Я хотел заспорить – но в этот момент лишился способности связно мыслить, ибо когда мы обогнули юго-западный угол дворца и увидали западные ворота, нам представилось – точнее, на нас обрушилось – почти невероятное зрелище. Сами ворота пылали; но это нежданное явление бледнело в сравнении с видом еще одного горящего человеческого тела. Этот человек, однако, был еще жив, и метался как безумный по парку близ искореженных и рушащихся железных прутьев и кованых завитков, испуская ужасные, пронзительные вопли, словно его (или ее?) только что изрыгнули пылающие огнем вечным адские глубины.
Глава XV
Странные происшествия в западной башне
Приблизившись к этому злосчастному созданию, мы с Холмсом замедлили шаг; огонь, пожирающий торс, голову и руки, был явно химического происхождения, так ярко и жарко горело пламя. Я уже хотел отдать Холмсу свою винтовку и бежать на помощь несчастному, но мой друг удержал меня.
– Вы проявите большее милосердие, Ватсон, – сказал Холмс, – и гораздо большую мудрость, если прямо сейчас выстрелите ему в голову.
– Ему? – спросил я. – Так вы знаете, кто это?
– Тот, кому не хватило умения обращаться со взрывчаткой, которой он хотел взорвать ворота, – ответил Холмс. – Точно так же, как ему не хватало умения обращаться с бомбой, которую он швырнул нам под ноги в поезде.
– Лорд Фрэнсис! – воскликнул я. – Конечно, Сэдлер опять положил пироксилин!
– Да – и ни один из двоих понятия не имел, с чем играет.
Я сунул винтовку Холмсу в руки:
– Я должен ему помочь!
Холмс опять удержал меня:
– Азотная и серная кислоты, Ватсон, – он умрет раньше, чем вы успеете к нему подойти, а вы только повредите себе!
Я вырвался у него из рук:
– Я врач, Холмс! Не держите меня…
Холмс больше не пытался меня остановить, но его прогноз оказался абсолютно точным. Мне понадобилось около минуты, чтобы добраться до лорда Фрэнсиса, и все это время он, шатаясь, бродил по гравийной дорожке под разрушенными воротами, жалостно крича, размахивая пылающими руками и пытаясь погасить горящее лицо. Скоро стало ясно, что чудовищное пламя пожирает его голосовые связки – крики сначала стали хриплыми, затем почти смолкли; к тому времени, как я до него добрался, его уже невозможно было узнать – разве что по одежде и по двум жутким глазам, которые уставились на меня в чудовищном осознании происходящего. Я остановился и снял сюртук, чтобы по крайней мере попытаться сбить пламя; но, взглянув еще раз в эти блестящие глаза, я понял, что они уже ничего не видят. Странно застыв, лорд Фрэнсис Гамильтон повалился вперед, воздевши руки; кисти и пальцы скрючены, словно когти, – характерная поза человека, умершего от огня; глаза и рот широко раскрыты. Он со всего размаху ударился о гравий – так сильно, что химическое пламя почти полностью погасло при ударе; осталась лишь жуткая вонь горелой шерсти и плоти, такая же, как витала над убитым разведчиком.
Подняв взгляд на ворота, я заметил, что пожиравший их огонь тоже вдруг начал угасать – и я увидел два лица, которых раньше не было видно из-за яркого пламени. Лица были непохожи, и все же на них лежала одинаковая печать неприкрытого ужаса; однако ужас сей, видимо, был не из тех, что приковывают человека к месту. Двое мгновенно обратились в бегство, а я остался, размышляя, действительно ли я видел их накануне вечером в толпе веселящихся солдат – наших собутыльников. Я предпочел думать, что ошибся; как бы то ни было, вскоре по ту сторону ворот явились несколько полицейских; они бежали во всю прыть и свистели во всю мочь, и я отвлекся от своих мыслей.
Опознав труп лорда Фрэнсиса для полиции, я предоставил им неприятную задачу охраны тела и вернулся туда, где расстался с Холмсом. Однако на том месте никого не было, только моя винтовка валялась на земле. Я стал оглядываться и звать своего друга, но тут внезапно осознал, что на фасаде дворца вижу нечто необычное:
Кто-то двигался в окнах западной башни.
