Неожиданно для него Плеве назначил встречу бывшему подчиненному у себя на квартире, почти ночью. Служа с Вячеславом Константиновичем много лет назад, Лыков никогда не был к нему близок – мелкая сошка. Но знал всю его семью, бывал у него дома, изредка выполнял конфиденциальные поручения Орла . Теперь он был поражен, как все изменилось. Прежде в старой квартире на Большой Морской, против реформатской церкви, было скучно, но уютно. Народу жило много, с тестем и детьми пять человек. Сын Николай, молчаливый мизантроп, почти не показывался в комнатах. Тесть, старик Уржумецкий-Грицевич, любил длинные занудные разговоры о прошлом. А супруга Плеве Зинаида Николаевна, как могла, пыталась развлекать гостей. Выходило это у нее неважно. Оживление в семейный уклад вносила дочь Елизавета, веселая и добродушная барышня.
Теперь все было по-другому. Елизавета вышла замуж, сын жил отдельно, тесть умер. Зинаида Николаевна, измученная бесчисленными изменами супруга, перестала показываться на людях и, как говорили, очень подурнела. Высокий, седоусый, с решительными чертами лица и умными проницательными глазами, Плеве принял гостя один. Он теперь жил в казенной квартире МВД прямо в здании Департамента полиции, на Фонтанке, 16. Квартира была на первом этаже, два окна выходили на набережную. Лыков всегда недоумевал: как можно здесь поселиться? Бросить бомбу с улицы ничего не стоит…
– Садитесь, Алексей Николаевич. Чаю или, быть может, коньяку?
– Лучше чаю, Вячеслав Константинович.
– Как угодно. Ну, что произошло у вас с Лопухиным? Вы повидали уже столько директоров департамента, могли бы, кажется, и с этим договориться.
Сыщик знал, что Плеве, при всей кажущейся суровости, очень трогательно заботился о своих сотрудниках, даже рядовых. И он честно рассказал о тех разногласиях, что возникли у него с директором. Да, иногда коллежский советник переступал границы закона. Но для пользы дела! Мог и челюсть сломать негодяю, который не хотел признаваться. Пару злодеев выкинул в окно, когда был помоложе. Жестко вел допросы, мог подделать нужную улику, если с доказательствами возникали проблемы. Плеве как профессионал должен его понять. А Лопухин живет по старым судейским привычкам. Так можно и всю службу завалить… Сыщик подумал, но не сказал этого вслух, что директору вообще не место в Департаменте полиции. Легкомысленный, с огромным самомнением, по уровню государственного мышления Алексей Александрович Лопухин был мальчишка. Но умный Плеве почему-то выбрал его.
– Так, и что же вы решили?
– Решил служить, Вячеслав Константинович. Вы же знаете, без службы я не могу. Обещал больше ни-ни, все по закону. А в ответ перестал получать задания. Тишина, бумаг не носят. Сижу на заднице вторую неделю и думаю, что делать. Судя по всему, не поверил мне Алексей Александрович.
– Как видите дальнейший ход событий?
– Ну… В градоначальстве, говорят, недовольны Чулицким. Может, я там сгожусь?
Плеве сморщился, словно откусил лимон. Чулицкий был начальником Петербургской сыскной полиции. Лыков давал понять, что готов уйти из департамента.
– Погодите, Алексей Николаевич. Не порите горячку, будет вам. Мы долго служили вместе, я весьма высокого об вас мнения. В департаменте никто лучше не разбирается в уголовном сыске. А Чулицкому, кстати, уже нашли замену. Филиппова знаете?
– Владимира Гавриловича?
– Да. Он и будет начальником сыскной, решение уже принято.
– А Сергея Ильича снова прокатят?
Коллежский советник Инихов был вечным помощником начальника сыскной части и никак не мог подняться выше.
– Инихов остается на прежней должности. Так что, Алексей Николаевич, идти вам некуда, хе-хе. И потом, я вас не отпускаю. Вы мне нужны в департаменте. Кто же будет создавать объединенный уголовный сыск, как не вы?
Лыков недоверчиво нахмурил брови:
– При ваших контрах с Витте… Извините, Вячеслав Константинович, он и копейки не даст. Раньше-то нас отсылали ни с чем, а теперь…
– Витте скоро не будет, – убежденно ответил Плеве. – Я уберу этого мерзавца из власти. Хватит ему губить страну. И тогда новый министр финансов, я уверен, рассмотрит ваши предложения. Вы ведь планируете еще одно делопроизводство?
Два профессионала обсудили планы создания структуры, которую задумывал много лет назад еще покойный Благово. Алексей Николаевич, как чувствовал, прихватил на прием бумаги с обоснованием. Министр их внимательно просмотрел и устно одобрил. В заключение он сказал:
– Служите как служили. Я поговорю с Лопухиным, никто вас больше не заденет. Поручения станете получать преимущественно от меня.
