И его начала охватывать какая-то весёлость, радость, чувство лёгкости и уверенности в себе.
Но впереди было много дачных дел. Ведь Платону предстояло хорошо поработать не только на своей даче, но и на даче жены в Купавне. И он был физически и морально готов не только работать, но и пахать, крушить всё вокруг на свете.
Сухая, тёплая, солнечная погода среды сменилась пасмурной, но не дождливой вечерней погодой четверга.
Под стать погоде изменилась и ситуация вокруг футбольного поля, ещё раз подтвердив давний вывод Платона, что среда для него – день приключений, а четверг – чёрный день.
Теперь это коснулось и футбола. Если накануне Платон блистал, добившись наивысшего для себя результата за последние сезоны, то на следующий день, несмотря на его боевой настрой провести свой прощальный матч в сезоне, сыграть ему так и не удалось.
Ещё по пути на футбол, подъезжая на велосипеде к калитке своего товарищества, он обнаружил её закрытой – словно знак для него и закрытие футбольного сезона.
Это маразматическая старуха с одного из ближайших участков их садоводческого товарищества всё время закрывала её, всегда распахнутую настежь в связи с наличием рядом, за забором, продуктовой палатки.
Как будто ей через неё дует, или она этим воспрепятствует проникновению в товарищество непрошенных гостей?! – молча, вопрошал небеса Платон.
Когда же он, как всегда опаздывающий к началу игры, поздоровавшись, попросился на поле – за кого выходить? – ему отказали, что было уже не в первый раз.
– "Нам не надо!" – на этот раз более дружелюбно ответил ему всегда злобный Сергей.
– "Нам тоже!" – добавил вдруг, словно предавший коллегу-динамовца, студент-медик Дмитрий, за свой большой рост и худобу прозванный Краучем.
Вот тебе, на! Их играет пятеро против шестерых, а мне места нет?! – недоумевал ветеран.
До этого он уже трижды попадал в такую ситуацию, и сразу же уезжал обратно заниматься другими делами, зная, что сыграет в следующий раз.
Теперь же ситуация была иная. Ведь этот вечер в этом году был последним, когда Платон мог бы сыграть в футбол.
Поэтому он остался сидеть на скамье, уединившись от, сидевшего на другой, почему-то тоже не игравшего более молодого ветерана, Алексея Грендаля. Тот по привычке, или по половому влечению неженатого мужчины, оживлённо беседовал с сидевшими рядом студентками.
Платон посидел несколько минут, рассеянно наблюдая за игрой и обдумывая ситуацию. Теперь оставалось надеяться или на приход нового спарринг-партнёра, или на неожиданную замену кого-нибудь, или на продолжение игры с молодняком, как было успешно накануне и ещё раз до этого, когда Платон от души тоже отстрелялся по воротам относительно не сильного соперника.
В ожидании последнего, Платон решил пока размяться с мячом на соседней полянке, получив удовольствие от своих непотерянных навыков жонглирования мячом, его обработки и подрезки для финтов.
Он даже немного вспотел от усердия, с удовлетворением услышав, что через несколько минут игра закончится, и многие её участники уйдут на волейбол, о чём настойчиво им напоминали девчонки.
После окончания игры двое подростков, участников вчерашней интересной баталии, остались и подошли к Платону с предложением продолжить, как вчера:
– "Дядя Платон, мы хотим матч-реванш!".
Но Алексей Грендаль неожиданно тоже отчалил, предав товарища и вчерашних спарринг-партнёров. Тогда троица пока занялась перепасовкой мяча, прося кого-нибудь тоже составить им компанию для игры. Но никто не согласился.
Тогда алчущий забивать, вчерашний новичок, подросток Николай неожиданно предложил сыграть ему одному против двоих, наивно полагая, что теперь все голы его команды будут лично его.
Платон даже обрадовался предложению дурачка, смакуя, как они сейчас с Кириллом размажут того всухую. Но его мечте в этот раз не суждено было осуществиться. Ибо все мячи были разобраны их молодыми владельцами.
И старый Платон на своём старом, но верном велосипеде "Минск" был вынужден совершить прощальный отъезд восвояси, так сегодня и не солоно хлебавши на лесном самодельном футбольном стадионе.
Обратно он ехал обиженным на неблагодарную молодёжь, предавшую, в общем-то, своего учителя.
Ведь именно ради этой игры, заблаговременно записавшийся к врачу Платон, пропускал у того приём и выписывание ему рецептов для ежемесячного получения бесплатных лекарств.
Он даже специально, демонстративно не попрощался ни с кем по дороге.
Прокручивая в сознании некоторые наиболее яркие футбольные эпизоды уходящего лета, Платон анализировал причины такого к нему неуважительного отношение со стороны молодых:
Во! Сучья молодёжь! На будущий год не буду больше Вам ничего подсказывать и учить! Делайте на поле, что хотите!
