В зале то слышалась запись выступления молоденького Жана, то она выключалась, и он сам, сегодняшний, продолжал эту песню, прокомментировав:
– "Я как будто пою со своим внуком!".
Многие песни Жан Арутюнович исполнял под свою любимую гитару.
В зале кое-где мелькали вспышки запрещённых фотоаппаратов.
Лишь после песен "Море зовёт" и "Судьба" Платон вспомнил про свой диктофон. Он быстро активизировал его, и все остальные песни были им записаны. А это были "Капель", "Лунный дождь" на французском языке, "Ночной дилижанс", "Колокола", "Осенний свет". А заключительной его песней была "Русский блюз", последним повторяющимся припевом завершавшая концерт.
Долгими и продолжительными аплодисментами, переходящими в бурные овации, проводил зал своего кумира. Некоторые счастливцы сразу рванули на сцену за автографами, в то время как опоздавшие бедняги безуспешно пытались справиться с тяжёлым занавесом.
С такой любовью народ проводил своего не лауреата конкурсов, не заслуженного и не народного артиста СССР или России.
Платон верный своему плану, подсказанному билетёршей, занял выжидательное место у служебного входа. Вскоре он решил спрятаться от лишних глаз и вошёл вовнутрь. Там он переговорил с охраной и понял, что надо просто набраться терпения. А ждать пришлось почти полтора часа.
Как в былые времена молодости кумира! – подумал Платон.
Пока он ждал – невольно дочитал программку. На последних её страницах говорилось о роли армян в истории Москвы и Санкт-Петербурга.
И действительно! Армяне внесли непропорционально большой вклад в развитие, как общей советской культуры, так и непосредственно российской.
Особенно это касалось области музыки и, связанной с ней одним озарением, области точных наук.
У Платона даже слово армяне ассоциировалось с чем-то красным, красивым, лучезарным и музыкальным, доверительно тёплым.
Так получилось, что с детских лет Платон уважал и даже любил армян за их доброту, порядочность, трудолюбие и таланты.
Во многом это было обусловлено проживанием в отчем доме Платона армянской семьи Геворкян, с младшей из которых, черноглазой красавицей Алочкой он дружил ещё в далёком детстве.
Поэтому его преклонение перед талантом Жана Татляна являлось естественным, органическим продолжением его давней симпатии.
Платон вспомнил, как все эти дни он слушал и слушал его волшебные песни. И чем больше Платон вслушивался в них, тем больше он понимал красоту его музыки, безупречность текста песен, и, самое главное, просто гениальное их исполнение.
Жан своим голосом творил всё, что хотел. Платон вслушивался и понимал, что его исполнение просто идеально.
И перепеть его песни лучше, чем он, было уже просто невозможно.
Даже песня "Лучший город Земли" в исполнении блистательного Муслима Магомаева всё-таки чуть уступала исполнению Жана Татляна. Как бы брильянт Магомаева получил бы дополнительную огранку, заиграв новыми яркими лучами света.
Песни Жана Татляна нравились сразу, с первых аккордов. Под них очень хорошо мечталось, что было одним из основных занятий советской молодёжи.
Чем Жан Татлян сразу очаровал весь народ, все слои населения? В чём его феномен?
А тем, что он пел песни для всех возрастов. И для влюбчивой молодёжи, у которой всё ещё впереди, и для проживших нелёгкую жизнь пожилых людей, живущих теперь во многом воспоминаниями о своей молодости.
Более того, его песни были и под разное настроение. Недаром Платон в молодости использовал их, чтобы за несколько минут поменять своё настроение от упадническо-лирического, меланхолического, до оптимистического, возбуждённого, энергично-работоспособного.
Жан очаровывал всех не только тем, о чём он пел, – о встречах и расставаниях, о счастливой и несчастной любви, о радости и печали, – но и тем, как он пел. Всем казалось, что данную песню и нельзя было спеть по-другому. Настолько были выверены и слова, и мелодия, и тембр голоса, и его интонация, настроение певца, в конце концов, включая и его поведение на сцене.
И ещё неизвестно, что больше влияет на подвиги и творчество, на продолжение борьбы и поиски: радость или грусть, победы или поражения, надежды или разочарования, счастье или несбывшиеся мечты.
А сколько светлых и добрых мыслей и идей родили его песни в головах его слушателей. В их числе, конечно, был и Платон. Их давно, на расстоянии, незримо что-то объединяло.
Платона и Жана объединяло не только то, что их отцы родили их уже в зрелом возрасте, соответственно наделив разнообразными талантами, но и то, что оба они умели и любили работать не только головой, но и руками, в частности, столярничать и огородничать.