На самом верхнем этаже, в комнатах королевы шотландской, кто-то сорвал и тяжелые занавеси, и ставни, обнажив окна. И через эти окна, в неверном мерцающем свете свечи с длинным фитилем я отчетливо видел характерный силуэт мисс Маккензи. Она сцепила руки перед собой, словно стояла на молитве; но при этом она возбужденно трясла руками и головой и двигала губами, так что, видимо, с ней все же происходило нечто иное. Она пятилась, причем опасно, приближаясь к стеклам не защищенных теперь окон; я беспомощно, как завороженный, стал подходить к башне (не знаю, что? я собирался сделать, ибо если бы мисс Маккензи упала, я вряд ли смог бы остановить ее падение), ожидая увидеть того, кто так жестоко преследует девушку.
Но фигура оставалась скрытой от моего взора. Поначалу, предполагая, что это может оказаться Уилл Вилл Сэдлер, который подталкивает мисс Маккензи к окну, дабы падение ее выглядело самоубийством, я заметался по лужайке в поисках лучшей точки, с которой можно будет прицелиться в преследователя юной Элли; однако нигде не мог найти лучшего вида на башню, чем вначале. Тут меня осенило: стрелять будет крайне рискованно, ибо что если человек, старающийся схватить девушку, – вовсе не противник? Что если это Эндрю Хэкетт – или даже сам Холмс – пытается спасти бьющуюся в истерике девушку? Но ни Хэкетт, ни Холмс не стали бы приближаться к ней, когда она явно ступила на такой опасный путь отступления. Наконец лихорадочный мой разум обратился к возможности (самой пугающей из всех), что мисс Маккензи отступает не от подлинного преследователя, будь он ей другом или врагом, а от того, что стало плодом ее издерганной нервной системы и насмерть перепуганного воображения – от фантазма, который явился из глубин ее собственного рассудка, однако вполне реального для тех, кто уже заступил за порог истерии и нервного истощения. Да, в конце концов уверил я себя, именно это, должно быть, и происходит, ведь "нападавший" по-прежнему не являл себя в окне и оставался невидимым с земли…
И тут распахнулось окно комнаты прямо над главным входом во дворец, и оттуда странным облаком вылетело тяжелое одеяло; вздымаясь на ветру, оно медленно дрейфовало по воздуху к земле. Я секунду провожал его взглядом, потом поднял взгляд на окно и увидел…
Холмса.
– Ватсон! – закричал он. – Шевелитесь! Зовите офицеров – натяните одеяло, поймать девушку! Он сейчас вытолкнет ее в окно, а я туда не успею!
Я выкинул из головы вопросы и, наконец, повиновался, заботясь не объяснениями, а спасением жизни самой преследуемой девушки; сейчас она действительно , пятясь, выпадет из окна, где не было ни балкона, ни террасы, которые могли бы замедлить падение; она полетит прямо вниз, и этот смертельный полет закончится на посыпанной гравием дорожке под башней.
Полицейские, услыхав команду Холмса, бросились ко мне, и мы, схватив одеяло, растянули его под окном башни – и вовремя, потому что еще секунда, и мисс Маккензи завизжала, поняв, что отступила слишком далеко, и вывалилась через раму древнего окна, которое с грохотом разлетелось.
Девушка понеслась к земле, где я, с помощью крепкого полицейского (тем самым с лихвой загладившего то, что его командир перед тем отказал нам в помощи), умудрился поймать ее на толстое, роскошное одеяло. Мисс Маккензи ненадолго оглушило, но я быстро осмотрел ее и понял, что в остальном она невредима.
– Чтоб мне провалиться, доктор, – сказал один полицейский. – Девчонка-то миленькая. Чего это она, а?
– Боюсь, не могу сказать, – ответил я.
– Эх, – снисходительно сказал другой, – какая уж тут тайна? Это ж Элли Маккензи, она с Виллом Сэдлером гуляла!