А я буду играть в свой футбол, ради своего удовольствия, как и Вы, эгоисты!
Буду играть, как в молодые годы, центральным нападающим таранного типа! Плевать мне теперь на защиту ваших ворот! Не буду больше принимать на себя удары и дёргаться от финтов противника, получая болевые ощущения, удары по ногам и слышать после всего этого: у нас нет защиты!
Я буду теперь, как молодые, ожидать впереди мяч, ожидая пасов, давая ответные лишь в крайних случаях, и бить по воротам с любых положений! Вот так! – завёл и запрограммировал он себя на будущее.
И словно в отместку за моральные мучения Платона весь следующий день лил дождь, не только одному Платону смазывая окончание футбольного сезона.
А с его окончанием закончились и контакты Платона с Алексеем Грендалем, который так и не обмолвился ни словом о своих материалах, якобы давно им подготовленных для писателя, ни вопросом о творчестве Платона, как будто тот этим и не занимался вовсе.
Знать гордыня подвела философа, и зависть заела!? – сделал вывод инженер человеческих душ.
Он снова вспомнил прошедшие футбольные баталии, детально углубившись в анализ ими движущих сил. На их футбольном поле уже давно явно выделялись три Александра. Кроме Буркова это были и более молодые: Кислов, по прозвищу "Титов", и Шамов, по прозвищу "Олень".
Как три мушкетёра шпагами, они виртуозно владели мячом. У всех троих стопы работали, как клюшки заправских хоккеистов. Все трое обладали резкими и сильными ударами с обеих ног, хорошо играя головой в прямом и переносном смыслах. Удержать их можно было, только обладая такой же резвостью, как и они сами, или нарушая правила.
К тому же Кислов давно перенял у Платона результативный, резкий и коварный удар с носка, причём во всех его вариантах, часто именно им поражая ворота, не ожидающего такого удара, противника.
Все трое подолгу могли держать и контролировать мяч, расставаясь с ним лишь по своему желанию. Подолгу владея мячом, они выбирали лучший вариант для продолжения: или обводка, или удар, или пас товарищу, понимая друг друга с полуслова. От соперника они укрывали мяч и корпусом, и ногами, и одними лишь стопами ног, то беспрестанным движением.
В любом коллективе Саша "Колокольчик" был распасовщиком, плеймекером, главным дирижёром атак, и вообще он вёл всю игру.
Если все хотели забивать, быть бомбардирами, то "Колокольчик" в отличие от них, пожалуй, был единственным из всех умным, мудрым, тонко понимающим игру тактиком.
Он не форсировал события по забиванию голов, особенно персональных, а играл на партнёров, подключая к игре всех футболистов, независимо от их личного мастерства, то есть, играл на свою команду.
Остальные двое были весьма хорошими транспортировщиками мяча до чужих ворот и голеадорами.
Объединяло их ещё и то, что все трое были русыми русскими.
Из всех троих Платон больше всего любил играть с "Колокольчиком".
Тот был старше, опытнее двоих других, дольше знал Платона, на что тот способен.
Двое же других Александров иногда пренебрегали услугами Платона, не давая ему пас, просто жадничая, предпочитая всё делать самостоятельно, отдавая пас ветерану только в крайнем, явном случае.
Но особенно в этом преуспел некто, как Платон называл его, злобный Сергей. Он вообще с некоторых пор игнорировал Платона на поле, если они играли в одной команде, что, правда, бывало очень редко, не давая ему пас даже в явной ситуации.
Тот стал ревновать ветерана к своему младшему единоутробному брату Павлу, над которым Платон ещё в начале лета невольно взял шефство на футбольном поле.
Двенадцатилетний Павел был намного интереснее своего более чем двадцатилетнего брата. Он был белокур и голубоглаз, не по возрасту высок, строен, по спортивному подтянут, даже красив. Он наверняка был добрее, умнее и способнее Сергея, во всяком случае, казался перспективнее его.
Поэтому старший не любил и даже временами ненавидел младшего, которому он тайно завидовал.
Как-то Сергей встретился Платону по пути с электрички на дачу. Тогда тот догнал и очень приветливо поздоровался с ветераном, любезно разговаривая с ним по дороге. И ничего не предвещало осложнения их отношений.
Как вдруг, буквально в тот же вечер, на футбольном поле возникла неприязнь младшего к старшему, вызванная публичной опекой тем его брата Павла. Платон всё лето по-возможности учил Павла футболу, и прогресс мальчика был налицо. И вот теперь такая негативная реакция Сергея.
