Отчаявшись договориться с извозчиком, господин попытался найти сочувствие у студента.
- Видит, что я опаздываю и ломит несообразную цену.
- Вам куда надобно?
- На Лукьяновское кладбище.
- И мне на кладбище. Наймем его в складчину. Эй, извозчик, повезешь за сорок копеек, - предложил Голубев, запрыгивая в пролетку.
Довольный извозчик щелкнул кнутом, и экипаж тронулся с места. На Житный базар бесконечной вереницей тянулись возы всевозможных видов и размеров. Сидевшие на возах дивчины, в пестрых китайчатых кофтах и красных черевичках, задорно подмигивали панычам в коляске. Спутник Голубева завел беседу.
- Я все понимаю. Извозчику надо семью кормить, в деревню посылать все заработанное нелегким трудом в городе. Но полтина! Хорошо, что городская управа пригласила венских инженеров для устройства регулярного движения автомобилей-дилижансов. В ближайшее время цены неизбежно упадут. Я это знаю из первых рук, потому что новости - моя профессия. Кстати, вот моя карточка, - добавил он, протягивая картонный прямоугольник, на котором под дворянской короной было выведено: "Степан Иванович Бразуль-Брушковский, корреспондент газеты "Киевская мысль".
- Так вы из "Киевской миквы"? - вскипел Голубев. - Это в вашей паршивой газетенке пропечатали, что несчастного мальчика зарезала его собственная мать?
Репортер, не ожидавший такой реакции, невольно подался назад и пробормотал:
- Против родных Ющинского имеются веские доказательства.
- Разве вам нужны доказательства, - кипятился студент. - Вы в своей газетенке уверены, что у русских матерей обыкновение такое - мучить своих детей. О француженке, немке, об англичанке вы бы подобное пропечатать не осмелились, а о русской матери - пожалуйста, оклеветали ее перед всем светом. Однако напрасно вы воображаете, что будете иметь дело с беззащитной женщиной. Вы с нами будете иметь дело, - закончил Голубев, демонстрируя значок "Двуглавого орла".
- Право, удивляюсь вам, - сказал репортер, разглядывая серебряный значок. - Студент должен сочувствовать всему прогрессивному, а вы состоите в одной компании с разными лабазниками и мясниками.
Голубев хотел было ответить, что содержать лабаз или мясную лавку достойнее, чем проституировать свою совесть в газете. Ведь это староста мясного ряда Козьма Минин во главе нижегородской черной сотни - так издревле именовалось податное посадское население - освободил Московский Кремль от иноземных захватчиков и их русских пособников. Но тут пролетка свернула на дурно замощенную булыжную мостовую и пассажиры сразу почувствовали, что взяли экипаж не на резиновом ходу. Поневоле пришлось прекратить спор. Оставалось только крепко держаться за поручни и презрительно улыбаться в лицо друг другу. Лошаденка трясла пролетку по круто вздымавшимся вверх горбатым улочкам. Около калиток толпились мещанки в платках и лузгали семечки, бросая шелуху в лужи дождевой воды.
Когда пролетка остановилась у ворот Лукьяновского кладбища, репортер спрыгнул первым и, не поклонившись, скрылся за оградой. Голубев прошел за ним. В конце раскисшей от грязи и истоптанной тысячами ног аллеи гудела огромная толпа народа. К кладбищу были стянуты усиленные наряды полиции. Студент даже не пытался пройти к могиле. Забравшись на раскидистый каштан, облепленный любопытными мальчишками, он заглянул в центр толпы и увидел, что гробик с телом мальчика уже опустили в могилу. Две женщины в черных платках, чьих лиц он не мог разглядеть, бросили в яму по горсти земли, и вслед за этим о крышку гробика застучали комья глины.
- Sit tibi tea levis, - прошептал студент. - Да будет земля тебе пухом, несчастный мальчик!
