По ярко освещенной комнате прохаживались, разговаривая между собой, гости. Все были одеты по давнишней моде: мужчины во фраки или длиннополые приталенные сюртуки, дамы - в пышных разноцветных нарядах, похожих на мой. Навстречу мне спешила подруга. Марина была в белом платье, с двумя рядами кружев вокруг декольте, лоб украшал золотой обруч с жемчужиной, в уши вдеты длинные серьги с сапфирами, на темени уложена накладная коса.
- Дорогая! - она обняла меня, не переставая между тем критически оглядывать. - Ты прекрасно выглядишь! Как отдохнула?
- Спасибо, Марина, все замечательно. И платье, и предложение сыграть в вашей пьесе. Но я не знаю своей роли! Как я буду выступать?
- Не страшно, - засмеялась она. - Мы будем импровизировать, загадывать шарады, танцевать, - свой день рождения я хочу отпраздновать по особенному. Вот увидишь, будет весело! - и тут же, не меняя тона и улыбки, произнесла: - О! Я вижу, вы уже успели познакомиться с Алексеем Юрьевичем.
- Да, - непринужденно ответил он. - Мы столкнулись с Аполлинарией Лазаревной в коридоре, когда оба спешили спуститься в гостиную. Она чуть было не запуталась в платье, пришлось ее поддержать на лестнице. У вас очень темные коридоры, мадам.
То ли мне показалось, то ли на самом деле было так, но последнее предложение Мамонов произнес с неким особенным подтекстом.
Марина пристально на него посмотрела, снова улыбнулась и потянула меня за собой:
- Алексей Юрьевич, я забираю у вас Полину. Идем, дорогая, я тебя с гостями познакомлю, - и тихо добавила, когда мы уже отошли от него на достаточное расстояние: - он студент, анархист, даже привлекался по подозрению. Ты смотри, Полина, осторожно с ним. Опасный человек!
- А зачем же вы его тогда приглашаете? - удивилась я. - От таких людей следует держаться подальше и не рисковать собой и своим положением в обществе.
Марина неопределенно пожала плечами. Мы приблизились к пожилой супружеской паре. Крепкий мужчина лет пятидесяти восьми выглядел купцом в сером невзрачном сюртуке, застегнутым на все пуговицы. На широкую грудь спадала окладистая борода, а редкие волосы были расчесаны на прямой пробор. Жена его, полная низкорослая женщина, с прической мелкими локонами, вперила в него взгляд и что-то тихо говорила. Муж согласно кивал. При виде нас она замолчала и застыла на месте.
- Позволь представить тебе, Полина, большого друга моего мужа, Аристарха Егоровича Воронова, и супругу его Елизавету Александровну. Аполлинария Лазаревна, прошу любить и жаловать.
Воронов кивнул, а его жена неловко поклонилась.
- Ах, вот вы где! Вас прямо и не узнать! Красавицы! - услышала я сзади восклицание. К нам приближался Пурикордов, ведя под руку иссиня-черную брюнетку, с сильно подведенными миндалевидными глазами. Ее плечи покрывала пестрая цыганская шаль, вышитая алыми розами, руки, шея, уши были увешаны тяжелыми золотыми украшениями, пальцы унизаны массивными перстнями.
Пурикордов был одет в камзол вишневого цвета, расшитый золотым шнуром, икры обтянуты белыми чулками, ноги обуты в старинные туфли с пряжками. На голове у скрипача красовался завитой парик с длинными седыми буклями, а кисти рук скрывали многослойные кружева.
- Рада вас видеть, Александр Григорьевич, - ответила я ему, надеясь, что в его обществе пройдет неловкость, обуявшая меня. Он, как и тогда, в поезде, выглядел спокойно и добродушно, словно всю жизнь привык носить подобное платье.
- Как вам мой карнавальный костюм? - весело поклонился нам скрипач. - Не правда ли, хоть сейчас в Версаль, к Людовику четырнадцатому? Вы знакомы с несравненной госпожой Перловой? Не Перл?вой, так как слово сие происходит от перловой каши, а П?рловой, от перла - жемчуга и перламутра. Божественная Ангелина Михайловна исполнит нам цыганские романсы на стихи Александра Сергеевича, а я удостоен чести ей аккомпанировать.