Вслед за этим воцарилось полное согласие по данному вопросу и прозвучало несколько реплик, дававших понять, что деликатное положение девушки ни для кого не секрет: вне сомнений, это стало возможным после похвальбы Вилла-Верняка Сэдлера в пивной – еще одного проявления свинской его натуры.
Дальнейшие измышления по сему поводу прервал голос Холмса:
– Ватсон! Бегите наверх по винтовой лестнице, а я перекрою потайную! Не теряйте ни секунды – и не забудьте оружие!
И он исчез, не успел я уточнить, действительно ли кто-то был в башне с девушкой; однако возможность изловить какого-то бы то ни было угрожающего противника вселила во все мои действия новую решимость. Приказав полицейским охранять мисс Маккензи, я схватил "Холланд и Холланд" и бегом помчался к очень старой двери в основании башни – дверь была так узка, что в нее можно было протиснуться только боком. Я навалился на нее всем телом, и открылась она с неимоверным тягостным стоном, а я осознал, что от основания каменной винтовой лестницы меня отделяют лишь несколько коротких шагов. Я помчался наверх, и топот моих башмаков отдавался эхом в камне вокруг – но не настолько громко, чтобы я, поднявшись примерно до половины, не услышал других шагов, движущихся в противоположном направлении. Приписав эти шаги пока не удостоверенному нами оскорбителю мисс Маккензи, я остановился, вскинул винтовку и прижался спиной к каменной стене, поскольку отдача мощного оружия могла потревожить старую рану в плече.
Я ждал, шаги близились и ускорялись, и я услышал сопровождавшее их тихое непонятное бормотание. Сначала я подумал, что человек невнятно произносит слова, и потому я их не разбираю; потом – что я их не разбираю потому, что они отдаются эхом от изогнутой каменной лестницы; и наконец я не мог не прийти к очевидному выводу:
Человек говорил не по-английски.
Пытаясь не думать об этом – ибо уроженцем здешних мест был этот человек или же чужаком, он пребывал в сговоре с Виллом Сэдлером и потому представлялся мне противником опасным, – я ждал приближения негодяя, наведя прицел винтовки на середину лестницы. Сняв предохранитель, я ждал, пока передо мной не нарисовалась невысокая фигура – и в тот миг, когда я уже совершенно был готов спустить курок, я кое-что заметил:
Хотя в полумраке виднелся лишь силуэт, света хватило, чтобы разглядеть над левым плечом человечка явно выраженную массу плоти – нарост, в коем при обычных обстоятельствах я бы без труда распознал горб…
Не то содрогнувшись в ужасе от столь знакомого уродства, не то озаботившись, чтобы противник мой не улизнул, я быстро выстрелил. Шум, раздавшийся в замкнутом пространстве, был почти невыносим – воздушная волна больно ударила по барабанным перепонкам, однако, не настолько сильно, чтобы я не уловил, что, развернувшись и опять бросаясь наверх, человечек испуганно и невнятно выкрикнул какое-то проклятье. Я не смог разобрать точных слов, но, несомненно, то был иностранный язык, и я даже знал, какой: только один народ в южной Европе выпаливает свою речь, словно из пулемета "Максим"…
– Промахнулся, – бормотал я, вовсе не удивившись промаху – в такой-то спешке, – но все равно не желая признаваться себе в том, что я видел и слышал. Человечек по-прежнему улепетывал по лестнице, и вскоре меня сверху окликнул Холмс:
– Ватсон! Вы как там?
– Вполне! – крикнул я в ответ, хотя отдачей винтовки меня в самом деле чувствительно ударило по плечу. – Стойте где стоите, Холмс! Он бежит к вам!
– Нет! – крикнул в ответ мой друг. – Меня он уже миновал! Но я его вижу!