Уже в дверях, пожимая сыщику руку, Плеве спохватился:
– Дайте-ка мне еще раз ваши предложения.
Лыков вынул из портфеля бумаги, и действительный тайный советник написал на титульном листе:
"Полностью одобряю. Давно пора это сделать. Департаменту подготовить предложения на Государственный совет для внесения изменений в штаты. Ответственный: ксв Лыков".
Поймав недоумевающий взгляд подчиненного, Плеве пояснил:
– Меня могут убить в любой момент. А резолюция поможет вам поднять этот вопрос с моим заместителем.
Лыков смутился.
– Будет вам, Алексей Николаевич, – хмыкнул в усы министр. – Не надо меня утешать, я не курсистка. Конечно, убьют! Вопрос в том, что я успею до этого сделать.
– Но усилить охрану стоит, – осторожно сказал Лыков.
– Никакая охрана не спасет, если целая организация против тебя, – ответил Плеве. – Но тут Богу решать, а не нам… Секретная агентура сообщила: на первом плане у террористов я, затем Победоносцев. Так что берегите резолюцию, она может вам еще пригодиться. Ну, прощайте.
Лыков ушел задумчивый. Как можно жить, если знаешь, что тебя не сегодня завтра прикончат? Он был в такой ситуации в Варшаве, где боевики устроили на русского сыщика охоту. Невыносимо тоскливо, все валится из рук, можешь думать только об этом…
После разговора положение коллежского советника изменилось. Лопухин был у Плеве в особом фаворе, тот доверял ему полностью. Но в случае с Лыковым, видимо, дал строгое указание. Алексей Николаевич получил задним числом все наградные, а затем восстановился и нормальный ход его службы. Директор сам с ним не общался, при встречах был вежлив, но поручения передавал через вице-директора Зуева. Большей частью это были прямые задания Плеве.
Глава 2
Приказ с самого верха
20 июня 1903 года Лыкову телефонировал Зуев:
– Алексей Николаевич, ступайте немедля в министерство. Плеве требует, очень срочно!
– Нил Петрович, уже лечу.
Министр принял сыщика сразу. Он был хмур и деловит.
– Вот выписка из депеши, мне передал ее военный министр. Автор – германский морской агент барон Шиммельман. Почитайте, что пишет этот мерзавец начальству!
– Перлюстрация? – догадался Лыков. – Ну-ка…
Текст перехваченного донесения поразил его. Барон сообщал в генеральный штаб, что операция с неким Филипповым прошла успешно. Он мертв, и петербургская полиция ничего не заподозрила. Секретные исследования доктора и его рукописи выкрадены, их со дня на день доставит в Германию агент Макс.
– Шпионство с убийством русского подданного? Неслыханно! А кто этот доктор Филиппов, ваше высокопревосходительство?
– Я запросил градоначальство. Неделю назад умер доктор натуральной философии Филиппов. Скончался от удара у себя на квартире. Кстати, во время химического опыта!
– Видимо, тот самый. А полиция ничего не заподозрила и констатировала, надо полагать, смерть от естественных причин.
– Вот что, Алексей Николаевич, займитесь этим делом, – заявил Плеве. – Вы уже занимались контршпионством. Куропаткин обещает содействие. Они там создали наконец военную контрразведку – вот пусть и потрудится.
– А при чем тут военные, Вячеслав Константинович? Налицо уголовное преступление, мы сами с ним разберемся.
Министр покосился на коллежского советника и нехотя пояснил:
– По словам Куропаткина, этот Филиппов изобретал какое-то варварское оружие. Вот армия и засуетилась. Хотят знать, что нахимичил доктор натуральной философии.
– Понятно.
– Там вообще клубок, – продолжил Плеве. – Филиппов этот был под негласным надзором полиции как марксист.
– Ясно… Его вело столичное охранное отделение или наш департамент?
– Вот вы и разберитесь. Даю вам все полномочия дознавать это дело. Все! Жандармы, охрана, департамент обязаны отвечать на ваши вопросы и оказывать полное содействие. Соответствующая бумага уже ждет вас в приемной. Скажу больше: известием обеспокоен сам государь. Он взял происшествие на свой контроль. Революционер изобрел новое оружие, его украли германцы, а самого горе-изобретателя умертвили. Чудовищно! А потом это оружие выстрелит против нас? Ах, немчура…
– Разрешите приступать?
– Да, идите. Начинайте рыть землю немедленно. Знаю, вы это умеете. Кстати, – вдруг развеселился министр, – от военных будет помогать ваш приятель генерал Таубе. Вместе вы горы своротите, хе-хе.