- С удовольствием вас послушаю, - ответила я ей. - Обожаю цыганские песни. Они такие мелодичные, волнующие.
Певица улыбнулась, обнажая крупные лошадиные зубы. Все же, как она ни рядилась, как ни украшала кольцами пальцы, а на цыганку походила мало. Ее выдавали бледная кожа да пробивающиеся светлые корни волос. Конечно же, ей тоже пришлось переодеться, чтобы соответствовать остальным приглашенным.
- На вечерах в нашем доме присутствуют только особенные люди, - с ноткой самодовольства в голосе сказала Иловайская. - Видишь, Полина, там в кресле отдыхает человек? Это Фердинант Ампелогович Гиперборейский, спирит.
- Кто? - удивилась я?
- Месье Гиперборейский - медиум. Его приглашаю на сеансы столоверчения, для общения с духами. На прошлой неделе он для графини Ловитинской Наполеона вызвал.
- Господи! Да зачем же графине Наполеон?
- Надо, - с многозначительной интонацией ответила Марина. - У нее к Наполеону особые счеты. На ее бабушке обещал жениться наполеоновский адъютант, некий Жан-Мари-Луи и так далее, да и пропал, не выполнив обещания. А отец графини, граф Арсений Дмитриевич - вылитый француз, чернявый и с огромным носом. Ни за что не скажешь, что православный.
- Зачем же Наполеона? - удивилась я. - Надо было сразу этого весельчака адъютанта вызвать. Пусть объяснит, почему не женился.
- Графиня именно так и хотела, но не помнила точного имени того француза. Бабушка скончалась, а к отцу обращаться было неловко - мог и накричать: Арсений Дмитриевич человек строгих взглядов и не потерпит нескромных вопросов, задевающих его честь. Поэтому Гиперборейский и предложил ей вызвать Наполеона. Уж тот должен знать хотя бы в лицо своих адъютантов.
- И как же, выяснила графиня у Наполеона, кто же этот коварный совратитель ее покойной бабушки?
- Нет, Полина, она не успела. Ты знаешь: каждый сеанс отнимает у медиума столько сил, что ему надо месяц приходить в себя. Гиперборейский уже прожил месяц у графини, но Сергей Васильевич приехал и упросил графиню отпустить спирита на мой праздник. Я твердо наказала мужу забрать медиума - будем сегодня ночью столоверчением заниматься. А через месяц я его ей верну, жила же она столько лет без Наполеона, лишний месяц погоды не сделает.
Так переговариваясь, мы подошли к сухопарому черноволосому мужчине с эспаньолкой, сидящему в низком кресле. Глубокие морщины, идущие от крыльев носа к подбородку, придавали ему сумрачный и вместе с тем несколько брезгливый вид. На левом виске змеился белесый шрам. "Это его дух Клеопатры оцарапал, - шепнула мне Марина на ухо. - Страстная женщина. Рассердилась, что медиум ее от любовника оторвал". Я подивилась: откуда Марина все знает? Хотя удивляться было нечему, если вспомнить наши институтские годы.
Выпуклые рыбьи глаза медиума смотрели сквозь нас. От шеи до высоких лаковых сапог Гиперборейский был укутан в черный шелковый плащ с голубым подбоем. Я чуть было не споткнулась о его длинные вытянутые ноги, которые он не удосужился подтянуть при нашем приближении. Он даже не пошевелился, чтобы поприветствовать нас, - откинулся на спинку, закрыв глаза, а паучьи пальцы выбивали дробь по подлокотнику.
Вопреки всем правилам этикета, Марина обратилась к нему:
- Фердинант Ампелогович, позвольте представить вам мою подругу, Аполлинарию Лазаревну Авилову, приехавшую из N-ска.
Медиум неохотно разомкнул веки и прошелестел тусклым голосом:
- Надеюсь, вы будете присутствовать на спиритическом сеансе? Я чувствую в вас энергию сильфид - неземных дев воздуха. Вы легки духом и помыслами. А сейчас оставьте меня, я концентрируюсь.
И он откинулся на спинку кресла, закрыв глаза.
К Марине подошел ливрейный лакей и что-то прошептал ей на ухо.
- Хорошо, - сухо кивнула она. - Сергей Васильевич у себя в кабинете.