Между родителями Жана была разница в двадцать лет, между родителями Платона – восемнадцать.
И оба они были людьми с одной стороны неиссякаемо оптимистичными, добрыми и общительными, с другой стороны – людьми свободолюбивыми и независимыми, во всяком случае, творческими – то есть, одинокими волками, но в душе аристократами.
И вот, спускающийся по лестнице кумир появился! Ещё на расстоянии Платон громко спросил:
– "Жан Арутюнович! А можно у Вас взять автограф?!".
– "Конечно!" – услышал Платон давно знакомый ему доброжелательный голос с еле различимым акцентом.
Жан Арутюнович прошёл через пресловутую магнитную рамку, повернулся к Платону и, поставив гитару между своих ног, не отпуская своё сокровище, спросил немного растерявшегося поклонника:
– "А кому написать? Как Вас зовут?".
Платон заранее приготовил открытую страницу программки, на которой было обращение "Моим друзьям" и девственную, уникальную, шариковую авторучку – трёхгранную, ярко зелёного цвета. Поэтому задержки не произошло. На столике охраны маэстро уже ожидало место для автографа и "священная ручка".
– "Платон Петрович Кочет!" – последовал привычный ответ.
Но тут же он спохватился:
– "Пишите Платону!".
Жан Арутюнович так и сделал, аккуратно написав внизу страницы – Платону, и более размашисто, но кратко расписавшись.
Только он снова поднял свою гитару, как Платон остановил его новой просьбой:
– "Жан Арутюнович, извините! А можно пожать Вашу мужественную руку?!".
Тот приветливо улыбнулся, внимательно вглядываясь в голубо-зелёные глаза Платона своими миндальными, почти чёрными, ласковыми глазами, чутко ответив:
– "Конечно можно!".
И они обменялись крепким, тёплым мужским рукопожатием. Пока Платон сиял от счастья, Жан Арутюнович одной рукой уже открывал дверь в тамбур. Кочет тут же подскочил сзади, придерживая дверь, защищая гитару и её хозяина.
Постояв немного на улице и наблюдая, как его кумир фотографируется с очередным поклонником, прощается с организаторами концерта, и садится в автомобиль для поездки на Ленинградский вокзал, счастливый Кочет полетел в свой курятник.
Дома он долго рассказывал, понявшей опоздание мужа Ксении, о встрече со своим единственным в жизни кумиром, шутливо заключив:
– "Я теперь правую руку мыть не буду!".
Но та, уже сонная, не поняла общеизвестной шутки в исполнении мужа, подвергнув того необоснованной критике.
На следующий день, после лыж в субботу вечером, Платон по телефону отчитался о встрече с Татляном перед Александром и Егором с Варварой, на что та, тоже давняя его почитательница резюмировала:
– "А Татляна любят люди с тонким вкусом, как и он сам!".
На что Платон сообщил Егору:
– "А мне жена знаешь, что сказала! Вы с Татляном два сапога – пара! Как он поёт, так ты и пишешь! Обо всём, что видишь и чувствуешь; смело, дерзко, озорно!".
И действительно, этот вечер ещё больше возбудил поэта, дал ему ещё больше вдохновения.
На следующий день Платон послал по электронной почте четвёртое послание своему кумиру, приложив к нему ещё два стихотворения. Это были "Цирковой медведь":
Однажды было, давным-давно,
Пожалуй, лет сто назад,
Бродячий цирк, или Шапито
Давал представлений ряд.Но старый медведь уже занемог.
Болела его голова.
А от побоев он скоро слёг,
Вставая лишь иногда.И нос кровоточил его от кольца.
И лапы болели давно.
Все ждали уже медведя конца,
Но он пока жил всё равно.Зимой, отпущенный кем-то в лес,
Бедняга от голода слёг.
Он помощи даже просил с небес.
Никто ему не помог.Погиб от нехватки людской доброты
Ни в чём не повинный медведь.
Всегда он людям служил от души.
И что теперь толку реветь?Всегда всем любых, своих зверей
Прирученных надо любить.
Ведь даже нечаянно, как и людей
Свободой их можно убить!
Кому и когда свобода нужна
Судить не берусь тут я.
Но то, что двуликой бывает она,
О том надо помнить всегда!
А также "Бульвар детства моего":
Рождественский бульвар!
В конце его стою,
Как памятник себе.
Я на него смотрю.Правее, за плечом,
Церквушка на углу.
Но звон колоколов
Давно не на слуху.Направо от меня,
За крышей, Отчий дом,
Где в детстве я себя
Запомнил в доме том.А дальше, по пути,
Ходил я в первый класс.
Напротив, перейти –
Травмировался раз.
Спускаюсь вниз опять.