И тут я услышал топот множества ног; он отдавался эхом и смешивался в полную какофонию. Морщась и держась за плечо, я снова побежал вверх по лестнице. Помню, что на бегу я бормотал себе под нос:
– Гэльский. Может, он говорил по-гэльски…
И действительно, язык, на котором говорил сбежавший противник, мог быть гэльским, судя по тому, что? я знал об этом древнем языке, – правда, я припоминал, что на нем говорят лишь в самых удаленных уголках Шотландии, а не в цивилизованном Эдинбурге. Но размышления мои в каком-то смысле помогли отвлечься от иного, более вероятного лингвистического кандидата, уже пришедшего мне в голову, – равно как и не вспоминать о том неприятном зрелище, что запечатлелось в моем мозгу перед тем, как я нажал на спусковой крючок "Холланда и Холланда". Избежать сего образа, однако, никак не удавалось, и борьба с ним все более замедляла мои шаги, пока я не вынужден был остановиться совершенно. Я попятился к стене лестницы и соскользнул по ступеням, чтобы присесть на корточки и перевести дух. И только крик Холмса – мой друг командовал кому-то "Стой!" – вытащил меня из этого помрачения; я вскочил на ноги, опять побежал вверх по лестнице, выскочил на главный этаж дворца и заметался по Большой галерее, зовя Холмса. Не получив ответа, я вернулся на лестницу и опять помчался наверх; выбежав в покои королевы Марии, я опять принялся звать Холмса – признаюсь, все более отчаянно. Ответа по-прежнему не было; и в зловещей тишине этих парадоксально живых, но в то же время абсолютно мертвых комнат мои нервы начали зло шутить надо мной (или, по крайней мере, мне так показалось): мне чудилась музыка, несвязная мелодия, которую играли на каком-то древнем инструменте, – и звук, как я скоро понял, шел из старой трапезной королевы…
Я приблизился к ее двери – с большой неохотой, но все же приблизился. Вид "вечной" лужи крови у входа меня не очень ободрил; но, сжав винтовку в руке, я подходил к двери, все ближе к источнику этой странной музыки, и наконец, через низкую дверь, я увидел в комнате…
Холмса.
Он сидел близ окна, через которое вывалилась мисс Маккензи, у старинного обеденного стола. На одном колене он держал какой-то старинный музыкальный инструмент, а на другом – несколько листков с нотами. Он словно впал в странное забытье, и двойная странность – этой сцены и окружающих покоев – странным образом освободила мой мозг и от связных мыслей, и от страха; я подошел к другу, словно оглушенный сильным ударом.
– Холмс, – сказал я. – Все хорошо?
– Ватсон! – отозвался он поразительно бодрым голосом; но головы не повернул. – Да, вполне – а у вас?
– Да, – сказал я, ставя винтовку на пол. – Но…
Мне трудно было решить, о чем говорить с Холмсом: слишком многие темы просто не хотелось бы обсуждать.
– Что с мисс Маккензи? – спросил Холмс, который, видимо, не разделял моей опаски.
– Она в обмороке, но скоро полностью оправится.
– Вас и ваших помощников в этом маневре можно поздравить – вы безупречно выполнили то, что от вас требовалось.
Я хотел что-то сказать, но лишь кивнул. Потом, оглядывая деревянные стены, догадался спросить:
– А нам разве не нужно пойти к Майкрофту и остальным?
Холмс хмыкнул:
– Я подозреваю, что мой брат очень скоро окажет эту честь нам . Я гнался за человеком, которого мы преследуем, от этой самой комнаты и вниз, к остальным – полагаю, он хотел унести из спрятанной добычи сколько получится. Но я даже не надеялся его поймать – ловкостью он не уступает обезьяне. Однако я поглядел, что с Майкрофтом, из окна в северном крыле, прежде, чем вернуться сюда. С ним оказалось все в порядке, подоспело еще несколько полицейских, и сейчас они преследуют Вилла-Верняка Сэдлера. А также обыскивают дворцовые угодья в поисках его… сообщника , которого мы с вами едва не изловили.
– А, – выдохнул я с огромным облегчением; похоже, мы не будем сейчас обсуждать эту загадочную личность (да и такую ли уж загадочную?), сбежавшую от нас обоих. – Так что – расследование закончено?
– В том, что касается дворца, – можно сказать, что да. И я не удивлюсь, если мы оба окажемся вскоре обладателями элегантных булавок для галстука. Королева будет нам благодарна, Ватсон.