Лакей отошел, а она повернулась к беседующим гостям и громко произнесла:
- Прошу к столу, господа!
Ко мне приблизился Мамонов:
- Позвольте предложить вам руку, г-жа Авилова.
За столом мне досталось место рядом с незнакомым молодым человеком, одетым в серый сюртук и черный галстук. В его внешности было что-то байроническое: кудри, зачесанные на виски, капризный изгиб губ. Он коротко представился "Иннокентий Мефодьевич Карпухин. Я племянник Сергея Васильевича" и тут же отвернулся. Пурикордов сидел слева от меня, и я облегченно вздохнула: будет хоть с кем-то перемолвиться словом - разговаривать с надменным "Чайльд-Гарольдом" мне что-то не хотелось.
Подошел, извинившись, Сергей Васильевич Иловайский, высокий, представительный мужчина с холеной бородой и бакенбардами. Костюм по моде начала века, кафтан в талию и белые панталоны, безукоризненно очерчивал его фигуру. Холеные пальцы украшал массивный перстень с печаткой. Он поцеловал Марину и сел рядом с ней. Два места напротив них оставались свободными.
- Ну, что ж, начнем, пожалуй!
Этого момента ждали все присутствующие за столом. Пурикордов поднялся с места и постучал ложечкой о край бокала.
- Дамы и господа! Прошу внимания! Позвольте мне сказать от всего сердца те слова, что рвутся из души, - и, повернувшись к Иловайским, сидевшим во главе стола, произнес:
Не мастер я слова плести,
Подвластны мне лишь скрипки звуки,
Я обреку себя на муки
Коль не сумею донести
И свой восторг, и восхищенье,
В сей очень редкий день рожденья.
Прими, Марина, мой сонет!
Желаю жизни сотню лет,
И красоты, и вдохновенья,
Любви, здоровья, наслажденья,
Ведь ты отмечена судьбой,
Пребудет счастие с тобой!
- Браво! Браво! - захлопали гости. Польщенный Пурикордов раскланялся и сел на свое место. Зазвенели бокалы и я отметила про себя, что шампанское у Иловайских отменного качества.
- Вы сами сочинили? - спросила я на ухо скрипача. - Очень мило!..
- Бросьте, дорогая Аполлинария Лазаревна, - усмехнулся он. - Стишок этот я взял из "Письмовника на все случаи жизни". Мне не под силу двух строк срифмовать. Изменил Алину на Марину, вот и все искусство. Попробуйте лучше вот это фрикасе из утки с грецкими орехами. Чудесно, доложу я вам.
Да и все остальное было не хуже. На столе, между пирожками с раковым фаршем и выпускными яйцами в раковинах стояли супницы кузнецовского фарфора, в которых зеленел суп из шпината, подернутый золотистым жирком. Воронов, сидевший напротив, налегал на телятину и паштет из рябчиков, а его жена уткнулась в тарелку и щипала крылышко перепелки.
- Разрешите за вами поухаживать, г-жа Авилова, - вдруг обратил на меня внимание Карпухин. - Рекомендую вот эту кабанью ногу, фаршированную каштанами. Здешний повар готовит ее мастерски - не раз пробовал. Прежде чем забить, кабана откармливают желудями с кулак величиной. Деревенские мальчишки собирают по окрестным лесам и приносят на скотный двор.
- Спасибо, Иннокентий Мефодьевич, обязательно отведаю.
- А вас не спрашивали при приезде, какое вино вы предпочитаете? - спросил он. - Здесь так принято. У дядюшки великолепный винный погреб.
- Он достался ему вместе с особняком? - спросила я. - мне известно, как трудно собрать хорошую коллекцию. Мой отец, адвокат Рамзин, научил меня ценить тонкие вина, и я уже отдала должное шампанскому. Чудесный вкус!
- Сергей Васильевич сам собирал, бутылка к бутылке, - в голосе Карпухина послышалась нескрываемая гордость. - Посмотрите, какой выбор вин на столе.
Действительно, выбрать было нелегко. Иловайский с размахом приказал выставить на стол все, чем богаты его запасы: мадера в пузатых бутылках, марсала, шато д` икем, холодное токайское самого высшего сорта.