Его ревность даже вылилась в то, что в своей команде он стал стараться чаще выполнять функции дяди Платона: стоять на ближней штанге при угловом ударе у своих ворот, вводить мяч в игру со свободного удара от своих ворот и распасовывать мяч в середине поля.
В общем, он ревновал Платона к его успехам, пытался перехватить инициативу, и вернуть свой авторитет в глазах брата.
Видимо младший достал как-то старшего фразой, типа: а дядя Платон играет лучше, и знает намного больше тебя, и учил меня так!
Этим он, конечно, подорвал веру Сергея в самого себя, тем вызвав и неприязнь к деду-футболисту. И злобный Сергей не мог этого простить Платону. Если бы они были бы ровесниками, то наверно эта неприязнь вылилась бы в более грубые отношения.
А так, как-то раз, когда ещё в середине лета опоздавший Платон попросился на поле, тот истерично выкрикнул:
– "Нет! Нам не нужны игроки!".
А после всё же вступления Платона в эту игру, он демонстративно покинул поле, не захотев играть с Платоном в одной команде. Лишь, примерно через полчаса, когда команда Платона улучшила счёт, тот вернулся на поле.
Долго ж в нём говно кипело! – точно подсчитал бывший инженер.
Сам Сергей играл не ахти как. У него явно не было футбольной школы, которая была у Платона, как и у многих других футболистов, особенно у трёх мушкетёров.
Хотя Сергей и мог отобрать мяч, выдать пас, и пробить по воротам. Но удар у него совершенно не был поставлен, поэтому он попадал в ворота случайно, часто промахиваясь, причем, намного выше ворот. В общем, мастерство у него отсутствовало.
В одной из последних игр неумелый Павел несколько грубовато обошёлся с соперником, более техничным почти ровесником. Тот в ответ оттолкнул Пашу руками, из-за чего, ближе всех находившийся к мячу, Платон назначил штрафной.
Так разозлившийся Сергей подбежал, выбил мяч за линию ворот, объявив при этом:
– "От ворот!".
Тут же он истерическим хриплым воплем добавил:
– "Нечего тут! Пашка сам виноват!".
Ну, прям Табаки! Маленький Гудин! – подумал про себя о нём Платон.
В общем, Сергей провёл воспитательную работу, тут же ещё и огрев младшего по физиономии.
После пробития от ворот свободного удара, Платон подошёл к раскрасневшемуся, чуть ли не плачущему мальчишке, и спросил его:
– "Паш! Вы наверно братья только по матери?".
– "Да!".
– "Ну, тогда всё понятно! Учти, что он всегда тебя будет третировать! Он ведь тебе завидует, и всю жизнь будет тебе завидовать, хоть и тайно! Будь настороже! Ведь ты совсем скоро станешь выше него, стройней, красивей, сильней и умней, успешнее по всем статьям! А он будет всячески пакостить тебе, вот увидишь! Будь всегда начеку! А сейчас не расстраивайся, не бери в голову!" – поучал ветеран чьего-то внука, коллегу по спорту.
Но это было уже давно, в середине лета. А сейчас оно заканчивалось, как и эмоции, им вызванные. Наступали другие времена, другие заботы, и другие, новые эмоции.
Пятница отметилась непрекращающимся, но вяло идущим дождём, как осенью, но тёплым в то же время.
У временно освободившегося от наклеивания этикеток Платона появилась и другая работа. И он любил эти хоть и редкие курьерские поездки вместо Гудина. Ведь они давали возможность погулять по Москве.
По привычке Платон поначалу всегда шёл быстро. Лишь потом, вспоминая свою же установку, переходил на прогулочный шаг, отдыхая и телом и душой. Он ведь давно не гулял по Москве, пусть и по вынужденному маршруту.
Ударный субботник на даче в Купавне сменился для Платона спокойной воскресной переработкой яблок в Загорново.
Улучшилась и погода, особенно порадовав дачников в последний воскресный вечер лета.
А в последний календарный день лета, в понедельник, Платон заметил, что количество желающих ездить утром по понедельникам с дачи на работу тоже резко поубавилось.
Вечером по пути от метро "Перово" в свой ЕИРЦ на Новогиреевской 54, Платон как обычно шёл через парк, где расположен памятник воинам-афганцам. Идя по, проложенной под углом к улице, хорошо выложенной и ухоженной, дорожке, он опять упёрся в квадратную клумбу на перекрёстке двух аллей. И эту клумбу пришлось обходить практически по трём сторонам квадрата.
Кстати, зимой все ходят по прямой через клумбу. Зачем так проектировщики сделали неудобно? Лучше было бы оставить перекрёсток ничем не перегороженный, не перегораживать сразу две дорожки, или сделать клумбу круглой, чтобы удобней было бы её обходить! – возмущался уставший прохожий.
