросила девушка, не поднимаясь с колен. В ее голосе звучали разочарование и грусть.
Для Леберехта все это случилось слишком неожиданно. Любовные клятвы Магдалены он воспринял скорее как увлечение, а не серьезное признание. Тем не менее он чувствовал себя польщенным. Еще никогда женщина не объяснялась с ним подобным образом.
- Знаешь, - сказал Леберехт, помогая девушке встать на ноги, - бывают ситуации, когда каждое слово скорее разрушает..
Магдалена поправила сетку для волос и расположилась на лежанке-сундуке. Лицо ее было серьезно; она пыталась осмыслить слова Леберехта.
Девушка сидела с опущенной головой, хрупкая и опечаленная, потому что представляла себе его реакцию совсем иной: возможно, непроизвольной, дикой, но в любом случае радостно возбужденной. Леберехту вдруг стало жаль ее. Конечно, Магдалена - красавица, созданная для любви; она обладает прелестью цветка и непосредственностью ребенка и, что самое главное, близка ему по возрасту. И все же ей недостает той страсти, той чувственности, какие привлекали его в Марте.
- Ну и где же волшебная сила дымянки? - чуть не плача, посетовала Магдалена.
Леберехт поставил стул рядом с ней, сел и сказал:
- Магдалена, ты обращаешься ко мне с такой откровенностью, что и я хочу быть с тобой откровенным. Ты - чудесная девушка, и тот мужчина, который однажды получит тебя в жены, может считать себя более чем счастливым…
- А ты? Ты не мог бы тоже считать себя счастливым?
Леберехт молчал.
- Понимаю, - с грустью произнесла Магдалена, - ты меня не любишь!
- Нет, ничего ты не понимаешь! Я хочу тебе все объяснить.
- Ты ничего не должен мне объяснять. Ты - свободный мужчина и можешь делать, что пожелаешь. Только держи руки подальше от замужних женщин, ибо нарушившая брачные узы рискует своей жизнью. А такое никогда не остается тайной!
Леберехт выглядел смущенным. Он не знал, что творится у Магдалены в душе. Боже, ведь то, что говорит эта девушка, могло означать, что ей известно о его близких отношениях с Мартой!
- И нечего меня обманывать! - В прекрасных глазах Магдалены сверкнула ярость. - Ты любишь нарушительницу брачных уз, которая по возрасту годится тебе в матери. Очевидно, ты в этом нуждаешься, а потому не собираешься бросать ее. Так иди же к ней!
- Как можешь ты так неуважительно говорить о порядочной женщине! Хотя Марта и могла бы быть моей матерью, она вовсе не старая. Она красива и желанна сверх всякой меры.
- Должно быть, ты действительно любишь Марту, если защищаешь ее честь. Она - изменница!
- Она - святая; она помогает бедным и живет в благочестии.
- Ну, ее трудам праведным есть объяснение. Она совершает покаяние.
Леберехт вскочил.
- Откуда тебе вообще известно о Марте Шлюссель?
Магдалена не ответила. Она начала всхлипывать, как маленький ребенок, а потом вдруг кинулась в ноги Леберехту.
- Ты должен забыть эту женщину! - воскликнула она, захлебываясь слезами. - Клянусь Богоматерью, ты погубишь собственную жизнь и жизнь этой женщины. Ты должен бежать на другой край земли, где никто не знает ни твоего имени, ни твоей судьбы, и, если захочешь, я буду сопровождать тебя.
Леберехт не находил слов. У него появилось ощущение, будто эта красивая девушка уличила его и теперь он зависит от нее, как и от вымогателя Ортлиба, - с той лишь разницей, что Магдалена действительно любила его. Но откуда она узнала о его отношениях с Мартой?
Леберехту недоставало храбрости, чтобы заставить Магдалену говорить. Конечно, она не станет честно отвечать на его вопросы; так далеко, вероятно, ее честность не простирается. Поэтому он высвободился из ее объятий и отправился бесцельно бродить по городу.
На другой день, с двадцатью гульденами в кармане, Леберехт пустился на поиски возчика Ортлиба. Как и ожидалось, он нашел его в Тойерштадте, где старый Шлюссель держал конюшню для своих лошадей. Ортлиб, вооружившись скребницей, занимался лошадью и напевал расхожую кучерскую песенку, когда к нему неожиданно подошел Леберехт.
