И стоило какой-нибудь серости свою критику постепенно превратить в травлю высунувшегося из общей массы гения, как тут же её подхватывала свора цепных, бешеных псов, от злобы брызгавшая слюной, доходя в своей "критике" просто до абсурда. Попросту Жана ревновала к народу и местная партийная элита. Один местный партийный босс, секретарь провинциального обкома, как-то открыто возмутился, увидев огромную афишу с изображением Жана Татляна на фоне блеклой галереи местных передовиков производства:
– "До каких пор будет это безобразие?!".
После чего он послал в ЦК КПСС гневный донос на него. Отвечая на вопросы интересующихся его популярностью, Жан шутливо объяснял:
– "Природа моя такая, характер. Беру всё налегке!".
Но над головой Жана продолжали сгущаться тучи. А зацепок и всякого рода удавок, которые мешали Татляну жить, было хоть отбавляй!
И хотя он был очень популярен среди народа в 60-ые годы, но чиновники от власти его уже просто "душили" со всех сторон, всячески ограничивая его свободу и популярность.
Но генетическое непринятие несвободы, в конце концов, дало о себе знать. Ведь в СССР из Греции Жана привезли в пятилетнем возрасте, когда под воздействием, в том числе и окружающей среды, уже были заложены основы его характера и поведения.
С самой колыбели Жан Татлян был свободным человеком. И этого ощущения свободы ему не хватало, особенно в последние годы жизни в Советском Союзе.
Кроме того, у него тогда просто не было иного выбора.
Как артист, как певец, он уже не видел для себя никаких творческих перспектив, и прекрасно понимал, что никогда не сможет реализовать то, что бурлило внутри его щедрой души и мечтало выплеснуться наружу.
Ему было почти двадцать восемь лет, а его уже душило ощущение, что он упёрся головой в потолок, расти больше некуда.
И тогда Жан решил последовать примеру старшего друга Жака Дуваляна и уехать из страны, причём тоже в Париж.
Перед отъездом из Советского Союза, он в 1970 году на прощание посетил Армению, Ереван.
В СССР оставалась мама Жана. Но она была волевой и мудрой женщиной, на прощание сказав сыну:
– "Если ты считаешь, что тебе за границей будет лучше, то поезжай!".
Что интересно, такой жизненный поворот в его судьбе и ещё долголетие Жану Татляну предсказал легендарный маг и парапсихолог Вольф Мессинг, с которым тот как-то давно встретился на гастролях в Куйбышеве.
Жан Татлян всегда считал себя настоящим шансонье, в классическом и историческом понимании этого слова, когда ещё их звали трубадурами в Европе, или ашугами на Кавказе и Ближнем Востоке. Это были уличные певцы, которые в своих, ими же сочинённых песнях рассказывали простые житейские истории. Поэтому в каждой их песне был свой маленький сюжет, сценарий – лирический, драматический или комический.
И каждый раз их песня доносилась до слушателей по-разному, в зависимости от настроения певца, его состояния. И разве фонограмма может передать это меняющееся состояние?
И всё, что Жан Татлян пел с самого начала своего творческого пути, по его глубокому мнению относилось к шансону, в классическом его понимании. И до сих пор Жан Татлян является его ярким представителем.
И все песни Жана – это творческий отголосок его биографии, лирический дневник всей его жизни. И к этому он стремился ещё в 60-ые годы, когда жил в СССР. Особенностью этого стиля является не только музыка, но и особое, доверительное, душевное взаимоотношение со слушателями. Потому Жан всегда и имел у них оглушительный успех.
В 1971 году в составе туристической группы он вылетел в Париж с одним чемоданом и гитарой сроком на 10 дней.
А там попросил политическое убежище. Через много лет знающие люди сказали ему, что он тогда вовремя уехал. Ведь одним из основополагающих принципов Советской власти был: "Кто не с нами, тот против нас!".