Коллежский советник отправился за бумагой. Документ был сильный, Плеве использовал весьма энергичные выражения. Участие в дознании Таубе тоже понравилось сыщику. Военный министр Куропаткин, конечно, тот еще дундук, но у армии свои средства, они могут пригодиться.
Алексей Николаевич знал от приятеля, что тому удалось сдвинуть с мертвой точки свою старую идею. При управлении Второго генерал-квартирмейстера Генерального штаба в большой тайне было создано Разведочное отделение. Оно являлось внештатным и не указывалось ни в одном открытом документе. Виктор Рейнгольдович, по должности директора канцелярии Военно-ученого комитета, руководил новой секретной службой.
Перед тем как телефонировать барону, Лыков запросил в секретариате справку на загадочного ученого-социалиста Филиппова. Ему дали лист бумаги. Сведений оказалось негусто. Михаил Михайлович Филиппов, редактор журнала "Научное обозрение". Хороший журнал, семейство сыщика его выписывало! Проживал на улице Жуковского, в доме номер тридцать семь. Что еще за улица такая? Секретарь пояснил, что это новое название переименованной Малой Итальянской. Ученую степень Филиппов получил не абы где, а в Гейдельберге. Состоял под негласным надзором полиции. Постановлением Особого совещания МВД от 1 июня 1901 года ему запретили жительство в университетских городах сроком на год. Отбыл высылку в курортном финском городке Териоки и вернулся в Петербург. Умер 12 июня от паралича сердца вследствие органического сердечного порока. Похоронен 16 июня на Волковском православном кладбище.
Прочитав справку, Алексей Николаевич передумал телефонировать в Военное министерство. Виктор первым делом спросит, что полиции известно о Филиппове. Отдавать ему эту справку бессмысленно, в ней ничего нет. Между тем, если человек состоял под негласным надзором, на него заводилось дело. Бумаг там должно быть немерено, и начинать дознание надо с них.
Лыков вернулся к себе на Фонтанку, 16, и пошел в Особый отдел. С тех пор как он был создан, отдел сильно разросся и теперь включал чуть не половину чиновников департамента. Когда его возглавил Зубатов, к четырем уже существующим добавилось еще два стола. Пятый стол руководил охранными отделениями, шестой – службой наружного наблюдения. Из Москвы на должность его заведывающего перевелся знаменитый Евстратий Медников, начальник филерского отряда тамошней охранки. Теперь все секретные политические дела сосредоточились исключительно в Особом отделе. Надворный советник Зубатов подчинялся напрямую директору и потихоньку выживал всех прежних сотрудников, заменяя их москвичами.
Среднего роста блондин с приятным лицом и умными глазами, Зубатов встретил Лыкова на первый взгляд приветливо.
– Чему обязан, Алексей Николаевич? Вроде бы ваши жулики давно в политику не играют.
– Жулики занимаются своим делом, – подтвердил сыщик. – А меня Орел послал в ваш огород, Сергей Васильевич, уж не обессудьте. Поручил разобраться со смертью редактора "Научного обозрения" Филиппова. Прошу просветить, сообщить все, что о нем известно.
Зубатов словно поперхнулся:
– Филиппов? Который недавно помер?
– Тот самый.
– Полноте, зачем он вам? Болтун, как все наши либералы.
Коллежский советник лишь молча развел руками: мол, я-то тут при чем, начальство приказало.
Сергей Васильевич сокрушенно потряс головой, потом открыл дверь кабинета и велел позвать архивариуса. Через несколько минут Лыков листал дело. Как он и ожидал, бумаг в нем было достаточно. Сыщик унес папку к себе и стал делать выписки. Никогда не знаешь, что может пригодиться в дознании убийства. Надо начать с уяснения личности жертвы. Если, конечно, немцы не наврали и смерть ученого была насильственной.
Филиппов оказался почти ровесником Лыкову. Он родился в 1858 году в имении деда, генерал-лейтенанта Васильковского. Тот будто бы вел свой род от Богдана Хмельницкого. Дочка генерала вышла замуж за молодого юриста, сына николаевского нотариуса, Михаила Абрамовича Филиппова. Отец ученого отметился тем, что пописывал книжки, одна из которых – "Патриарх Никон" – даже нашумела. Умер он в Риге в 1886 году в скромном чине титулярного советника.
Михаил как-то подозрительно долго получал высшее образование. Сначала поступил в Новороссийский университет на физико-математический факультет. Через год переехал в столицу и поступил уже на юридический в Петербургский университет. Через два года, не доучившись, вернулся в Одессу. Был замешан в беспорядках и заметал следы, надо было спрятаться… Денег за обучение не заплатил и был отчислен, после чего опять отправился в столицу.
