Только я собралась спросить Елизавету Александровну об этой бумаге, как в дверь постучали:
- Полинушка, спрячьте конверт, - испуганно произнесла она.
Без задней мысли сунув листок, который держала в руках, в карман, я немедленно положила страницы обратно в конверт и передала его хозяйке. Она спрятала его под одеяло.
- Откройте дверь, - попросила Елизавета Александровна.
В комнату вошел Кулагин в сопровождении Воронова.
- Как ты, Лизанька? - кинулся он к жене. - С тобой все в порядке?
И почему-то странно покосился на меня.
- Г-жа Авилова, - не обращая внимания на взволнованного Воронова, обратился ко мне Кулагин, - где вы находились после того, как покинули гостиную?
- Здесь, у Елизаветы Александровны, - притворившись удивленной, ответила я. - А что опять произошло убийство? О, Боже!
И я картинно всплеснула руками.
- Нет, - поморщился Кулагин, тем самым осуждая мою экзальтированность, - к счастью, никакого добавочного убийства нет. Того, что уже случилось, более чем достаточно для нас всех.
- Тогда в чем причина вашего вопроса? - я приподняла брови. - Если, слава Богу, ничего не случилось, все живы-здоровы, то какое имеет значение, где я была и куда ходила?
- Г-жа Воронова, - не отвечая на мой вопрос повернулся сыскной агент к Елизавете Александровне, - вы можете подтвердить, что последний час г-жа Авилова находилась у вас в комнате и никуда не отлучалась.
- Да, - кивнула старушка. - Мы сидели и премило беседовали. Содержание беседы вас интересует, г-н полицейский?
- Пока нет, но все может быть, - задумчиво произнес он. - Кстати, а где вы были все это время?
- Я плохо себя почувствовала, и Аристарх Егорович проводил меня до спальни. С того времени я не вставала. Пыталась заснуть, но никак не получилось - бессонница одолела. Аполлинария Лазаревна была столь любезна, что навестила меня и скрасила беседой томительные часы. Я ведь уже немолода, сударь, и страдаю от одиночества и болезненной старости. Муж часто в разъездах, а мне в радость собеседники, особенно такие внимательные. Как Полинушка.
Воронова закашлялась.
- Лизанька, - взял жену за руку Воронов, - не волнуйся, у господина агента работа такая - спрашивать. Так что подумай и ответь точно. Он не из простого любопытства выведывает, а на службе в тайном сыске состоит.
- Не заметили ли вы в облике г-жи Авиловой чего-либо необычного, сударыня? - спросил Кулагин.
- Г-жа Авилова - дама из общества! - отрезала Воронова. - Не думаю, что она позволит себе наносить визиты без присущей ей респектабельности!..
- Хорошо, - вздохнул агент, решив не спорить с больной женщиной. - Тогда, пожалуй, я заберу Аполлинарию Лазаревну с собой, она мне может понадобиться для… следственного эксперимента. Пойдемте со мной.
Он сделал приглашающий жест, и я вышла вслед, успев лишь напоследок улыбнуться милой старушке.
Кулагин привел меня в библиотеку и усадил в приснопамятное кресло, с которого я упала, будучи сраженная пылким напором молодого Карпухина.
- Рассказывайте, Аполлинария Лазаревна, - просто сказал он. - Зачем вам отпираться?
- Что именно, Федор Богданович? - спросила я. - Если о том, как я убивала, то ничего не скажу - не знаю и не участвовала в сем. Ищите убийц в другом месте.
- Я не об этом, - отмахнулся он. - Как к вам попал крест, который вы сбросили в воздухоотводное отверстие между этажами?
- Какой крест?
- Вот этот, - агент показал мне знакомую вещицу из шкатулки.
- Почему вы считаете, что это сделала я? Может, я вообще этот крест впервые в жизни вижу?!
- Прекратите отпираться, г-жа Авилова! - Внешне Кулагин казался спокойным, но, как мне показалось, уже начал закипать. - Кто, кроме вас и Карпухина, знал об этом? Покойные Мамонов и Иловайский? Но их нет, а вы здесь. И сделали это так: Карпухин сидел в гостиной, а вот вы как раз там отсутствовали. Вполне логично предположить, что, выйдя из гостиной, вы решили таким образом повлиять на убийцу и заставить его сознаться. Вы пролезли в отверстие за шкафом, кстати, там порядочное количество отпечатков ваших туфель, и сбросили неизвестно как к вам попавший крест сквозь вентиляционную решетку. Поэтому я требую рассказать мне: откуда вы его взяли и почему вы считали, что тем самым раскроете убийцу?
- Да ничего я не считала, - вяло отмахнулась я, не желая больше таиться. В конце концов, из слов правительственного чиновника выходило, что он не считает меня убийцей, и поэтому можно спокойно ему все рассказать. - Он сам выпал.
- Как выпал? Откуда?
- Отсюда, - я показала на лиф. Кулагин слегка порозовел и отвел глаза.
- И как же крест туда попал? Насколько я понимаю, у вас уже есть нательный крест и, конечно же, не такой величины, как этот розенкрейцеровский.
Отпираться было бессмысленно. Прошло немного времени, и я убедилась, что сыскные агенты не зря получают свое жалование. Кулагин вытянул из меня все: и то, как я обнаружила тайник, и зачем я путешествовала по крышам. Я не рассказала только о документах, найденных в шкатулке вместе с крестом. Если бы не обрывок пушкинского черновика, я бы не скрывала, но сейчас мне захотелось самой сравнить и проверить, не ошибаюсь ли я, полагая, что в моих руках оказались две части одного документа. В противном случае мне бы пришлось расстаться с бумагами и я никогда бы не узнала тайны, безумно волновавшей меня.
А еще я решилась и рассказала ему о разговоре между Пурикордовым и Косаревой. Я боялась, что чиновник поднимет меня на смех, но, услышав слова "приор" и "прецептор", Кулагин отнесся к моим словам более чем серьезно:
- И вы молчали, Аполлинария Лазаревна? Просто нет слов! Здесь уже пахнет масонским заговором, а не простым убийством в корыстных интересах из-за наследства. Идите в свою комнату и запритесь на ключ. Откроете только мне и больше никому: ни горничной, ни гостям. Дело становится серьезным, и рисковать таким ценным свидетелем я не позволю! Охранять вас будут, но не явно. Мне бы не хотелось привлекать к вам излишнее внимание. Вы меня поняли?
Я утвердительно кивнула, внезапно поняв, какой опасности себя подвергала, занимаясь ненужными расспросами и дилетантским расследованием зверских убийств. Нет уж, буду сидеть тише воды, ниже травы, носа не высовывать и читать новинки на английском - их мне надолго хватит. Жалко только, что никого не выпускают из этого мрачного особняка, и сколько я буду пребывать во взвешенном состоянии, один Господь ведает.
Мне хотелось домой, повидать отца, рассказать ему о перипетиях этих жутких событий, свидетельницей и невольной участницей которых мне довелось стать - авось он и помог бы мне пролить свет и увязать воедино все ниточки печального происшествия. Лазарь Петрович имел большой опыт в уголовных делах и часто рассказывал мне те или иные интересные случаи из своей практики.
До комнаты меня проводил незаметный юркий человечек, вызванный Кулагиным в библиотеку. Охрана вступала в действие.
Крепко запершись и занавесив окно, я достала из кармана бумагу, найденную в черновиках у Вороновой, и положила ее рядом с запиской из шкатулки с крестом. Плотный лист сильно отличался и от черновиков поэта, и от карты, найденной в шкатулке: косой обрез, водяные знаки в виде перевитых букв В и М, желтоватый цвет и бархатистость на ощупь - все это характеризовало писчую бумагу высшего качества.
На обороте я прочитала: "Тригорское, имение г-жи П.А. Осиповой, для А.С. Пушкина (в собственные руки)", и обратный адрес: "Москва, Смоленско-Сенная пл. дом графа М.Ю. Вьельгорского".
Я перевернула лист и вчиталась в неразборчивые строки:
"Любезный друг мой Пушкин!