Поэтому, буквально на следующий день после этого известия "искусствоведы в штатском" с утра пораньше явились на радио "Маяк", и навязчиво велели редакторам программ изъять все пленки с записями Жана Татляна и всё с них стереть в их присутствии.
А в Советском Союзе было приказано тихо забыть о перебежчике.
Чиновники от искусства сделали всё возможное, чтобы забылось имя певца, как будто он не жил и не пел, а его песни предались забвению, хотя о политике в них не было ни слова.
По указке сверху пластинки Татляна повсюду изымаются и уничтожаются, а магнитные записи в фонотеках, на фирме "Мелодия", в Доме звукозаписи, на радиостанциях разных городов стираются и размагничиваются. Жану было до слёз обидно и за страну стыдно.
Та же участь постигла телевизионную пленку. Ревнивая власть постаралась сделать все, чтобы страна забыла о любимом певце.
Их размагнитили даже на исторической родине, хотя можно было проявить каплю мужества и задвинуть их в темный угол. Но партийная "совесть" и животный страх руководителей Гостелерадио Армении это сделать не позволили.
На радио и телевидении не осталось практически ничего. Даже "Голубые огоньки" с его участием перекраивались, заново монтировались, чтобы люди забыли и его лицо.
Но, как впоследствии оказалось, несмотря на цензурные клещи, многие из истинных его поклонников и любителей лирических песен о любви сохранили не только память о певце, его имя и песни, но и его записи и пластинки. Так, например, поступила и известная работница всесоюзного радио Диана Берлин.
Своим друзьям Жан так объяснял свой вынужденный отъезд:
– "Да, я был очень популярен! Но я был молчаливым диссидентом, хоть политикой и не занимался. И моя совесть чиста – я никогда не подпевал режиму.
А у нас в стране все известные певцы, композиторы, писатели и поэты были орудием пропаганды для партии. А те, кто не подыгрывал, например, Бродский, Ростропович, были уже изгоями.
Так вот, уже вскоре после своего отъезда я узнал, что существовал целый список певцов, артистов эстрады, на кого уже объявили гонения. Был даже получен приказ: пластинки уничтожить, пленки размагнитить.
Это сделали и с записями Ларисы Мондрус, Михаила Александровича и других певцов.
Может, к счастью для меня, а может, нет, тогда такие, как я, мешали режиму, были ему неудобными. И что меня могло тогда ждать, если бы я вдруг не выдержал прессинга и сорвался? Или психушка, или лагеря, или алкоголизм, или ещё что-нибудь?
Так что мне оставалось только уехать, чтобы не оказаться на "казенном" пороге. И мой отъезд в никуда, а это было действительно отъездом в никуда, стал своего рода демаршем против власти!
Но всё же, главное было в другом: я остро чувствовал несвободу!".
Да, Жану Татляну повезло. Он был на гребне волны известности и славы, вероятно, первым настоящим советским поп-исполнителем.
Потому и проскочил на Запад. Могло быть и хуже.
И всё-таки, было совершенно непонятно, для чего нужно было не только вымарывать из контекста нашей жизни людей, составлявших гордость страны, но и ещё злорадно плевать им вслед, как это было сделано не только с Жаном Татляном, но и с Ларисой Мондрус, Эмилем Горовцом, Вадимом Мулерманом и другими.
И так, в 1971 году Жан Татлян оказался в Париже, по-французски зная только "Cherchez la femme".
Первым делом он нашёл своего давнего друга Жака Дуваляна, который и предложил дорогому гостю временный кров, и сразу же пристроил его певцом в своём баре, где Жан первые дни немного осмотрелся и размялся.
Затем Жан направился с гитарой в знаменитое русское кабаре "Распутин", находившееся почти в тридцати метрах от Елисейских полей.
Его хозяйкой была знаменитая "Королева ночного Парижа" мадам Елена Мартини. По словам газетчиков того времени, с его двумя оркестрами и увеселениями, это было самое роскошное, самое боярское из всех русских кабаре в Париже.