В 1884 году Филиппов взялся за ум. Блестяще сдал экстерном полный курс физмата и получил звание кандидата наук. Познакомился с Менделеевым и перевел на французский язык его "Основы химии". Стоп, он же физик и математик, при чем тут химия? Бывают люди универсальных знаний, неужели потомок Хмельницкого из таких? Энциклопедист, ети его… Защитившись, Филиппов поступил на службу в журнал "Русское богатство", где стал редактором научного отдела. Вот откуда его страсть популяризировать науку… Женился на Любови Ивановне Столяровой, курсистке, работавшей в том же журнале. Через год написал положительную рецензию на второй том "Капитала" Маркса. Увлекся славянским вопросом и в 1889 году перешел в "Славянские известия". Там не прижился. Ругал германский милитаризм. Не тогда ли немцы впервые обратили на него свое опасное внимание? Филиппов издал две книги: одну – о борьбе хорватов против Австро-Венгрии, вторую – о Скобелеве.
Решив продолжить образование за границей, химический физик уехал из России. Прага, Париж, затем Лозанна. В ней он впервые попал в поле зрения агентуры Департамента полиции: познакомился с Плехановым и Лавровым, много трепал языком. Потом поселился в Гейдельберге и там в 1892 году защитил докторскую степень. Тема работы: "Инварианты линейных однородных дифференциальных уравнений". Абракадабра какая-то…
В 1893 году новоиспеченный доктор вернулся в Петербург и ударился в философию. Опять поворот? Да, человек летучего ума был Михаил Михайлович. Издал двухтомник "Философия действительности". Полное название труда – "История и критический анализ научно-философских миросозерцаний от древности до наших дней". Следом вышла книга "Судьбы русской философии". А еще Филиппов ввязался в спор с легальными марксистами Струве и Туган-Барановским и защищал Бельтова, настоящая фамилия которого – Плеханов. Того самого, политического эмигранта и бывшего террориста. Параллельно химико-физический философ писал художественные произведения. Историческая повесть "Дворянская честь" была принята публикой хорошо, а "Осажденный Севастополь" даже пользовался большим успехом. Вот как! Варенька очень хвалила эту книгу и предлагала мужу тоже ее прочитать. Но у сыщика, как всегда, не дошли руки. Значит, Филиппов действительно талантливый человек – в литературном вкусе жены Алексей Николаевич не сомневался.
Попалась сыщику и бумага за подписью его недавнего начальника Зволянского. Неугомонный Филиппов издал трехтомный "Энциклопедический словарь". Казалось бы, нужное дело, что тут плохого? Но директор Департамента полиции в письме министру сообщал, что словарь этот правильнее было бы назвать не энциклопедическим, а социалистическим, поскольку в нем особенно подробно и пристрастно разработаны были термины, касающиеся социализма.
Жаль, жаль… Из дела постепенно вырисовывался необычный образ, образ яркого и разностороннего человека. А тут еще "Научное обозрение". Филиппов начал издавать журнал с 1894 года на собственные средства. Сперва он являлся сугубо физико-математическим еженедельником, интересным лишь специалистам. Но вскоре превратился в толстый ежемесячный литературно-общественный журнал. И, как следовало из справки Особого отдела, рупор легальных марксистов. Как раз тогда Лыковы и начали его выписывать, привлеченные обзорами научных открытий. Они были живыми и понятными для обычного читателя. Жаль…
Между тем доктор натуральной философии Гейдельбергского университета, как подписывался Филиппов, стал ходить по лезвию ножа. В папке оказалось несколько доносов от секретной агентуры Департамента полиции. Осенью 1899 года на вечере, устроенном журналом "Жизнь", ученый поднял тост за 18 марта в России. Экий баловник! Восемнадцатое марта – день Парижской коммуны, только ее сейчас нам не хватало. А вскоре заявил буквально следующее: "Близок тот день, когда мы увидим баррикады на Невском проспекте". После того как Филиппов опубликовал в своем журнале статью Веры Засулич (конечно, под псевдонимом), терпение властей кончилось. Крамольника выслали из Петербурга, запретив жить во всех городах, где есть университеты.
Филипповы поселились в Териоках на даче Богомолова. В семье было уже двое детей, сын и дочь. Михаил Михайлович загодя продал свой журнал Сойкину, оставшись главным редактором "Научного обозрения". Как они вчетвером жили на доходы от этого? Снова в деле замелькали донесения агентов. В Териоках тогда скопилось много левого элемента, и Филиппов сошелся с ним. Профессор Лесгафт, академик Бехтерев… Ну это еще куда ни шло. А вот Коллонтай уже совсем ни к чему. Дочь почтенного генерала Домонтовича, красивая и умная, она вскружила голову множеству поклонников. Довела до самоубийства Ивана Драгомирова, сына знаменитого полководца. А когда вышла замуж и родила ребенка, недолго предавалась радостям материнства. Коллонтай увлекли социал-демократические идеи, она бросила семью и сошлась с революционерами.