Внезапно над толпой взлетели белые листки. Из-за людских спин выскочил парубок в косоворотке, разбрасывавший поверх голов прокламации. Его лицо показалось Голубеву знакомым, он вспомнил, что видел его на собраниях Союза русского народа. Когда парубка схватил за рукав плотный дядька, в голове Голубева сразу промелькнуло: "Наших бьют"! Он спрыгнул с дерева и отработанным хуком левой свалил дядьку на землю. Затем свистнул парубку, и они побежали, петляя между могил. У кладбищенской ограды оба остановились.
- Бежим! - крикнул Владимир.
- Не можу, - еле перевел дух парубок, - треба трохи отдохнуть.
- Ты что разбрасывал? - спросил студент.
- От це, - парубок протянул листовку.
Голубев едва успел спрятать листок, как прямо на него выскочили жандармский унтер и двое в штатском платье. Студент увернулся от их рук, но его товарищ оказался менее ловким. Увидев, что парня схватили, студент остановился.
- От так-то, паныч, буде добре, - пробасил унтер-офицер, не делая, впрочем, попыток задержать студента. - Сюды, ваше высокобродие, - крикнул он толстому подполковнику в серой с голубым отливом шинели. Жандармского подполковника сопровождала женщина в потертом капоте и едва оправившийся от нокаута дядька.
- Сударыня, благоволите указать на злоумышленника, - обратился подполковник к своей спутнице.
Женщина, близоруко щурясь, ткнула пальцем в парубка, которому унтер-офицер заломил руки, и произнесла с характерным выговором:
- Гроз зол аф дир ваксн! Он разбрасывал листки, чтоб ему в преисподней угли разбрасывать. Заарестуйте его, пане генерал.
- Я не генерал, - поправил ее толстяк, утирая платком мокрое от пота лицо. - Благоволите объявить свое имя и звание для занесения в протокол.
- Юлия Григус. Слушательница акушерских курсов. Собираюсь, не сглазить бы, выучится на дипломированную повивальную бабку
- Правожительство имеете? Вам должно быть известно, что акушерские курсы не относятся к категории высших учебных заведений и их посещение не дает права проживать за чертой еврейской оседлости.
- Я посещаю курсы вечером, а днем служу пишущей барышней в конторе Бродского, дай Бог ему доброго здоровья.
- То есть фиктивно зачислены в штат? Самсон Харлампиевич, - обратился подполковник к плотному дядьке, потиравшему ухо. - Слышали об этой уловке? Поскольку служащим купцов первой гильдии дозволено проживать за чертой оседлости, богатые евреи оформляют кучу соплеменников под видом своих конторщиков, приказчиков, слуг. Когда в Москве учинили проверку, выяснилось, что у Лазаря Полякова только поварами числилось пять тысяч человек.
Дядька прогудел в ответ:
- Чому дывится? У Бродских, мабуть, до десяти тысяч наберется.
- Где прописаны? - осведомился подполковник у слушательницы курсов.
- На Собачьей тропе. У меня бумаги в полном порядке.
- Как же в порядке, если улица Собачья тропа проходит по Дворцовому участку, где евреям, хотя бы и имеющим правожительство, запрещается снимать квартиры!
- Пане офицер, ваши слова очень справедливы, ой, як справедливы! - закивала головой женщина. - Но к Дворцовому участку таки относятся дома по четной стороне, а по нечетной стороне Собачьей тропы проходит граница Печерского участка, где евреям, не сглазить бы, разрешено прописываться. Я, если угодно знать пану начальнику, прописана в нечетном доме.
- Не мельтешили бы вы под ногами в такой день! - в сердцах заметил подполковник и обратился к задержанному парню. - Тебя, молодчик, как зовут?
- Николай Андреев Павлович, - буркнул тот, глядя под ноги.
- Воруешь?
- Никак нет. Я - патриот!
- Ваше имя? - спросил жандарм Владимира.
- Сначала сами представьтесь, - задиристо сказал студент.