И Платон вспомнил детство, круглую клумбу в садике двора своего дома, вокруг которой, будучи малышом, он катался на трёхколёсном велосипеде, изображая трамвай или троллейбус, и делая остановки около трёх скамеек и входа в садик. Уже тогда в его сознании эта клумба стала началом всего круглого, а весь садик – основой парковой архитектуры.
Ведь детские эмоции самые сильные. Человек надолго запоминает то, что было в детстве: свой дом и двор, свою улицу, город, край. И это становится основой на всю жизнь, точкой отсчёта. По ним и с ними сравнивается всё остальное.
Да, давно это было! – вспомнил он.
А теперь приближалась годовщина, юбилей, двадцатилетие семейного хождения по мукам.
Во вторник, 1 сентября, Платон ожидал в электричке наплыва студентов. Но этого почему-то не произошло. Они совершенно не просматривались.
В День знаний писателю что-то не писалось. По дороге до Электрозаводской он то дремал, то смотрел в окно на изредка проплывающие меж домов редкие пейзажи, то тупо разглядывал лица пассажиров.
Вдруг он почувствовал, что на него, подстриженного, побритого, помытого, приодетого и благоухающего, почему-то никто не обращал внимания. Писателю и поэту было и невдомёк, что некоторые пассажиры всё же разглядывали его исподтишка, стесняясь с ним встретиться взглядом. Но большинство тупо смотрело в пространство вагона, думая о чём-то своём.
Даже на его бывшей станции Бауманская студенты не просматривались.
Невольно вспомнились бывшие советские времена и шефская помощь подмосковным совхозам.
Ненароком Платон опять себя поймал на том, что он не идёт на работу, а летит. Он даже по лестнице вверх перешагивал через ступеньку.
Да! Надо всё-таки пыл поубавить! Не мальчик же уже! – опять пронеслось в сознании всё ещё физкультурника.
На работе Платон включил диктофон на воспроизведение, и из него, хоть и не качественно, полился волшебный голос Татляна. Платон давно его не слушал, практически всё лето. И сейчас он лишний раз убедился в своей не проходящей любви к творчеству этого исполнителя.
Да-а! Если кто захочет понять меня, мою душу, должен очень внимательно слушать песни в исполнении Жана Татляна! – сделал вывод растрогавшийся.
А в дневном разговоре с Ноной подтвердилось предположение Платона о возможных стрелах в его адрес, в связи с его неявкой на день рождения Гудина. Нона Петровна эмоционально пояснила:
– "Когда мы тебя на машине обгоняли, то Гаврилыч всё комментировал твой большой рюкзак за спиной, и что ты одет не празднично! А я по твоему каменному выражению лица поняла, что ты уже мысленно где-то далеко, при других делах! С таким выражением лица в ресторан не ходят! Потому и сказала им потом уверенно, что ты не придёшь!".
Тут же она подтвердила, что Иван Гаврилович сначала огорчился такому демаршу сослуживца, но расплачиваясь, повеселел, поняв, что сэкономил на нём целую тысячу рублей!
На следующий день Платон поздравил жену с юбилеем их свадьбы.
Та тоже не осталась в долгу, на всякий случай, напомнив мужу, что в их браке ничего плохого не было.
Их сыну Иннокентию предстояло вскоре пойти учиться уже на третий курс института.
В ожидании новорождённого, сын Платона Даниил отделывал свою новую квартиру.
Семья дочери Екатерины ожидала приближения очереди на квартиру и её получение через мать.
Семья сына Владимира всё ещё жила впечатлениями от поездки в Москву.
И только от самого старшего Вячеслава пока не было вестей, хотя его бывшее руководство и заверило Платона о его скором появлении перед очами родителей.
Ночная дачная тишина разбавлялась теперь лишь глухими шлепками падающих яблок. Иногда точность непроизвольного яблочного бомбометания приводила к тому, что яблоки с более звонким звуком попадали на дюралевую крышку мангала, арматуру парника, и другие металлические предметы.
И тогда этот процесс становился более слышимым и будящим. А от этого неожиданного и громкого шума Платон даже иногда вздрагивал. Но и к этому он постепенно привык.
И тогда сквозь этот шум иногда до него стали доносится и другие звуки, более яркие, выдавая собой припозднившихся дачников, не смирившихся с ранней темнотой, и невозможностью трудиться допоздна.
Да и сам Платон часто нарушал тёмную тишину своего участка то позвякиванием ручки ведра при наборе воды из крана, то глухими постукиваниями о шиферный забор пластмассовым ведром при его очистке над компостной кучей.
Несколько первых сентябрьских, солнечных и тёплых дней позволили Платону убрать урожай овощей и подготовить грядки к зиме.