Тебе совсем скучно в ссылке? Не печалься, есть в столице люди, готовые поспешествовать и вызволить тебя в свет. Или у тебя нет времени грустить, а барышни Осиповы всемерно украшают твои тягостные дни? Честь им и хвала, только смотри, не влюбись сразу в двух, а то и трех одновременно. Уж я-то тебя знаю.
Расскажу тебе презабавный анекдот, случившийся со мной третьего дня: мой дальний родственник, провинциальный помещик из медвежьего угла, оказался впервые в Москве и нанес мне визит. Я пригласил его сесть и чин-чином завел беседу. Спрашиваю: "Где вы, Савва Михайлович, уже успели побывать?". Он мне: "У его сиятельства, графа*** обедал". "И как вам показался обед?", - интересуюсь. "Обед - выше всяких похвал, - отвечает, - да вот пунш в конце подали: вода водой, только лимон и плавает. Небось, кухарка-чухонка пожалела рому и жженого сахару добавить". Ты не представляешь, как я хохотал! Ведь мой провинциал залпом осушил теплую воду для полоскания рук!
Ну, развеселил я тебя?
Большое спасибо за стихотворения, что ты мне прислал. Я выбрал нижеследующее, и у меня уже готова мелодия для него:
Мой ангел, горней высоты
Зачем оставила обитель?
Зачем нежнейшие персты
Украсил перстнем Вседержитель?О, тайна света, талисман
кресту подобен не случайно.
Ужель увижу сквозь туман,
твои черты, вздохнув печально?…
Надеюсь, получится прелестный романс, который прославит как автора стихов, так и музыки. Вяземский намедни тоже дал мне слова, но я попросил его выбрать те, что полегче - чтобы мыслей было раз-два и обчелся. Очень трудно мысли на музыку класть - не укладываются, канальи.
Что же касаемо дела, о котором ты упомянул в своем письме, то я тебя понимаю, и С. Волконский сделал все, что мог, уговаривая тебя. Однако в совете решили, что твое призвание - творчество, и тебя попросту оставили в покое. Ссылка твоя красноречиво показывает, на каком ты положении у властителей, и решено его не усугублять. Исполнение возложено на меня, Касьян мне отдал искомое. Я должен буду передать послание и реликвию русского Гамлета к М.М.С., а он уже найдет оказию доставить ее государю.
В столице ожидаются перемены, братья постоянно докладывают об изменении настроения двора и волнении в военных поселениях. Как бы не опоздать и не упустить благоприятный момент.
Письмо послано не по почте, его передаст тебе наш брат, верный человек, собирающийся в Тверь по служебной надобности.
Остаюсь, всецело полагаясь на твою благоразумность.
Твой Михаил.
8 октября 1825 г."
Глава седьмая
…Вчера видел я Сперанского, Карамзиных, Жуковского, Вьельгорского, Вяземского - все тебе кланяются…
(Из письма А.С. Пушкина Н.Н. Пушкиной. Около (не позднее) 29 мая 1834 г. Из Петербурга в Полотняный завод)
* * *
Долго я сидела, задумавшись. Судя по дате письма, оно было написано незадолго до декабрьского восстания на Сенатской площади. Выражение "в столице ожидаются перемены" прямо намекает на переворот, который подготавливали декабристы с целью свержения законного царя. Постоянно упоминающиеся "братья" - либо монахи, либо масоны. Скорее масоны, так как монахи живут в монастырях, а здесь разговор идет о светском обществе.
Интересно, что хотел Волконский от Пушкина, настойчиво того уговаривая? Не иначе стать декабристом и активно выступить вместе со всеми. Но как? Пушкин в ссылке, и до Санкт-Петербурга ему не добраться, он был бы остановлен на первой же заставе. Видимо, ложа сначала послала Волконского, а когда тот вернулся с неудачей, то совет решил не настаивать и оставить гения в покое. За что им моя личная признательность.