Жана сразу прослушали и буквально на следующий день он начал работать. Хозяйка с удовольствием приняла к себе свежий голос из Советского Союза.
Буквально нырнув в подвал, Жан сразу был принят на работу, пропев там целый год.
В первые вечера, в полуторачасовой перерыв между выходами на сцену он зачарованно бродил по Елисейским полям и душа его, ещё недавно не выездная, радостно пела:
– "Я свободный человек! Птичка всё-таки выпорхнула из золотой клетки!".
Но выступать приходилось много.
О своих песнях, о советских шлягерах, там пришлось сразу забыть. Даже о знаменитых "Фонарях", от которых Жан, после беспробудных гастролей по СССР, уже просто офонарел.
Он поменял репертуар, который стал состоять в основном из народных – русских, украинских, греческих, армянских и цыганских песен. Они были более популярны, чем песни, любимые в СССР. И это неожиданно оказалось хорошей школой и блестящей практикой даже для его голоса, его диапазона и дыхания. Кроме того, Жан пел песни своих кумиров – Шарля Азнавура, Фрэнка Синатры, Жильбера Беко, Лео Ферре, Ната Кинг Колла.
Обычно многие люди, достигшие известности, популярности, забывают о своих кумирах, которых они когда-то, еще в молодости, копировали. Как будто считают себя, чуть ли не богами. А Жан, наоборот, – всегда с почтением относился к своим кумирам, любил их, уважал и почитал, и даже, в какой-то степени, до сих пор преклонялся перед ними.
Конечно, ему сначала было трудно, и жизнь давала ему свои уроки. Ведь заграница не сразу открывает свои объятия эмигрантам. И Жан не гнушался никакой работы.
Первые два с лишним месяца он жил у Дуваляна, а затем снял квартиру.
Потом ему предложили параллельно петь ещё и в кабаре "Московская звезда". Для бывшего советского артиста это была большая привилегия, и Жан согласился.
Таким образом, после больших залов и оркестра Жан Татлян опять взял в руки лишь одну гитару и пел в русских варьете в Париже "Распутин", "Царевич" и "Баль де Моску", тем зарабатывая на свой "кусок хлеба", который оказался даже крупнее зарплаты среднего француза.
И никаких комплексов у Жана по этому поводу не было, хотя позже в СССР некоторые с усмешкой говорили, что Жан стал "кабацкой звездой", и спит под парижскими мостами.
А из истории известно, что в таких кабаре, в ночных клубах, по-советски "кабаках", не гнушались петь и Фрэнк Синатра, и Элла Фитцджеральд и Луи Армстронг.
Так что культурного шока у Жана не было. Была лишь проблема с языком. Но изучение французского шло успешно.
И опять помощь в его освоении оказал давний друг Жак Дувалян, который знал язык прекрасно, даже лучше, чем многие французы.
Он настойчиво занимался с Жаном, и научил того языку до такой степени, что тот стал даже… плакать по-французски!
Учитель был весьма доволен своим очень способным учеником, который не остановился только на французском языке. Оказалось, что Жан Татлян имел аналитический подход к изучению иностранных языков вообще.
Жан любил их, быстро вникал в корень слова, пытался понять, как произошло оно, сравнивая с другими языками.
Вскоре он уже также хорошо понимал и по-итальянски, имеющим сходство с французским языком. Жан начал петь и по-французски и на знакомом с детства турецком, а потом и английском языках.
На всех на них он со временем стал и свободно говорить, желая освоить ещё с десяток языков, считая свой дар полиглота великим счастьем для себя.
А потом пошла цепная реакция.
Жану оставалось только работать, работать и работать.
И не халтурить под "фанеру", как это делается сейчас в России, а выкладываться всем сердцем, всей душой.
В первый год своей жизни в Париже Жан съездил в Италию, хотя необходимости ехать туда у него не было вовсе.
Ему хотелось лишь чисто психологически убедиться, что он стал, наконец, действительно свободным человеком.
