- Спрячь, божий человек, свои денежки. Никому я не должен. Василь Люлька чист перед Господом и братчиками, как роса небесная. Я себя сам приковал. Еще дня два-три выдюжить надо. Ничё, стерплю. Прощаюсь я… - казак замялся, но, увидев живой интерес в глазах паломника, продолжил: - Уж больно я горилку люблю. Как встречусь с ней, расстаться не могу. Сам говоришь: скоро в поход. А какой из меня вояка, ежели саблю пропил, пистоль пропил, сапоги пропил. Хорошо хоть коня у меня никогда не было, а то помер бы… Вот и приковал я себя к гармате, чтобы прощаться с оковытой было легче, будь она неладна…
Добродумов уже по-другому, с уважением, посмотрел на страдающего казарлюгу и в который раз подумал о том, что пора казацкому воинству выступать в поход. Иначе перегорит огонь ненависти в груди не только у Богдана, но и у таких вот простых вояк, как этот вроде бы неказистый и довольно жалкий с виду Василь Люлька.
Подходя к канцелярии, Добродумов обратил внимание на четырех казаков, которые не спеша снимали седла со своих коней.
Это были люди Максима Кривоноса, которые сопровождали полковника Кричевского в Чигирин. "Быстро же они обернулись", - подумал Илларион, входя в просторное помещение сечевой канцелярии.
В комнате было шумно. Около десятка казацких старшин и сотников пытались одновременно в чем-то убедить друг друга. Из всех Добродумов знал только Богуна и Кривоноса. Ну и, конечно, Богдана.
Богдан… Мельком глянув на Хмельницкого, Илларион не узнал его. Побледневшее лицо атамана больше напоминало гипсовую маску. Его застывший взгляд был растерянным и опустошенным. Но больше всего Иллариона поразило другое: опираясь руками о дубовую столешницу канцелярского стола, Богдан то сжимал, то разжимал кулаки. Одному Богу известно, кого сейчас держали эти руки… Побелевшие от напряжения пальцы и вздувшиеся на руках вены говорили о том, что пощады врагам не будет.
Добродумов с трудом протолкался к Богуну, который, как и другие казаки, продолжал что-то доказывать двум сотникам своего полка.
- Кто-нибудь мне объяснит, что здесь происходит? - обращаясь к полковнику, прокричал Илларион.
Заметив Добродумова, Богун направился к выходу. Илларион догнал его на крыльце.
- Тут такое дело, - неторопливо и уже нормальным голосом рассказал он Добродумову, - сегодня под утро вернулись хлопцы Кривоноса, которые сопровождали Кричевского в Чигирин. Беда там. Пропал пан полковник. Пошел на доклад к старой лисе Потоцкому и домой не вернулся. Ну да это ладно, он за себя постоять умеет, даст бог, объявится. Тут другое… В покоях дома Чаплинского нашли нашу Мотрону…
- Что ее искать, - не выдержал Добродумов, - я сам с ней недавно виделся. И именно там.
- Так-то оно так, - опять начал вслух размышлять Богун, - только нашли ее со шнурком на шее. Нет больше Мотроны…
"Со шнурком на шее… Вот, значит, как…" - Илларион живо представил себе эту картину. Тело Гелены лежит поперек кровати. Длинные рыжеватые локоны волос разметались по белоснежным простыням. Тонкие пальцы правой руки пытаются сорвать с шеи черный шнурок.
Добродумову хорошо был известен такой способ казни, когда приговоренному к смерти на блюде подносился черный шнурок. Приговор, как правило, приводился в исполнение тут же.
- Тпру-у-у! Стоять, холера ясная, - вывел Иллариона из раздумий голос одного из казаков, который пучком соломы вытирал бока своему жеребцу.
Он был из тех, кто, едва не загнав лошадей, принес из Чигирина новости, которые до сих пор обсуждались в канцелярии. Было видно, что эти казаки, ухаживая за лошадьми, внимательно прислушивались к беседе Богуна с Добродумовым. Посмотрев на них, Илларион понял, что Кривонос сдержал свое слово и позволил своим "малым деткам слезть с печи и размяться".
* * *
Мотрона никогда не была в Варшаве. Но она так хотела увидеть этот город.