Он продолжал щипать струны древнего музыкального инструмента и вертеть его в руках, и я наконец не выдержал:
– Холмс, а что это за штука?
– Это? Вы не узнаёте?
– Очевидно, нет.
– Это лютня, Ватсон. Любимый инструмент средневековых певцов… и кое-кого еще…
– А что это вы пытаетесь на ней сыграть?
Холмс взял разлинованные продолговатые листы бумаги и склонил голову.
– Это… довольно интересно. Ноты, написаны от руки. Я нашел их только что, на кровати, вместе с лютней. – На лице у него мелькнула тень удивления. – Прошлой ночью я их не заметил…
С этими словами Холмс наконец убедился, что настроил лютню как следует, и опять заиграл, не сводя глаз с нотных листов. Сначала я не разобрал мелодию; но потом…
Я уже было собирался назвать ее, но тут в проеме двери в спальню появился Майкрофт Холмс.
– Шерлок! – воскликнул он. – И вы, доктор! Ради всего святого, неужели вам не пришло в голову сообщить нам, что вы живы и невредимы? А что с… что…
Майкрофт затих, оглядываясь, когда до него наконец начало доходить, где он очутился. Его тяжелые челюсти затряслись, когда он кивнул несколько раз, осознав это до конца; затем он медленно приблизился к низкой двери, ведущей в трапезную.
– Значит, – сказал он, уже полностью владея своим голосом, – значит, это ее комнаты?
– Да, Майкрофт, – отозвался Холмс. – Осторожно, ты сейчас наступишь левой ногой в лужу "невысыхающей крови".
Майкрофт попытался избежать попадания в лужу крови, изобразив подобие прыжка в сторону, насколько позволила его туша, а Холмс продолжал:
– Кровь, по всей видимости, свиная или другого домашнего животного, и пролита уже больше двенадцати часов назад, так что лучше в ней не пачкаться.
Майкрофт продолжал глядеть на пол, слегка хмурясь и цокая языком:
– Ты хочешь сказать, что ради взгляда на эту ерунду столько денег переходило из рук в руки, ради этого были убиты трое порядочных людей, и честную молодую женщину погубили и чуть не свели с ума?
– Нет-нет, – ответил Холмс, продолжая тренькать на лютне; от мелодии, которую он играл, мне становилось все больше не по себе. – Причиной была не лужа крови, а сами эти комнаты, этот дворец – это их могуществом свиная кровь превращалась в нечто волшебное. Тени – в безумные видения. Жизнь – в смерть…
Майкрофт кивнул, видимо – в знак согласия, потом будто вспомнил что-то:
– А девушка, – сказал он. – Что с ней?
Я показал на разбитое окно, и глаза Майкрофта округлились.
– Не бойтесь, – быстро сказал я. – С ней все в порядке.
– Ее спасли! – вмешался Холмс. – Ватсон и местный полицейский. Это был невероятный подвиг, Майкрофт, – я думаю, их надо представить к королевской награде. Особенно Ватсона.
– В самом деле? – сказал Майкрофт. – Что ж, но мне сначала надо будет… пропади оно пропадом, Шерлок, перестанешь ли ты бренчать?! Работа еще не закончена, Вилл Сэдлер еще бродит где-то в парке, неизвестно с каким числом пособников!
– Не волнуйся. Пособник у него только один. – И добавил, тихо, чтобы брат не услышал: – И мы его не поймаем… – Внезапно Холмс перестал играть на лютне. – Старинная машина Сэдлера, – сказал он вслух. – Вы ее захватили?
На лице Майкрофта отразилось явное разочарование.
– Не смогли, – ответил он. – Я думал, ее хорошо стерегут, но каким-то образом…
Холмс поднял голову – он словно ожидал этой новости:
– Она таинственным образом воспламенилась и горит до сих пор… – Он вздохнул, словно подчеркивая собственное бессилие.
– Откуда тебе это известно? – спросил его брат.
Холмс пожал плечами и опять занялся лютней: