XIII
Такси летело по Москве. Выехав на белую линию, оно шло, оставляя позади другие машины, а Гертруда Рахими все повторяла:
- Скорей, скорей!
Шофер спросил:
- Опаздываете на поезд?
- Да, да, - закивала она.
Оглянувшись, увидела какую-то машину. Та, догнав, промчалась мимо и остановилась прямо у вокзала. У Рахими упало сердце. Она посидела в такси, расплачиваясь, но из той машины никто не выходил. Там сидел шофер и поджидал кого-то. Рахими сунула деньги в потную руку водителя и, вдруг почувствовав на себе его взгляд, похолодела: "И этот?" Но водитель глядел уже прямо перед собой и, положив руку на рычаг, ждал, когда она выйдет. Она открыла дверцу, выскочила, быстро пошла к вокзалу.
Вокзал жил обычной жизнью. На деревянных диванах сидели и спали люди. Над ними диктор хрипло, сонным голосом называл поезда и часы отправления, а люди сидели и спали, как будто это их не касалось, если кто уходил, его место занимали другие, и все оставалось, как было. Возле кассы толпилась очередь. Рахими постояла и опять почувствовала чей-то взгляд. "Надо взять билет на ближнюю станцию. Пусть думают, что я еду туда. А там я ускользну, и - на скорый…" Она скосила глаза, но ни сбоку, ни сзади никого не было. Померещилось. Нервы… Все-таки билет она взяла не до Баку, а до Серпухова. Поезд отходил в двенадцать. Рахими, взглянув на часы, вышла на перрон. Где-то вдалеке на путях послышался гудок маневрового тепловоза. Свистнула, отходя, электричка. На скамейке, поставив рядом с собой чемодан, сидела беленькая девушка. Рахими подошла, спросила:
- Где тут поезд на Серпухов?
- А вон, - показала рукой беленькая.
Гертруда Рахими была уверена, что ушла от наблюдения, но страх не оставлял ее. Поезд стоял совсем близко. Рахими вошла в вагон и уже в дверях увидела - вслед за ней в тамбур соседнего вагона метнулась темная тень. Человек стоял в тамбуре, ей казалось, она различала его дыхание. Кто-то сзади осторожно тронул за руку:
- Разрешите?
Она посторонилась. Мимо нее в вагон шагнул невысокий паренек в синем помятом плаще, в кепке, вошел, снял с плеча сумку, достал хлеб и колбасу, расположился, как дома.
"Деревенский…"
Страх ее стал проходить.
Всю дорогу до Серпухова она просидела, забившись в угол. В вагон на станциях никто не входил. Паренек, поужинав, задремал. Из соседнего тамбура ее не было видно. За окном вспыхивала редкими огнями ночь. Темнота подступала прямо к вагону, и только неподалеку от насыпи по кустарникам и по земле тянулась еле заметная полоса - отблеск света из вагонных окон.
Рахими прислушивалась, оглядывалась, но напряжение спало, ее клонило ко сну. Положив руки на чемоданчик, она задремала. Разбудил ее резкий голос:
- Серпухов!
Она вскочила, оглядываясь, и не сразу поняла, кто сказал, только потом догадалась: объявили по радио.
Паренек прошел вперед. Никого, кроме них, в вагоне не было. Рахими встала и пошла за пареньком. Поезд остановился. На платформе горели редкие фонари. Рахими вздрогнула - высокий темный человек вышел из соседнего вагона, остановился, закуривая. Паренек, стоя у фонаря, улыбнулся:
- На вокзал?
Она разжала губы:
- Придется.
- Ну, понятно. Время позднее. Если нет никого знакомых, куда же еще - на вокзал. - Парень вскинул на плечо сумку: - Пошли.
Билет на скорый Москва-Баку Рахими купила сразу и все оглядывалась, не вошел бы тот, в темном. Она посидела, походила, вышла на перрон. Перед вокзалом был скверик - постояла в скверике. Человек в темном не появлялся. Паренек тоже исчез. Его нигде не было - ни в сквере, ни на перроне, ни в зале. И сердце опять сжалось: "Сыщик. Сыграл простачка… Уходя, передал меня другому".
На перрон Рахими вошла с дальнего, самого темного конца. Бежать к своему вагону? Увидят. Она дождалась отхода. Проводница последнего вагона, посветила фонарем на билет, взглянула сурово:
- Опоздали?
- Едва успела.
- Проходите. Ваш вагон пятый.
Рахими добралась до своего вагона. Проводник провел ее в купе, указал место. Она разделась, положила чемоданчик под подушку, забравшись под одеяло, устало вытянула гудящие ноги. Подушка была мягкой. Простыни пахли свежестью. Рахими полежала, прислушиваясь, в купе было тихо, и за дверью никто не ходил, не шаркал ногами, она закрыла глаза и открыть их уже не могла - сон навалился камнем.
Днем никуда не выходила. Лежала, дремала. Отвернувшись к стенке, читала. Проводник приносил чай, она пила полулежа. Ни с кем не заговаривала. Закрыв глаза, подложив под голову руки, вспомнила густо-синее осеннее море, пароход, Баку, поезд… Когда ее впервые приметили? Где? Она лежала, мучительно думала - перебирала час за часом: и как сходили с парохода, и как бродили по Баку, и как пришли к поезду. Все шло нормально. Как и в тот, первый, приезд в Москву, когда она работала в посольстве…
Колеса громыхали на стыках. Рахими было страшно: вот войдет человек в темном, и тогда… Она съеживалась под одеялом, исчезнуть бы, как невидимке. Вспомнила Рахими; облизывая сухие губы, вновь пережила час за часом последний их день - и прогулку по Москве, и ссору в гостинице, и его раздражение, и окрепшую уверенность: "Выдаст", и скорчившееся после укола тело. "Именем закона…" - Рахими широко открыла глаза, в них мелькнул ужас, но перед глазами была стенка купе и плотно прикрытая дверь. В купе вползали сумерки.
В Баку на вокзале было все то же - суета, беготня, мягкий южный говор. Прямо от вокзала улица вела к морю. Сейчас бы на такси - ив порт. Белый-белый, весь залитый огнями пароход и темное море. Плеск волн под круглым окошечком… Взять бы билет и забраться в каюту. Но нельзя, нельзя… Теперь она может перейти границу только нелегально. Покойный Рахими говорил: есть тут на базаре скупщик Чопур Али. Он переправит через Аракс. Были бы деньги. Есть у нее золотые часы, два кольца с бриллиантами.
Ночь в зале ожидания прошла беспокойно. Виделся ей второй Рахими, лежавший на диване, как бежала по улицам, кружа и заметая следы. В ту ночь ей так и не удалось зайти к резиденту, она побоялась, что схватят обоих. К резиденту только в самом крайнем случае, когда не будет выхода…
В дверях вокзала показалось как будто знакомое узкое лицо. Человек вошел, опираясь на палку, прихрамывая - на Рахими и не взглянул, прошагал мимо стороной, но ей и этого хватило. Вспомнила, они сошли с парохода, и Рахими заговорил с кем-то, а этот человек, стоявший у сходен, поглядел на них пронзительно и остро. А может, это не тот? Человек тяжело опустился на скамейку. Рахими поглядела, успокоилась: не тот. Человек повернулся к ней, и Рахими опять померещилось что-то знакомое. Не выдержав, она вскочила, выбежала, хлопнув дверью.
Светало. Петляя по улицам и оглядываясь, Гертруда пошла на базар.
На базаре скупщик помоложе указал ей Чопура Али. У забора сидел старик в засаленном пиджаке. Скуластое лицо заросло щетиной. Красноватые веки слезились. Рахими наклонилась:
- Я к вам, дядя Али.
Он сидел, будто не расслышал, Рахими достала шерстяную кофточку.
- Продаю.
- Почем? - лениво спросил Чопур Али.
- Пятьдесят.
- Вай-вай-вай. Кто купит за такую цену?
- Шерсть, дядя Али. Чистая английская шерсть.
- Пхе, - он протянул скрюченные пальцы, помял рукав, отбросил. - Шерсть, - проговорил, цыкая презрительно: - Я сколько угодно достану вам шерсти. Только скажите. - И помолчав, прибавил: - За тридцать, пожалуй, возьму.
- Сорок.
- Тридцать.
- Тридцать пять. Последнее слово.
Старик кивнул.
- Ай-вай-вай. Беру себе в убыток.
Рахими оглянулась:
- У меня к вам дело, дядя Али.
- Какое еще дело? - насторожился старик.
Рахими наклонилась ниже:
- Я слышала, вы переправляете на ту сторону…
- Ай-вай-вай. Кто вам сказал, плюньте тому в глаза.
- Человек тот мог бы заплатить. Золотые часы. Кольцо с бриллиантом.
- Вай-вай-вай, - причитал старик. - Давно это было. Никто ничего не знает. Ночь. Аракс. Узкая лодка. - Старик перешел на шепот. - Ох, ох, тяжело. Грех. Поймают. Посадят старого Али.
- Два кольца с бриллиантами, - шепнула Гертруда, видя, что старик колеблется.
- Ох, ох. Не знаю, как и быть. Пусть тот человек заглянет вечером.
…Ночью машина увозила их к границе.
На вторую ночь старик повез ее через реку. Вода глухо шумела за кормой. На той стороне показались развесистые платаны. Рахими ступила на берег, облегченно вздохнула.
- Иди, иди, - махнул рукой старик: - Там деревня. Придешь, скажешься старосте.
Рассвело, когда Рахими вошла в деревню. Навстречу ей шел милиционер. У нее только и хватило сил, чтобы нырнуть в росшие за огородами кусты. Все. Конец. Старик обманул. Река холодно блестела позади, но это был не пограничный Аракс и деревня не по ту сторону границы. Что делать? Идти с повинной? Сдаваться? Надкусить уголок воротничка и скорчиться, холодея, тут под кустом. Она не сделала ни того, ни другого. Ее арестовали тут же, за деревней. Арестовали и старого мошенника Чопура.
В Москве в управлении она кричала:
- Я - иностранная подданная. Я не позволю!.. Я буду жаловаться!
Полковник Никодимов вежливо усадил ее на стул и твердо сказал:
- Кто бы вы ни были, но если вы убили человека и сделали попытку нелегально перейти границу - ответите за это по закону.
На второй день она сдалась.
- Пишите. Зовут меня Эмма. Эмма Рейнгард. Родилась на Кавказе. Уехала в Иран. Три года назад работала в Москве в посольстве. Послана сюда со специальным заданием.
XIV
Семен толкнул рукой калитку, вошел. От калитки к крыльцу вела дорожка, трава по ее краям пожухла, почти у самого забора густой малинник, а за малинником в один ряд положены дрова - поленница получилась узкой и невысокой. Крыльцо в резных деревянных пластинах, ступени отливают свежей краской. Видать, у хозяина золотые руки. Дом, как игрушка, веселый и ладный, окна в резных наличниках лучились, как только что вымытые.
Хозяин дома Григорий Борисович встретил Семена в сенках, поднял широкие кустистые брови. Семен успел заметить, что брови у Григория Борисовича черные, а волосы на голове совсем белы, лицо крупное, смуглое и открытое.
- Вам кого? - спросил он.
- Мне сказали, у вас Софья Марковна.
- А, да-да. Проходите. Вы у нее на даче? Она говорила про вас, - Григорий Борисович повел широко рукой, приглашая. Они вошли в дом. Григорий Борисович сказал громко: - Софья Марковна, вот ваш постоялец. - И повернулся к Семену: - Да вы присаживайтесь, посидите. Как-никак соседи. Софья Марковна у нас будто своя. Олюшка, подай гостю стул.
Оля, покраснев, придвинула стул.
- Садитесь.
Разговор пошел неловкий и тягучий, лишь Софья Марковна была, как рыба в воде, все говорила и говорила, и о даче, и о том, что сейчас и осень, и теплынь, и о работе, и о том, что Григорию Борисовичу далеко ездить в Москву на завод.
- Ничего, мы люди привычные, - прогудел Григорий Борисович. - А осень и впрямь хороша. Отдыхать можно. Вон Петро собирается в воскресенье на рыбалку.
Семен поглядел на Петра - тот сидел неразговорчивый, курил, хмурил брови, на Семена он оглянулся зло, исподлобья.
- Жить можно. Войны не было бы, - сказала Софья Марковна.
- Да, война… - загудел опять Григорий Борисович. - Наломала она нам бока. Вон Петька до се не опомнится.
- А что, повоевать пришлось? - спросил Семен.
Петро промолчал.
- Пришлось, - ответил за него Григорий Борисович.
- Я, батя, пойду, - встал Петр.
- Далеко?
- К Мишке Полуянову. Мотор у него в машине барахлит. Посмотрю.
- Ну, ладно, иди, - Григорий Борисович любовно посмотрел ему вслед: - Механик.
Вечером Семен долго лежал в постели, думал, все было понятным в доме Григория Борисовича - и сам хозяин, и хозяйка, и Оля. Только у Петра была тайна, но чем дольше он думал, тем больше Семену казалось, что эта тайна какая-то иная - уж слишком далеки были друг от друга Петр и Гертруда Рахими. Все, что узнал он за последние дни о Петре и его семье, казалось, подтверждало это. Но стоило вспомнить ночное посещение Гертрудой квартиры, в которой был Петр, как приходило сомненье, и все возвращалось к своему началу. "Рыбалка… - неожиданно вспомнил он. - Что это за рыбалка? Надо будет посмотреть. А утром - поговорить с Олей… Утром… Игорь… Василий Степанович…" - Сон подкрался и охватил его.
На станцию он пришел рано. Дождался Олю. Она, увидев его, обрадованно подошла.
- В Москву?
- Да.
- Вы на Петра не сердитесь, у него и так не все ладится, - сказала она, вспомнив вчерашнее.
- А что с ним?
- Было у него… - проговорила она и, нахмурившись, замолчала.
Разговорилась Оля только в вагоне, но о Петре но сказала больше ни слова.
С Семеном Игорь встретился после обеда.
- Ну, что у тебя нового?
- Пока ничего.
- Как Пастушенко?
- Не пойму я никак его.
- Темнит?
- Похоже. Ты съезди на автобазу, где он работает. Может, и узнаешь что новое.
Игорь пробыл на автобазе до вечера. Пастушенко весь день стоял у станка, в обед сходил в столовую, с автобазы поехал прямо на вокзал, на электричку - и домой. Был спокоен и ровен. Игорь старался не показываться ему на глаза, как условились, он подождал Семена на вокзале. Харитонов проехал с Игорем два перегона. В пустом вагоне они свободно поговорили.
- Что слышно о нем в автобазе?
- Хвалят.
- Не заметил ничего?
- Парень как парень. Только подозрителен.
- Вот и мне так кажется, - сказал Семен.
- Эта девушка кем ему приходится? - спросил Игорь.
- Какая?
- Та, с которой видел я тебя сегодня,
- Его сестра.
- Не водят ли они тебя за нос?
Семен ответил не сразу:
- Не думаю.
Они помолчали.
- У них в семье упоминали Владивосток, говорили, что Петр жил там, - сказал Семен, прощаясь. - Ты запроси срочно Владивосток, верно ли это?
- Ладно, запрошу.
Электричка остановилась. Старший лейтенат вышел. Проходя мимо окна и закуривая, коротко махнул рукой. Вагон поплыл, закачался. Сумерки сгущались. Где-то далеко на западе догорала заря, ее слабый свет скользил по небу, а на земле было все темно и хмуро. В вагоне тоже было темно - огня не зажигали. Всю дорогу Игорь думал о Пастушенко. Он в чем-то себя чувствует виновным и боится постороннего глаза. Пастушенко был в той же квартире, куда заходила Гертруда Рахими. Значит… И все-таки это могло ничего не значить. Прямых улик ведь нет. Надо глядеть и глядеть… А у Семена с этой Олей что-то наклевывается. Красивая девушка. Игорь был смущен и растерян. Он не мог понять, осуждает Семена или нет, - все сплелось так сложно - и любовь и подозрения. В вагоне, наконец, включили свет, и Игорь развернул газету.
Утром Харитонов и Смирнов докладывали полковнику.
- Ну, как у вас с Пастушенко?
Семен переступил с ноги на ногу:
- Все то же.
- Что дал запрос во Владивосток?
Игорь ответил:
- Никакого Петра Пастушенко там не было.
- Где он бывает? С кем общается?
- Нигде, кроме автобазы.
- Не приметили, никуда он не собирается?
- Завтра на рыбалку.
Еще брезжило и небо едва начало светлеть, а Петр Пастушенко уже подходил к вокзалу. Он был в короткой куртке, в сапогах, удочки торчали в брезентовом чехле, сумка тяжело оттягивала плечи. Не оглядываясь, он вошел в вагон. Поезд тронулся. За окном убегали назад кусты. Вдалеке в белом тумане показалось озеро.
Поезд замедлил ход. Петр встал, начал собираться. Тихая сонная станция выплыла из утренней рани. Рыбаков оказалось неожиданно много. По берегам, заросшим кустарником и камышом, неслись приглушенные голоса. Тянуло табачным дымом.
Петр забился в самую глушь. Он снял сумку, разобрал снасти, поставил удочки и присел. Туман поднялся и растаял, с каждым часом вода становилась светлей. У Петра уже плескалась в ведерке мелочь, стала брать и крупная рыба. Он сходил за сушняком, развел костер…
Утром Семен собрался в Мигуньки. Позвонил Василию Степановичу и услышал:
- Не надо.
- Что-нибудь случилось?
- Приезжайте-ка вы оба с Игорем сюда.
Семен беспокоился, что могло случиться, и жалел, что сегодня не увидит Олю. А ему хотелось видеть ее каждый день и каждый час… Они ехали с Игорем в такси. Игорь рассказывал о том, что рыбалка Петра Пастушенко была обычной. Ни с кем он не встречался. Два дня прошли безрезультатно. Семену хоть бы что, а Игоря это раздражало. Чего бы проще - вызвать, допросить, сказать Пастушенко напрямик: признавайся, а не то… Но нельзя, нельзя - у них нет ни одной улики. "Какое в нашей работе нужно адское терпение", - думал Игорь.
И с Леной тоже нужно терпение. Она вчера сердилась и молчала - это было в первый раз, и Игорь растерялся. Не мог же он сказать ей, почему приходит редко и где бывает вечерами, а придумывать Игорь не умел и не хотел. Он знал Лену улыбчивой, а теперь увидел сердитой и был с ней терпелив и внимателен, хотя обиделся. Под конец Лена повеселела, он поцеловал ее, и все кончилось тихо и мирно.
Василия Степановича они встретили в коридоре. Полковник шел в свой кабинет. Увидев Семена и Игоря, улыбнулся:
- Пойдемте, пойдемте. У меня есть для вас новости.
В кабинете все втроем сели на диван.
- Ну-с, дело с Пастушенко проясняется. Никакой он не враг. Просто в войну мальчишкой сбился с пути. Сидел в тюрьме. Ушел на фронт. Был у немцев в плену. Чтобы скрыть свое прошлое, сменил фамилию. Жил во Владивостоке, и звали его там не Пастушенко, а Крившенко. У него во Владивостоке семья. Обживется, хочет перевезти ее сюда. За прошлое свое стыдится, оттого и ходит бирюком. Ну, а в том, угловом доме, он бывает частенько - у него там тетка. Софья Марковна поговорила с Олей, и та ей выложила все, как есть. Да и Гертруда Рахими показала, что, не решившись войти к Родригесу, она, проверяя, удалось ли ей уйти от наблюдения, зашла в соседний дом и постучала в квартиру, в которой горел еще свет. Там была старушка и крутоплечий парень с темными неласковыми глазами, спросила, не живут ли тут Раевские - никаких Раевских, конечно, не было, и она сама таких не знала, спросила первое, что пришло в голову. Ясно, что Пастушенко столкнулся с Гертрудой случайно…