Охватывает страх.
Не крутизны боюсь.
Бульвара вижу крах.Внизу – бульваров крест,
На Трубную вхожу.
Вокруг неё, в окрест,
Внимательно гляжу.И, обернувшись, вспять,
Я на бульвар вхожу.
Но сходство я опять
С былым не нахожу.Прощай, бульвар, прощай!
Другим ты хоть и стал.
Меня не забывай!
Любить я не устал!
Платон ещё раз перечитал своё послание кумиру. Стихотворение "Цирковой медведь" получилось в унисон с песней "Белый медвежонок", а "Бульвар детства моего" навеял, как и песни Жана Арутюновича Татляна, ностальгию.
Он мечтательно задумался, представляя, как маэстро поёт свои песни на его слова. Но в голову поэта приходили только уже знакомые мелодии. Он давно понял, что новая музыка у него из ушей не льётся, а только старая, а вот слова, действительно новые – слова, слова, слова…
В один из моментов Платона вдруг осенило: а ведь в песне слова должны рифмоваться не столько между собой, а сколько с музыкой, даже больше с музыкой, как у Татляна!!!
Да! Это был настоящий маэстро, кумир! Воистину, золотой Жан!
Глава 3. Зрелый возраст
А на второй день, также катаясь на лыжах, и естественно всё ещё находясь под впечатлением от позавчерашнего концерта, лишь сожалея, что на концерт он не взял фотоаппарат, Платон сочинил ещё одно стихотворение, назвав его "Кочет блюз" по аналогии и под музыку песни Жана Арутюновича "Русский блюз", и к счастью вовремя записав его на диктофон:
Я на концерте Жана был,
И слушал "Русский блюз".
В мечтах так далеко уплыл…
Вот за перо берусь:"Я двадцать лет не посылал
Стихов своих, мой друг,
Пока я Вас не повстречал
На том концерте вдруг.Вас любят люди все с душой
С широкой, с добротой.
И я добавил голос свой,
Кумир наш, золотой!Автограф получил и я!
Та встреча дорога!
Тепло рукопожатия
Хранит моя рука!И поезд вновь уносит Вас,
"Санкт-Петербург – Москва",
Поёте Вы всегда для нас.
Вы в сердце навсегда!".Зелёное, трёхгранное
В руке моей стило.
Такое многогранное,
Как творчество его.По Интернету посылаю
Вдогонку "Кочет блюз".
Надеюсь, с Жаном создаю
Наш творческий союз!?
Причём сделал он это ещё на лыжне в лесу, по пути от Новокосино в Салтыковку. Платон заранее планировал прервать свой лыжный поход коротким привалом у Егора с Варварой, дабы оговорить с ними подготовку к предстоящему юбилею Ксении.
Там же он собирался дать своякам послушать и своё новое произведение.
Но у Егора уже гостил один из соседей. Платон сразу обратил внимание на такого же высокого, как и хозяин, очень худого мужчину средних лет. Они уже немного выпили и были навеселе, особенно гость.
Тот был не только высокого роста, но и имел очень длинную шею.
Полукруглые, слишком покатые плечи и кривые, короткие ноги в сочетании с походкой вразвалочку внизу и держанием вертикали в верхней части тела, придавали ему, при взгляде на него сзади, облик гуся. А его вытянутое лицо с длинным, прямым носом на маленькой головке подкрепляли его облик и спереди. Весь его габитус напоминал гуся. Но самое смешное в его обличье, была… его фамилия. Она естественно была… Гусев!
И Егор называл его не иначе, как "Гусь". Больше слушая словоохотливого хозяина, тот говорил мало и очень кратко. И если краткость – сестра таланта, то краткость Гуся была самой младшей его сестрой.
Платону невольно пришлось на время присоединиться к компании, став третьим, но пить он естественно не стал, а дал Егору послушать запись с диктофона, вызвав у того восторг.
Сидячий Гусь, смешно задрав голову, насторожился:
– "А что там?".
– "Да Платон стихи пишет!" – пояснил хозяин.
– Да-а? Не пьёт, поэт…, наверно и в партии был?" – ни к селу, ни к городу вдруг вылетело из-под задравшегося в вопросе клюва.
– "Да я и в партии был не рядовым членом с маленькой головкой, а настоящим коммунистом!" – чуть раздражённо ответил Платон.
– "Я смотрю, ты теперь владеешь словом, как мушкетёр шпагой! Виртуозно! Легко можешь ранить, а то и убить!" – как бы пришёл на помощь гостю Егор.
После чего несладкая парочка опрокинула ещё по стопке водки. Неожиданно вошла раздражённая беспричинным застольем Варвара и, увидев, как Егор непроизвольно почесал причинное место, вдруг выпалила:
– "А ты чего свой… своего кукушонка чешешь? Не мылся, что ли?!".
– "А почему ты мой член обозвала кукушонком?" – обиделся муж.
– "А потому, что ты его… вкладываешь в чужие гнёзда!" – вдруг ошарашила всех его ревнивая хозяйка.
– "Ну, ты, мать, совсем спятила!? Опять что ли телевизора насмотрелась!" – пришёл на помощь Егору Платон.
К счастью, обстановку неожиданно разрядил заржавший, как жеребец, Гусь. Платон, воспользовавшись случаем, сразу перевёл разговор на подготовку к пятидесятилетию Ксении вообще, и квартиры в высотке на Котельнической в частности.
А Варвара тут же выпроводила гостя:
– "Гусёнок! Хватит спаивать моего мужа, он ведь бросил! А то он тебе… потом отремонтирует! Давай, ковыляй в свой курятник!".
Слава о золотых рук слесаре Егоре, делавшем ремонты автомобилей любой сложности, качественно и за умеренную плату, причём в гараже заказчика, уже разлетелась по Салтыковке.
Теперь она перевалила через железнодорожную колею на север, где и жил его новый клиент Гусев.
От таких слов хозяйки Гусеву ничего не оставалось делать, как улетать восвояси.
После обсуждения вопросов подготовки к предстоящему юбилею Ксении Егор вдруг вспомнил о звонке Александра, который поделился с ним радостью, что с помощью Платона, пославшего ему соответствующее стихотворение, удалось несколько наладить отношения с женой. И вовремя.
Ведь с годами у Наталии всё больше стали проявляться черты характера избалованной генеральской дочки, любящей праздный образ жизни.
Она стала даже завидовать некоторым своим подругам, которые в итоге оказались богаче её, и успешнее, мужья которых зарабатывали намного больше Александра и полностью содержали семью, в чём она постоянно упрекала мужа.
Это естественно сказалось на взаимоотношениях супругов.
В душе Саша всё больше и больше отдалялся от Наташи, становясь более замкнутым. Да и редкие его попытки обсудить с нею что-нибудь, разъяснить ей что-то, всегда приводили к спорам и возражениям со стороны жены, к ссорам. А потуги обратить всё это в шутку обрывались её неуместными и оскорбительными репликами.
Чтобы как-то помочь Александру, Платон специально написал для него песню, посвящённую его жене, и недавно по телефону продиктовал другу.
Тот был весьма благодарен, и на ближайшем приёме гостей, ближе к вечернему чаепитию, исполнил её на гитаре уже изрядно подвыпившей жене, чем вызвал не только, наконец, её неожиданное одобрение, но и восторг у всех присутствовавших, посчитавших авторство песни за её исполнителем:
Пусть немало прожил трудных лет,
И прошёл через множество бед,
Но всегда мне в пути,
Как ночные огни,
Были эти глаза Натали!В жизни многое было не зря.
Как маяк, на пути мне светя,
Направляли они,
Чтоб не сбился с пути,Дорогие глаза Натали.
Натали, ты моя, Натали!
Ты чаруешь меня издали.
Чуден блеск твоих глаз
Я скажу без прикрас,
В моём сердце всегда Натали!Не увяла твоя красота.
Лишь коснулась волос седина.
Но идёт та тебе,
Будто ты в серебре,
Дорогая моя, Натали!Ведь с годами теплеет душа.
Ты, как прежде, жена, хороша!
Чудный вкус твоих блюд,
И домашний уют
Создавались тобой, Натали.Не грусти ты, моя Натали!
Хоть пройдёт много лет, не грусти.
И полтинник – не срок,
Не последний урок.
Натали, ты моя, Натали!
А может даже наличие дорогих гостей, первыми похваливших хозяина, вынудило и строптивую Наталию поубавить свой пыл и согласиться с их мнением, как всегда пуская окружающим пыль в глаза.
Платон, конечно, не забыл это своё сочинение и тем же вечером отослал оба стихотворения своему кумиру, но теперь сразу через ссылку на его сайте.
Десятого, во вторник, неожиданно подошедший юбилей Ксения сначала отметила на работе, где сослуживцы подарили юбилярше большой, тёплый плед, а потом, вечером – вчетвером дома, параллельно принимая телефонные и электронные, включая через WEB-камеру, поздравления.
И конечно Платон огласил жене своё стихотворное послание:
Себя ведём порой беспечно.
И много расточаем сил.
Как будто будем жить мы вечно?
Как будто каждый Богу мил?!А иногда не замечаем
Мы половиночку свою.
А, если взглянем, понимаем…
И я себя на том ловлю.