- Извольте! Я начальник киевского отделения по охранению общественного порядка и безопасности подполковник корпуса жандармов Николай Николаевич Кулябко. Вы удовлетворены?
Толстый подполковник пристально глянул в лицо Голубеву, собираясь насладиться замешательством, которое вызывало одно упоминание о всесильной охранке. Вопреки его ожиданию студент не дрогнул ни единым мускулом. "В самом деле, чего мне боятся! - думал он. - Ну, начальник охранки! Такой же государев слуга, как все остальные. Пусть его боятся те, у кого совесть нечиста - всякие бомбисты и пропагандисты". И он произнес прежним дерзким тоном:
- Я студент императорского университета Владимир Степанович Голубев. Надеюсь, вы тоже удовлетворены?
Подполковник озадаченно покачал головой:
- Сынок Степана Тимофеевича, такого почтенного профессора! Зачем же вы бьете филеров?
Голубев посмотрел на седого дядьку, потиравшего ухо, и насмешливо бросил:
- Пусть подает на меня в суд. Посмотрим, как филер будет свидетельствовать против студента.
Подполковник Кулябко взял Голубева под локоть и отвел в сторонку.
- Голубчик, напрасно вы пренебрежительно относитесь к филерам, - наставительно заметил он. - Филер, или агент наружного наблюдения, является сотрудником государственной полиции. Согласно инструкции, филеров набирают из запасных унтер-офицеров армии, гвардии и флота по предъявлению ими аттестатов войскового начальства об усердно-отличной службе. Самсон Харлампиевич! - позвал он. - Рекомендую: старший филер Демидюк, из отставных фельдфебелей.
- Попал бы ты, хлопец, в мою роту вольнопером, я бы из тебя дурь выбил! - проворчал старший филер.
- Ничего, это даже к лучшему, что я вас приложил, - сказал Голубев, с удовольствием рассматривая распухшее ухо Демидюка. - А то нас, черносотенцев, обвиняют в сотрудничестве с полицией.
- Не дерзите, голубчик, - нахмурился Кулябко. - Скажите спасибо, что у меня доброе сердце, иначе бы вам драка с рук не сошла. Заберите господина патриота, - приказал он унтер-офицеру. - А вам впредь не рекомендую ввязываться в стычки с сотрудниками охранного отделения.
Оставшись в одиночестве, Голубев вынул из кармана прокламацию. На бумаге синели гектографированные строки: "Православные христиане! Жиды замучили мальчика Андрея Ющинского! Жиды ежегодно перед своей пасхой замучивают несколько десятков христианских мальчиков, чтобы их кровь лить в мацу. Делают жиды это в память страданий Спасителя, которого жиды замучили, распявши на кресте. Судебные доктора нашли, что Андрея Ющинского перед страданиями связали, раздели и голого кололи, причем кололи в главные жилы, чтобы побольше добыть крови! Жиды сделали пятьдесят уколов Ющинскому! Русские люди! Если вам дороги ваши дети, бейте жидов! Бейте до тех пор, пока хоть один жид будет в России! Пожалейте ваших детей! Отмстите за невинных страдальцев! Пора! Пора"!
Глава третья
10 апреля 1911 г.
Наступила Пасха, которую с такой тревогой ждали в Киеве. Природа словно подтверждала опасений людей. В последнюю неделю Великого поста на город обрушивался шквал за шквалом, ливень за ливнем. Порывистый ветер срывал соломенные крыши хат на Лукьяновке и заставлял дрожать стекла в окнах огромного здания присутственных мест на Софийской площади. Днепр вышел из берегов, вода подступила к Кирилловской улице, а Предмостная слободка на другой стороне была полностью затоплена. Киевляне, поеживаясь от холодного ветра, испуганно смотрели на волны, простиравшиеся до линии горизонта. Водомерная рейка у Цепного моста засвидетельствовала, что уровень реки поднялся на две с половиной сажени, а вода все прибывала и прибывала. Распространялись панические слухи, что с верховий Десны и Сожи идет громадный вал талой воды, которая захлестнет город, оставив над поверхностью только крест в руке святого Владимира, что венчал Владимирскую горку.