- А, благородный господин каменотес из гильдии каменотесов! - воскликнул Ортлиб, и на его обветренном красном лице появилась коварная ухмылка.
Ничего не ответив, Леберехт схватил пропахшего конским потом возчика за рукав, выволок его из конюшни и прижал к одному из лежавших во дворе тюков соломы.
- Не будем понапрасну тратить слова. Ты знаешь, о чем речь.
- Понятия не имею, - нагло заявил Ортлиб, изобразив удивление. - О чем говорит благородный господин каменотес?
Леберехт толкнул возчика в грудь, и тот наигранно вскрикнул:
- Хочешь драки? Давай!
Невысокому от природы возчику ежедневное обращение с лошадьми неожиданно придало силы, и Леберехт засомневался, уступит ли он ему в выдержке и выносливости.
- Возможно, мы могли бы решить нашу проблему иначе, - сказал юноша примирительным тоном.
- Ах, конечно. А о чем речь?
- О супруге твоего господина!
- А, ну да, о Марте Шлюссель, этой похотливой бабенке!
- Не пристало тебе говорить так о своей госпоже.
- Значит, мне не пристало? А тебе, каменотес, пристало так говорить о Марте Шлюссель? - Глаза Ортлиба зло блеснули, и он решительно произнес: - Она - нарушительница семейных уз!
- Откуда ты это знаешь?
Ортлиб ткнул пальцем себе в лицо.
- Видел собственными глазами, причем неоднократно!
- Так же, как ты видел моего покойного отца?
- Не знаю, о чем ты толкуешь, каменотес. Но в комнате жены моего господина окошко выходит на лестницу, и тот, кому Бог дал глаза, может видеть в это окошко совершенно чудные вещи… Например, госпожу, которая совокупляется со своим приемным сыном подобно дикой амазонке или…
- Молчи, жалкий доносчик! - перебил его Леберехт. - Кому ты доверил это свое знание?
- Никому! - На сей раз Ортлиб изобразил негодование. - Разве я с ума сошел? То, что видели мои глаза, - это мой капитал! Как и тогда, когда я видел твоего умершего отца. Но в тот раз я заговорил, а теперь могу и промолчать.
Хамский тон возчика едва не вывел Леберехта из себя, и он с трудом сдерживался, чтобы не придушить его. Несмотря на то, что все в нем восставало против этого, Леберехт полез в карман, достал оттуда кошелек и кинул его на солому:
- Этого довольно, чтобы купить твое молчание? - спросил юноша.
Ортлиб схватил кошелек и, увидев в нем двадцать золотых гульденов, воскликнул:
- О, благородный господин каменотес щедр! Можешь на меня положиться. Я буду нем как могила. - Деньги моментально исчезли в его кармане.
В душе Леберехт уже пожалел о том, что бросил столько денег в пасть возчику.
- И чтобы больше ни слова о том, что ты видел! - крикнул юноша уже на ходу.
Ортлиб поднял руку, как будто собирался дать клятву.
- Ни слова. Можешь положиться на меня, каменотес! Скажем так, до Сретения! Тогда ты должен принести такую же сумму и вновь напомнить мне о моем молчании.
С тех пор как судьба столь неожиданно обернулась против нее, Марта больше не находила покоя. Она относилась ко всем и всему с недоверием, но в первую очередь страдать от ее строгости приходилось прислуге. Слуги и служанки трактира на Отмели, которые были особенно преданы своей госпоже за ее доброту, не переставали удивляться такому внезапному превращению. Марта пребывала в том состоянии внутреннего возбуждения, которое порой за ночь меняет характер человека.
И если до сих пор хозяйку отличали великодушие и добросердечие, то теперь в обращении с людьми из своего окружения она вдруг стала холодной, замкнутой и злопамятной. Многие спрашивали себя, что за злой дух вселился в Марту Шлюссель?
Эти перемены самым естественным образом отразились и на ее внешности, хотя вряд ли можно было утверждать, что это повредило женщине. Тонкость и мягкость ее черт уступили место некоторой жесткости; к тому же теперь она носила волосы на строгий пробор и, стянув их, собирала в большой узел. Все это придавало ее облику оттенок горечи и делало еще красивее.
Была ли причиной перемена в Марте или просто стечение обстоятельств (Людовика, архиепископская девка, со дня на день должна была покинуть город), но Якоб Генрих Шлюссель, трактирщик с Отмели, казалось, вновь начал проявлять интерес к своей жене.
Это случилось столь неожиданно для Марты (а именно ранним утром, когда женщина умывалась над деревянным корытом), что она закричала, поскольку ей показалось, что супруг покушается на ее жизнь. Марта и припомнить не могла, когда Шлюссель в последний раз приближался к ней с супружескими намерениями, поэтому восприняла его неловкие прикосновения скорее как грубое приставание, нежели ласку, и с криками убежала в свою комнату.
Шлюссель, тяжело дыша, последовал за ней, и ему удалось схватить ее прежде, чем она успела запереть дверь своей комнаты.
- Ты - моя жена! - пыхтел Шлюссель в заметном возбуждении. - Твой долг - быть покорной мужу!
- А каков твой долг, господин мой? - воскликнула Марта, пытаясь высвободиться из его объятий. - Разве не долг порядочного человека - чтить свою жену и не бесчестить ее имя общением с девкой? Где же она, твоя девка? Бросила тебя!
- Молчи! Это не твое дело! Ты - моя жена и должна быть покорна моей воле. Я требую своего права, и это так же верно, как то, что я зовусь Якоб Генрих Шлюссель и женат на тебе.
- Женат? - Марта издевательски рассмеялась. - Наша женитьба ограничилась праздником у соборного священника. Уже на следующий день ты пошел своим путем. С тех пор ты провел больше времени в постели Людовики, чем в собственном доме. Ты думаешь, я не знаю, почему она исчезла? Весь город шепчется о том, что вымоченные в уксусе рыбьи пузыри не помогли ей и что она беременна то ли от епископа, то ли от тебя, то ли от другого бездельника. Во всяком случае, ее видели с брюхом, как у жабы, а потом вдруг ее стать вновь стала такой же, как прежде. Теперь за ней гоняется инквизиция. Это значит, что она стала творить ангелов.
Шлюссель отпустил жену и сел на кровать. Казалось, слова Марты задели его за живое. Он спрятал лицо в ладонях, в то время как Марта продолжала одеваться.
- И что же, если так? - Шлюссель взглянул на жену, которая не удостоила его взглядом.
- Тогда ее ожидает костер, - ответила Марта. - И боюсь, что ей не поможет даже архиепископ.
Марта удивлялась себе, своему мужеству говорить так в ее ситуации. Но, возможно, это было мужество отчаяния, а в душе ее накопилось столько презрения, что она уже не могла остановиться. Итак, она продолжала:
- Твои деньги, господин мой, испортили тебя. Ты думаешь, что все можно купить: достаток, любовь, счастье. На самом деле ты лишь обманываешь себя и становишься все несчастнее день ото дня. Богатство, как сказал августинец Лютер, когда он еще благочестиво жил в своей келье, - это самый малый дар, который Бог может дать человеку. Потому обыкновенно и дает он богатство грубым ослам, которые ничего иного недостойны.
Шлюссель, вскипев от ярости, бросил жене в лицо:
- А разве сама ты не живешь, как шлюха, с моего богатства, причем живешь неплохо? Я ведь не насильно вел тебя к алтарю! Ты шла добровольно.
Но тут Марта вновь возвысила голос и с презрением посмотрела на Шлюсселя.
- Тебе ведь хорошо известно, что мы были обручены нашими родителями, как это принято у честных горожан. Мне тогда исполнилось всего лишь двенадцать, и у меня не было иного выбора, как только подчиниться их воле. Если бы Господь не подарил мне в первые годы сына, я сбежала бы от тебя уже через год.
- Это мой сын. Это плод моего воспитания!
- В самом деле так! В юном возрасте он бежал из дома и ушел в монастырь…
Марта осеклась, испугавшись собственных слов.
- …Где он делает честь своему отцу. Судя по последним новостям из Италии, Кристоф хорошо продвигается в университете. И хотя это приносит меньше дохода, чем трактир на Отмели, отец благодаря сыну пользуется большим уважением.
Услышав, с каким самодовольством разглагольствует муж, Марта исполнилась беспомощной ярости. Святая Дева! Она едва сдерживалась, чтобы не потерять самообладания и не совершить глупости, о которой потом пожалеет. Марта была в смятении, но знала наверняка: она не желает больше жить под одной крышей с этим мужчиной.