- Вот подрастешь, солнце мое ненаглядное, - говорил отец, обращаясь к дочери, - приедет за тобой самый гоноровый во всей округе шляхтич, в карете с позолотой, с перьями в шляпе, и заберет тебя, моя красавица, аж до самой Варшавы.
С тех пор много воды утекло. Не стало самого близкого на свете человека. Из родных стен она перебралась в дом пожилого, но доброго друга отца. Мотрона выросла… И все это время она вспоминала слова отца о принце, который непременно увезет ее в Варшаву.
Данило Чаплинский принцем никогда не был. Этого маленького, с небольшим животиком человечка даже красивым назвать было трудно. Но он пообещал забрать ее в Варшаву. Точнее, не он, а его помощник - Ян Мисловский.
- Запомни, Гелена, - говорил он, пристально глядя девушке в глаза, - твое будущее зависит от тебя самой. Чтобы увидеть Варшаву, нужно немного постараться и кое-что сделать. Не отталкивай Богдана, говори ему, что любишь его, что жить без него не можешь. Сделай так, чтобы гетман приехал к тебе сюда, в этот дом.
Но вместо Богдана приехал красивый молодой человек с обходительными манерами и нежными руками. Это Мисловский посоветовал Гелене встретиться с Добродумовым в доме. Даже когда они с Илларионом целовали друг друга в постели, "часовщик" находился в соседней комнате. Заманив Добродумова в западню и поняв, что ничего от него не добьется, Мисловский приказал Гелене развязать пленника и помочь ему выбраться из замка. Не понимая, что задумал помощник Чаплинского, девушка сделала все так, как он приказал. Она была даже рада, что помогает Добродумову покинуть дом. Чем-то этот молодой человек ей нравился. Как жаль, что он не шляхтич и родом не из Варшавы…
В тот вечер Гелена была в своей комнате одна. Впрочем, она уже к этому привыкла. Несмотря на то что они с подстаростой обвенчались в церкви и перед Богом считались мужем и женой, Чаплинский не баловал свою молодую супругу вниманием. На то были особые причины. Придя в первый же после венчания вечер в ее покои, новоиспеченный супруг накинулся на нее с бешеной страстью. Сорвав с молодой жены платье, он грубо повалил Гелену на кровать. Изо рта подстаросты потекла слюна. Уже через пару минут она поняла, что на большее ее супруг не способен…
Вот и сегодня, сидя перед зеркалом, Гелена уже в который раз представляла себе улицы Варшавы, богатый экипаж, запряженный четверкой породистых рысаков, себя под руку с молодым красивым шляхтичем, у которого такие нежные-пренежные руки…
Шорох из глубины комнаты заставил ее обернуться. Никого… Гелена поднялась и подошла к кровати, на ходу расстегивая крючки корсета. Последнее, что она успела увидеть, - длинный шелковый шнурок, мелькнувший у нее перед глазами…
Апрель - май 1648 г. Желтые Воды
Стефан шел по длинному коридору, и его шаги, усиленные звуком кавалерийских шпор, отдавались звонким эхом где-то в глубине здания. Накануне адъютант отца передал ему просьбу срочно явиться на военный совет. В приемной коронного гетмана собрались командиры отрядов Войска польского, задачей которых было скорейшее уничтожение бунтовщиков. Всех их Стефан хорошо знал. Вот чуть в стороне от других о чем-то задумался полевой гетман Мартин Калиновский, машет ему рукой бесшабашный есаул Барабаш, у окна расположились Стефан Чарнецкий и Сапега, у самой двери неподвижно застыл чем-то похожий на циркуль комиссар Шемберг. Коротко кивнув им, молодой Стефан Потоцкий прошел в кабинет отца.
Коронный гетман Речи Посполитой Николай Потоцкий рад был видеть сына. Приобняв Стефана, он внимательно посмотрел на него.
- Ну что, не надоело еще мотаться по степи? - спросил старший Потоцкий. - Хочу поговорить с тобой наедине, сынок. Тебе двадцать лет, тебя любят и уважают солдаты. За такого сына мне не стыдно.
Стефан впервые услышал такие слова от отца и даже обрадовался, что, кроме них, в кабинете никого нет, - его щеки покраснели, а на глаза навернулись слезы.