И лишь в самый канун Пасхи наводнение остановилось, вода еще не спала, но уже прекратила свое наступление. Бурное море, в которое превратился Днепр, успокоилось и ласково заиграло пологими волнами. Черные клокастые тучи замедлили свой безостановочный бег, поднялись выше, посветлели, между ними вдруг появились синие прогалины, и впервые за много дней выглянуло солнце. Воздух заметно потеплел, и вечер страстной субботы выдался теплым и тихим. Сотрудники "Киевской мысли" Степан Бразуль-Брушковский и Марк Ордынский не замечали прелести вечера, торопливо шагая по направлению к Владимирскому собору. У решетки Ботанического сада их обогнала компания мастеровых. Один и мастеровых, обладатель плоской как блин рябой физиономии, подмигнув своим товарищам, пихнул Ордынского в спину, да так сильно, что тот не удержал равновесия и растянулся на булыжной мостовой. Его судорожный пируэт насмешил озорников, загоготавших на всю улицу:
- Дивись, як жид впав! Це тоби не хлопцив на Паску ризати!
- Братцы, не озоруйте! - воскликнул Бразуль!
За последние годы уличное хулиганство стало настоящим бичом Киева. Средь бела дня такая вот компания без всякой причины могла избить случайного прохожего, а бывали случаи, когда какой-нибудь босяк останавливал первого попавшегося ему навстречу обывателя и вежливо спрашивал его имя и отчество. Ничего не подозревавший человек отвечал, что его зовут, ну положим, Иван Петров. "Ах Иван Петров! Ты-то мне и нужен!" - кивал хулиган и всаживал несчастному нож в брюхо. Просто так убивали, из чистого озорства!
Стараясь не допустить поножовщины, Бразуль вежливо увещевал пьяных хулиганов:
- Друзья! Мы не помещики и не чиновники. Такие же трудящиеся люди, как и вы! За что вы на нас набросились?
- Мовчи в тряпочку! Теж мени, ерусалимський дворянин знайшовся! - пригрозили мастеровые, скрываясь в ближайшей подворотне.
Бразуль с огорчением тряхнул светлыми кудрями. Ну почему иерусалимский дворянин? Что за глупости! Дворянин и, если уж на то пошло, то с богатой родословной. По семейному преданию Лука Бразуль в малолетстве покинул Молдавию, чтобы послужить Петру Великому. Он участвовал в походах против ляхов и шведов, доблестно сражался под Полтавой, терпел лишения на Пруте, даже был посылаем "в шпионы" с увещевательными письмами против изменника Мазепы. За свои труды Лука был выкликнут в обозные конного полка, а потом получил универсал на звание козелецкого городового атамана. Сын атамана Никифор пошел по духовной линии. В семейных хрониках значилось: "…был он брухат и наперво прозывался Брушком, а потомки его - Брушковскими". Так появилась двойная фамилия Бразули-Брушковские, славная в малороссийской истории.
Марк поднялся с земли и принялся чистить светлые брюки. Бразуль попытался утешить друга.
- Ай, оставь! Или трезвыми они лучше? - страдальчески скривился Ордынский.
Бразуль промолчал. Его отец постоянно твердил, что подлый народ добра не помнит. Папаша был мелким чиновником, выслужившим скромный чин коллежского асессора. Перед начальством он лебезил, а на просителях из простонародья вволю отыгрывался, всячески их унижая и обирая. Неудивительно, что они с братом были рады вырваться из этой затхлой старозаветной атмосферы на вольный простор. В чиновники они не пошли, а выбрали литературную стезю, став журналистами, или "щелкоперами", как язвительно бурчал отец. Сыновья отвечали, что не хотят прислуживаться начальству, а будут служить народу, перед коим интеллигенция находится в неоплатном долгу. "В долгу перед быдлом? Жизни не знаете, с подлым народом дел не имели!" - негодовал отец. Прискорбно, но старый чиновник частенько оказывался прав. Как всякий интеллигент, Бразуль любил народ, но люди из народа отчего-то не отвечали ему взаимностью и норовили надуть сострадающего им "барина", а при случае - подставить подножку. Конечно, убеждал самого себя Бразуль, в безобразном поведении фабричных, задиравших прилично одетых прохожих, кроется стихийный протест эксплуатируемых масс против несправедливого социального устройства. Придет время, и они скинут тяжкие оковы и освободятся от векового гнета, а вместе с обретенной свободой изменится и их сознание.
Всего несколько лет назад казалось, что этот светлый момент вот-вот наступит. Еще один натиск, еще одна стачка, демонстрация под красными знаменами, и самодержавие зашатается и рухнет. В первых рядах борцов с царским режимом шли социалисты-революционеры, наследники славных традиций "Народной воли". Их идеи импонировали молодому Бразулю. Сблизившись с эсерами, Бразуль помогал им, чем мог: распространял нелегальную литературу, прятал на своей квартире бежавших из ссылки, ездил агитировать по деревням. В то время почти все так делали, но Бразулю этого было мало. Он мечтал бросить адскую машинку в какого-нибудь министра, на худой конец в губернатора. Положить свою жизнь на алтарь правды - что могло быть лучше и благороднее! Бразуль попытался вступить в БО - Боевую организацию партии эсеров. Он даже специально съездил в Петербург, разговаривал со знакомыми эсерами. Ему пообещали устроить встречу с таинственным "Иваном Николаевичем", который, как шептали на ухо, "ведет весь центральный террор". Товарищи уверяли, что Иван Николаевич сам проверит кандидата, да так конспиративно, что тот и не поймет, что разговаривал с главой БО.
В ожидании судьбоносной встречи Бразуль держал себя как подобало настоящему боевику с бомбой в кармане. Но вскоре ему через партийных товарищей передали, что желающих посвятить себя террору слишком много, а журналисту в интересах общего дела следует сосредоточиться на пропагандистской работе. Бразуль вернулся в Киев так и не поняв, видел ли его руководитель БО или нет. Мучила мысль, что видел и отверг как ненадежного.
И вот через несколько лет "Ивана Николаевича" изобличили как платного агента департамента полиции. Его настоящее имя было Евно Азеф. Одной рукой он посылал боевиков убивать министров и великих князей, а другой - безжалостно выдавал их полиции. Будучи уличен в провокаторстве, Азеф ловко скрылся от возмездия, породив у эсеров ощущение безысходности и ужаса. Всякий попал под подозрение, в каждом видели платного осведомителя. Революция захлебнулась, наступила дичайшая черносотенная реакция, общественная жизнь замерла. К тому же Бразуль женился, родился сынишка, приходилось ломать голову над тем, как содержать семью. Он не изменил своим революционным взглядам, однако отошел от активной партийной работы.
- Слышал, о чем они болтали? - спросил Марк Ордынский.
- Вольно тебе повторять всякие глупости!
- Вот и не глупости. Говорю тебе, власти готовят погром. Мы, евреи, кожей чуем погром. Убийство Ющинского является чистейшей воды полицейской провокацией. Суди сам, около пещеры было полно следов. И что же? Полицейские по приказу пристава все уничтожили. Случайно? Ой, не лечите меня! Полиция ничего не делает случайно, она хочет свалить убийство на несчастных евреев. Или последний мишугинен не разберет, что преступление совершено родственниками мальчишки? Таки нет, сыскное отделение игнорирует очевидные факты. Я малахольному Мищуку все доказательства преподнес на блюдечке. Другой бы округлил дельце в два счета, а этот шлим-мазл тянет резину. А какие доказательства! Ухожу я от Трайны…
- Я уже сто раз про это слышал, - попытался остановить своего друга Бразуль.