Через несколько месяцев после приезда, Жан Татлян купил в Париже в кредит квартиру, которая была даже намного лучше его Ленинградской, куда система кредитования покупки жилья пришла лишь много лет спустя.
А здесь при получении кредита за него поручились друзья его друзей.
Жан полюбил своё новое, отделанное, естественно, по евростандарту, жилище, вызывавшее у него приятные ощущения надёжности.
В Париже ему больше всего понравились очень колоритные места, хорошо передающие дух Парижа – Латинский квартал и Монмартр.
Он ещё больше полюбил Францию, которую любил всегда, и её язык.
Жан нашёл не только работу, но и быстро подружился с интересными людьми. Но самым его большим и давним другом всегда оставался, конечно, Жак Дувалян.
Живя в Париже, Жан поддерживал отношения и с армянской диаспорой, насчитывавшей во Франции до 600 тысяч человек, и имевшей свои школы и церкви.
А самым ярким её представителем в Париже, конечно, был Шарль Азнавур. В своё время он повлиял, как автор и исполнитель, на всё творчество Жана Татляна, который преклонялся перед своим учителем, и всегда с удовольствием слушал его песни.
А в Париже их познакомил, естественно, всё тот же Жак Дувалян.
В Ленинграде Жана Татляна называли нашим Азнавуром. Но в Париже был свой Шарль Азнавур, который, руководствуясь своим принципом, никогда не протягивал руку помощи молодым певцам.
Но, несмотря на то, что у Жана Татляна был прямо противоположный подход к молодым дарованиям, со временем у них с Шарлем Азнавуром сложились весьма дружеские отношения, основанные на общности нации, взаимной симпатии и теплоте.
Но никакого панибратства в их отношениях не было.
На Западе вообще такие связи не имеют большого значения. Там более трезво смотрят на вещи. А отношение к человеку определяется уровнем его профессионализма. Такой подход к людям помогает каждому оставаться на своём, истинном месте.
Жан Татлян, например, тогда так высказался репортёрам о своём знакомом, всемирно известном, знаменитом французском певце Жаке Бреле:
– "Это очень талантливый человек! Одна его песня "Если ты уйдёшь", известная, как гимн любви, облетела весь Мир! Её вполне можно включить в десятку самых лучших песен столетия!".
Газетчики не оставляли, уважающего прессу, Жана в покое и спрашивали его не только об этом.
Они интересовались мнением Татляна о Советском Союзе, упрекая его в том, что именно будучи бешено популярным там, он всё-таки покинул страну.
На что тот пояснял:
– "Да! Но мне надоело ловчить, пригибаться как все, в попытке развить свой талант, сохранить свою индивидуальность, остаться личностью! Я захотел быть свободным от толпы и дышать не по указке сверху!".
Тем временем его бывший легендарный оркестр стал рассыпаться.
Ещё в 1970 году перешёл в ВИА "Поющие гитары" Григорий Клеймиц.
А в 1974 году из симфоджаза ушёл его бывший аранжировщик и музыкант Вилли Токарев, создав в Мурманске новый квартет, и взяв с собой пианиста, гитариста и барабанщика. Сам же он играл на бас-гитаре и пел, позже уехав ещё дальше, эмигрировав в Америку.
А пока работа и творчество приносили Жану радость и удовлетворение.
За границей его творческая судьба также сложилась весьма успешно.
Он, наконец, почувствовал себя самым настоящим свободным шансонье, коим всегда себя считал с самого начала творческого пути. Только вот он теперь не знал чьим: армянским, русским или французским. Шансонный стиль всегда был близок его душе. Его песни были маленьким спектаклем, со своим сценарием, сюжетом, действующими лицами, но с одним исполнителем.
Постепенно у Жана Татляна появилась и своя верная публика, специально приходившая, чтобы его послушать. Иногда в зале слышалась и русская речь, напоминавшая Жану о своих, теперь уже далёких, соотечественниках.