- Дядюшка пьет вот только это вино, "Херес-Массандру", - показал мне бутылку Карпухин. - В прошлом году купил партию в Ливадии, у Сербуленко. Вам говорит о чем-нибудь эта фамилия? О! Это великий винодел, по словам Сергея Васильевича! Из крестьян, между прочим. По мне, так оно несколько сладковато, я предпочитаю хорошую водку, но дядюшка в восторге. В будущем году снова в Крым поедет закупать. Говорит, раз царь эти вина пьет, то и ему они по вкусу. Монархист…
В голосе Карпухина прозвучало неодобрение, но я не стала обращать внимания. Зато племянника услышал Сергей Васильевич:
- Кеша, скажи мне, гостям понравился винный подвал? Ты предлагал дегустировать?
- Да, дядюшка, всем очень понравилось, - наклоняясь ко мне, прошептал: "Так понравилось, что когда мы ушли из подвала, то не досчитались Гиперборейского, он решил остаться там жить. Так Перлова пошла и вытащила его за шиворот. Решительная дамочка!"
Постепенно гости оживились, разговоры стали громче, трюфели, огарнированные жареными мозгами в сухарях, сменились цельной форелью в белом соусе. Иловайский с Вороновым пустились в пространные рассуждения о древесине и производстве бумаги, о дешевых перевозках по железной дороге и акцизных тарифах. Слушать их было неинтересно, но они не обращали на общество за столом никакого внимания.
Пурикордов отвернулся от меня и занялся певицей, Воронова так и сидела молча, только теперь она смотрела перед собой, уставившись в некую точку позади меня. Я почувствовала себя неуютно: ем я мало и уже вполне насытилась, а поговорить было не с кем.
- Не забудьте, Алексей Юрьевич, - раздался звонкий голос Марины, - после того, как Онегин вас убивает, вы не падаете, как рогожный куль, а аккуратно ложитесь. Не то вы мне всю мизансцену испортите. И к огням рампы близко не подходите. Не то упадете и обожжетесь.
- О, моя повелительница Марина Викторовна! - пылко отвечал ей Мамонов, - Ради вас я готов, как Джордано Бруно, войти на костер из огней рампы и там петь "Куда, куда вы удалились?…"
- Прекратите паясничать, г-н Мамонов! - нахмурилась моя подруга, и золотой обруч на ее лбу сполз до переносицы. - Я впервые выступаю в роли театрального постановщика, а вы путаете мне все карты, вместо того чтобы помогать и исполнять все мои указания!..
- Слушаю и повинуюсь, - ответил молодой человек и так наклонился, что чуть не угодил носом в тарелку.
От охватившей скуки мне захотелось поучаствовать в разговоре.
- А кто будет играть Ольгу? - спросила я, и после моего вопроса в воздухе повисла напряженная пауза. Почувствовав, что сказала что-то не то, я попыталась исправить положение: - Если нужно, я сыграю, туалет на мне подходящий. Только скажите, с какой сцены начать.
- Замечательно! - наконец, отреагировала Марина, но ее оживление выглядело неестественным, каким-то наигранным. - Я тебе писала в письме, что Татьяна - это моя роль. Впрочем, Ольгу сыграть нетрудно - будешь смеяться и махать веером. Согласна?
Не успела я кивнуть, как неожиданно в столовую вошла девушка и направилась к Иловайскому. Гладкие русые волосы были заплетены в косу и уложены на затылке. Я не увидела цвета ее глаз, так как они были опущены. Она куталась в пуховый платок, накинутый на платье светло-голубого цвета, украшенного по подолу вышитыми фиалками. Ее поддерживала под локоть пожилая дама в чепце с оборками.
- А вот и доченька моя, Олюшка, - протянул к ней руки Иловайский. - Подойди, сядь рядом со мной. Давай я тебе налью капельку токайского. Оно сладкое, как мед, и очень полезное. Будешь?
Девушка присела, так и не поднимая глаз. Дама в чепце прошла к другому концу стола и устроилась рядом с Гиперборейским.
- Ну что, Аристарх Егорович, - громко произнес Иловайский, продолжая прерванный приходом девушки разговор с Вороновым, - дашь мне бумагу по хорошей цене? Или к другим заводчикам обращаться, посговорчивей? Или ты забыл: у меня большие связи на железной дороге, перевезут тебе товар по самому низкому тарифу, если со мной в долю войдешь. И лес, и бумагу - всё, что пожелаешь! Про телушку, что за морем, помнишь? Как бы не прогадать!..