Опять упоминается реликвия. Действительно ли это тот эмалевый крест, который сейчас в руках у Кулагина? Склоняюсь к мысли, что нет, на реликвию он не похож, на нем нет ни одного драгоценного камня. Скорее это просто орден, но достаточно редкий и малоизвестный, петелька для ленты или цепочки говорит сама за себя.
Интересно, что это за буквы М.М.С.?
Я заглянула в карту ложи и начала ее внимательно разглядывать. И мне повезло: инициалы сенешаля министра М.М. Сперанского точь-в-точь подходили. Значит, Вьельгорский должен был передать Сперанскому, масону, чином повыше него, некую реликвию, которую он, в свою очередь, получил от Касьяна. Скорее всего это Кассиан Шпицберг, дом которого купил Иловайский.
У меня возник еще один вопрос: передал ли Вьельгорский Сперанскому реликвию? Если передал, то интересно, что это такое, а если нет, то почему не передал, куда она исчезла и где ее искать? В том, что она была в доме, я сильно сомневалась - вполне достаточно и одного тайника. Хотя все могло быть.
Уж не помню, сколько я так просидела, сумерничая и не зажигая лампы, размышляя о "делах давно минувших дней". Наконец, встала и вышла из комнаты, не обращая внимания на предостережения Кулагина: сам он неизвестно где, а людям свойственно иногда посещать столовые и ужинать.
По пути вниз я решила заглянуть в туалетную комнату. Дверь была заперта, и мне ничего не оставалось, как постучать.
Замок щелкнул, на пороге показалась Перлова, поправляя волосы.
- А… Это вы, Полина, - любезно произнесла она, - заходите.
Я вошла. Перлова причесывалась перед зеркалом, волосы ее были густы и волнисты.
- У вас прекрасные волосы, - похвалила я.
- Да, - улыбнулась она. - У нас в роду у всех женщин такие волосы: и у матери, и у бабки. И не седели они до самой старости.
- Вам очень повезло… - поддержала я ничего не значащий разговор и направилась к умывальнику. Перлова за соседним умывальником споласкивала щетку. Она сняла с себя верхнюю кофту с длинными рукавами, и я заметила у нее на предплечье родимое пятно странной формы, своим видом напоминающее перевернутую лошадиную голову. Из пятна росли три жестких волоска.
Она заметила, что я невежливо уставилась на пятно, схватила кофту и принялась быстро ее на себя натягивать. Я очнулась:
- Ой, простите меня, Ангелина Михайловна, - извинилась я, - кажется, я забылась.
- Ничего, ничего, - второпях ответила она. - Я уже привыкла. Это пятно притягивает взгляды всех, кто его видит. Поэтому мне приходится прятать его под длинными рукавами.
- Это не так страшно, - решилась я ее успокоить. - Все-таки не на лице.
И поняла, что сморозила глупость. Мне было не по себе от пронзительного взгляда ее глаз-изюминок, но она не сделала мне ничего плохого, и поэтому, обидев ее, я старалась загладить свою вину.
- Я пою цыганские романсы, - печально сказала она. - А сценические наряды таковы, что открывают и руки, и плечи, и грудь. Так что шаль - это постоянная деталь моего туалета. Даже зимой, в платье с длинными рукавами, я не расстаюсь с ней. Привыкла…
Она сняла с вешалки шаль и накинула ее себе на плечи.
- Кажется, недавно я то ли слышала о таком пятне, то ли видела нечто подобное, - с сомнением в голосе произнесла я. - Только не помню у кого. И тоже на руке.
- Как интересно! - воскликнула Перлова. - Неужели на белом свете есть еще человек с подобным знаком? Говорят, что те, у кого на теле есть одинаковые метки - близнецы или родственники. А мне так хотелось бы иметь брата или сестру - я единственная дочь у своей матушки.
Мы вышли из туалетной комнаты и направились по коридору в столовую.
- И как? - спросила она меня заинтересованно, - вы вспомнили?