В 1976 году, правда, произошло одно мелкое событие, слегка омрачившее память Жана Татляна о Советском народе.
Отец Жана, Арутюн Татлян, никогда не пил. Да и сам Жан тоже вырос практически непьющим. Более того, он всегда брезгливо относился к этой необоснованной и никчемной слабости якобы сильной половины человечества.
Да и Платон никогда и нигде не видел пьяных армян. По его твёрдому, давно сложившемуся мнению, пьяный армянин – это нонсенс!
Поэтому, когда в кабаре к Жану Татляну вдруг буквально завалились, чуть ли не свалившись на пол, двое бывших соотечественников, представителей, якобы, богемы, Владимир Высоцкий и Михаил Шемякин, тот поначалу просто опешил.
Оказывается, те, сдав свои чемоданы в камеру хранения железнодорожного вокзала, решили ещё выпить на дорожку, специально приехав к любимому и уважаемому ими певцу.
– "Я гулять хочу!" – нечленораздельно промямлил Высоцкий на входе.
И удерживать его в этот момент Шемякину уже было бесполезно.
Жан давно не видел перепивших людей. А это могло бы напомнить почти любому советскому человеку знакомые с детства подворотни.
И Жана покоробило от вида пришельцев. Что-то давно забытое, больше слышимое, чем им видимое, вдруг всплыло в его памяти зарубкой на сердце: Советский народ!
А точнее, его яркие представители – творческая интеллигенция, богема СССР?!
Ведь у нас, у русских, как бывает? Живут люди поблизости, может даже рядом работают, учатся, отдыхают, а друг друга будто бы и в упор не видят.
Но стоит только им отъехать, оказаться вдали от Родины, то даже до этих пор совершенно незнакомые люди, разбавив встречу крепким спиртным и сдобрив разговор отборным матом, сразу набиваются друг другу в друзья, становятся запанибрата. А Жан был нетерпим к амикошонству. И сердце его вновь защемило давно сидящей в нём занозой досады на прошлое.
Нет! Здесь этого не должно быть, никогда! – решил он, вежливо, но прохладно и весьма настойчиво, указывая непрошенным гостям на дверь:
– "Давайте, ребята, потихоньку, а то мне полицию придётся вызывать!".
И те, к счастью, хоть и с трудом, но ретировались, зайдя продолжить в какой-то бар.
Но в том же, 1976-ом, году произошло и очень памятное событие в жизни Жана Татляна.
Его, ещё не имевшего гражданства Франции, пригласили представлять её на Международном фестивале песни в Вашингтоне, по случаю 200-летия США.
Жан был одним из немногих эстрадных певцов из суперзвёзд, выступавших в одном, собравшим 8 тысяч зрителей, концерте с Мстиславом Ростроповичем, Нью-Орлеанским симфоническим оркестром, и другими выдающимися музыкантами.
Ему это было конечно приятно, хотя и непривычно.
Тем более что после концерта тогдашний президент США Джеральд Форд устроил для артистов приём, пожав руку каждому исполнителю, провозглашая тосты за них.
Трудно себе даже представить, чтобы в то время в нашей стране руководители партии и государства после правительственного концерта в Кремле пришли бы за кулисы Дворца съездов и поблагодарили бы артистов.
Отношение к артистам, да и не только к ним, у руководителей нашей страны было в те годы, как у бар к крепостным. И это многих из них обижало и оскорбляло, в том числе и толкая к отъезду из страны.
По поводу своего отношения к этому Жан Татлян тогда же и высказался:
– "Я знал многих людей, готовых покинуть Советский Союз и заниматься на Западе подметанием улиц и уборкой туалетов. Я же продолжал заниматься делом всей моей жизни – пел! На Западе жили и творили мои кумиры: Нат Кинг Кол, Фрэнк Синатра, Элла Фицджеральд, Луи Армстронг. И они тоже работали в "кабаках", то есть в престижных ресторанах, кабаре и ночных клубах".