- А чего ж не дать, ежели на хорошее дело, да с прибылью, - степенно ответил Воронов. - Наше дело торговое, вложил капитал, покрутил его хорошенько, получил обратно, да приварок к нему.
- Да вы, милейший Аристарх Егорович, - засмеялся Карпухин, - Адама Смита на досуге почитываете. Так совсем экономом заделаетесь!
- Это вам, молодой человек, по роли вашей театральной положено его читать, да Гомера с Феокритом бранить, а мы сызмальства привычные к такому образу мыслей, безо всякого Смита.
Мы с Карпухиным переглянулись - не прост старик, как кажется, и я поинтересовалась у Иловайского:
- Сергей Васильевич, и давно вы интересуетесь железной дорогой?
- Ох, давно, - засмеялся он, вытирая салфеткой пышные усы. - С младых ногтей тянуло. Помню еще те времена, когда крестьяне, на паровоз глядя, крестились и называли его бесовским вымыслом, вслед плевались. Публика по чугунке ездить боялась, особенно по мосту через Волхов, а искры из паровозной трубы жгли им лицо и одежду.
- Как это? - удивился Мамонов.
- Вагоны были открыты по бокам, а впереди паровоза везли органчик с механической музыкой. Он наигрывал что-нибудь веселенькое.
- Зачем нужен был органчик? - спросила я.
- Чтобы пассажиры, сидящие в открытых вагонах, не пугались. Да и селянам показать, что не все так страшно. Только крестьяне бежали прочь от паровозов. После того, как между Парижем и Версалем произошла катастрофа с пожаром - поезд с рельсов сошел и опрокинулся прямо с насыпи, благородная публика долго еще московский тракт со станционными пожарскими котлетами предпочитала. Поезд-то из Москвы в Петербург, почитай, больше суток шел - тридцать часов! Очень утомительно.
Слушать Иловайского было безумно интересно. Он рассказывал сочно, наглядно, густым баритоном, и я не удержалась от очередного вопроса:
- Сергей Васильевич, а для чего вы бумагу покупаете? Решили от железной дороги отойти?
Иловайский аккуратно положил в рот кусочек телятины, прожевал, отпил вина из широкого бокала и ответил:
- Известно ли вам, Аполлинария Лазаревна, что-либо о праве родственников на владение рукописями?
Он пристально смотрел на меня, в серых глазах плясала искорка, а губы, спрятанные в холеной бороде, скривились в сардонической улыбке.
- Расскажите, если это, конечно, всем интересно. Я с удовольствием вас послушаю.
- Прежде всего, хочу спросить у вас, да и у моей супруги, кажется, вы вместе учились в женском институте, не так ли? Проходили ли вы на уроках изящной словесности поэта Пушкина? Или, может быть, вам маменька читала его сказки в детстве? Про золотого петушка или о рыбаке и рыбке?
- Представьте себе, нет, не читала и не проходили. К моему великому стыду, о том, кто такой Александр Сергеевич Пушкин, я узнала лишь года три-четыре назад. И с тех пор полюбила его. Прочитала все, что только можно было найти и купить в нашем N-ске, - ответила я горячо. Я даже не страшилась того, что меня могут принять за неученую провинциалку, так мне хотелось поговорить о поэте, чьи стихи о любви я перечитывала одинокими вдовьими вечерами.
- Вот и я об этом! - многозначительно сказал Иловайский и потряс указательным пальцем. - А сейчас шагу нельзя ступить, чтобы о Пушкине не услышать! Его стихи даже товарищества картонажных фабрик издают. На оберточной бумаге, - его губы вновь исказила кривая усмешка. - А что уж говорить о солидных издательствах? На золотом мешке сидят! Чужими руками жар загребают!
- Но почему вдруг возник такой интерес, Сергей Васильевич? - спросил Мамонов, промокая губы салфеткой. - Жили мы столько лет без Пушкина, кое у кого он в библиотеках стоял, читали и его стихи, и о его дуэлях, так времени сколько прошло? Шутка ли сказать, пятьдесят лет, а то и больше. Сейчас другие властители дум имеются. Живые, между прочим…