- Представьте себе, да! - воскликнула я, радуясь тому, что так могу скрасить свою бестактность. - Мне рассказывала Елена Глебовна, что когда она была маленькой, то играла на монастырском дворе с девочкой. Так у той было точно такое же пятно. Дай Бог памяти, как же ее звали? Так… Нет, ее не помню, а вот ее мать звали госпожой Рицос Камиллой Аркадьевной. Наверное, греческое имя. Вам оно ни о чем не говорит?
- Нет, - пожала плечами Перлова. - Понятия не имею, первый раз слышу.
В столовой Карпухин и Гиперборейский, он же Покуянцев, громко выясняли отношения:
- Нет, вы ответьте мне, уважаемый, - почему вы зажали полторы тысячи, предназначенные для оплаты спиритического сеанса? - надсаживал грудь спирит.
- Будь вы действительно медиум, - парировал Карпухин, - вы бы вызвали духов погибших и те бы назвали своего убийцу. Тогда вам никаких денег не жалко было! А вы просто дешевый шарлатан и жулик!
- Это не входило в обязательство! - Покуянцев был вне себя. - Я вам не сыскной агент, наподобие Кулагина, и не подряжался разыскивать убийц! Я артист!
- В том-то и дело, - щелкнул языком Карпухин и, повернувшись, увидел нас с Перловой, входящих в столовую. - О! Милые дамы, а мы тут заждались с г-ном Гиперборейским. Все остальные уже откушали и поднялись к себе.
- А где Федор Богданович? - спросила я.
- Его Антип в деревню повез, людей расспрашивать. К ночи обещал вернуться.
Перлова налила себе чаю из полуостывшего самовара и стала вполголоса беседовать с магом-авантюристом, а ко мне подсел Карпухин:
- Как мне будет одиноко, когда вы покинете этот постылый дом и уедете к себе. Милая Полина, не мучьте меня, позвольте навестить вашу скромную обитель сегодня ночью. Смотрите, как Перлова с дружком уговариваются - любо-дорого глядеть. А мы с вами так и должны коротать время в холодных постелях в разных концах дома. Ведь человек треть своей жизни проводит в ней - это скорбные часы! Сжальтесь надо мной! Я изнываю от любви к вам!
- От похоти вы изнываете, Иннокентий Мефодьевич, - строго ответила я ему, но вновь невольно залюбовалась его римским профилем. - Треть, говорите, проводите? А мне видится, как остальные две трети жизни вы пытаетесь туда кого-либо затащить. Это у вас вечерние страдания, перед холодной постелью. Попросите у Анфисы грелку, согреетесь, заснете и проснетесь утром, как огурчик. Подите, не доводите меня до греха.
- Именно этого мне и надобно, Полина, - жарко зашептал он мне на ухо. Я побоялась, что Перлова с Гиперборейским услышат, но они были заняты друг другом и не обращали на нас никакого внимания, тем более что нас разделял пузатый самовар. - Греха, сладостного и опаленного страстью. Я же вижу, вы страстная женщина и безмерно одинокая. Так почему бы мне не подарить вам мгновенья, утоляющие жажду тела? Только откликнитесь на мой зов, и вам не о чем будет сожалеть! Полина, несравненная…
- Уймитесь, г-н Карпухин, - я встала со стула, но мои ноги предательски задрожали. Тело не слушалось меня. Разум твердил: "Бежать, скрыться, запереть дверь и не пускать никого. Карпухин - такой же подозреваемый в убийстве, как и Гиперборейский, Пурикордов и остальные", но безвольные ноги не желали убегать от опасности, а в глубине, под сердцем, разливалась теплая тягучая истома.
Чтобы только сбросить с себя это животное наваждение, я отвернулась от него и обратилась к Перловой:
- Ангелина Михайловна, вы идете к себе?
- Да-да, милая, - она встала и промокнула губы салфеткой. Потом обернулась и многозначительно посмотрела на спирита, от чего тот легонько кивнул головой в знак согласия.
Мы с Перловой поднимались по лестнице, и вдруг она схватилась за голову и болезненно застонала.
- Что с вами? - забеспокоилась я.
- Мигреневые боли, - чуть застонав, ответила она. - Мне нужна моя нюхательная соль, а она у меня в комнате.
- Я вам дам свою, заходите.