Между тем гетман продолжил:
- Ты еще молод, очень молод. Но время летит быстро… Не успеешь оглянуться, как лучшим твоим собеседником станет придворный лекарь со своими пиявками. Пора подумать о твоем будущем серьезно. Хочу поручить тебе дело, после которого булава гетмана будет в твоих руках.
Сердце Стефана забилось так, что он испугался, как бы не услышал этого стука отец. Об этой минуте он мечтал давно. С того момента, когда его, десятилетнего мальчишку, впервые посадили в седло и дали в руки саблю. Не деревянную игрушку, а настоящую, острый тяжелый клинок которой отдавал холодным с синевой отливом. Сколько раз он в мечтах слышал голос: "Стефан, готов ли ты стать на защиту Отчизны и всего народа польского?" И вот этот миг пришел…
Прохаживаясь вдоль длинного стола и изредка поглядывая на сына, Николай Потоцкий не переставал говорить:
- Хмельницкий рядом. Войско он собрал большое. И татары вокруг него, как мухи над падалью, вьются. Но кто в этом войске? Пропойцы-казаки да голытьба подзаборная, которая и саблю в руках никогда не держала. Надавить на них хорошенько кавалерией - и разбежится это отребье, так что пятки да голые задницы будут сверкать по степи до самого Перекопа.
Коронный гетман говорил так уверенно, что в воображении Стефана возникла яркая картинка: степь, укрытая зеленым ковром весенних трав, седой ковыль на склонах балок и черные точки - люди-букашки, расползающиеся в разные стороны из-под копыт польской конницы.
- Одним словом, сын, хочу, чтобы именно ты возглавил передовой отряд нашей армии. С тобой пойдет комиссар Шемберг. Этот немец знает толк в военных штудиях и в походе тебе не помешает. Ты поведешь кавалерию, а пехоту мы отправим по Днепру на лодках-байдаках. Ими будет командовать твой друг есаул Барабаш.
Подойдя к столу, Потоцкий развернул карту, которую делила пополам извилистая линия Днепра. Он ткнул в нее толстым пальцем:
- Вот здесь, под Кодаком, вы объединитесь. Ну а дальше все в руках Господа нашего и в твоих, Стефан. Я верю в тебя, сынок.
Чтобы скрыть волнение, Стефан приблизился к столу и тоже склонился над картой. Тишина повисла в кабинете…
Истолковав поведение сына по-своему, Николай Потоцкий подошел к юноше и, положив ему руку на плечо, сказал:
- Не бойся, сынок, я буду рядом. Вместе с полевым гетманом Калиновским мы будем от тебя на расстоянии однодневного перехода.
Справившись с волнением, со всей твердостью в голосе Стефан ответил:
- Спасибо, отец, я не подведу.
Обняв и трижды перекрестив сына, Потоцкий дал команду адъютанту пригласить командиров на военный совет.
* * *
Ян Мисловский старался ехать так, чтобы не терять из виду Стефана Потоцкого, который вместе с комиссаром Шембергом возглавил колонну польской кавалерии. Наблюдая за юношей, Ян снова и снова вспоминал легенду, которая из поколения в поколение передавалась в роду Мисловских. Легенду, которая во многом определила его судьбу и забросила в далекий XVII век.
Николай Потоцкий никогда не был бабником и на юбки, вертевшиеся перед молодым и знатным шляхтичем, не обращал внимания. Он любил свою жену. Любил так, как может любить немножко грубоватый, сильный, ростом под два метра мужчина маленькую хрупкую женщину, которую он часами мог носить на руках. Одна беда… Они уже несколько лет были вместе, а Бог не даровал им деток. А ему так хотелось, чтобы у него, наконец, появился наследник. Наверное, поэтому он пригласил к себе в поместье на должность экономки красивую молодую девушку, которая сразу ответила взаимностью на чувства хозяина. При родах она умерла, и ее имя было забыто. Но на свет появился малыш, в котором Николай Потоцкий видел своего наследника. Однако Богу было угодно, чтобы его жена, уже и не надеявшаяся познать радость материнства, произвела на свет мальчика, которого назвали Стефаном.
Примерно через год Потоцкий отправил внебрачного сына вместе с кормилицей на один из дальних хуторов, находившихся во владениях магната. Мальчика назвали Томашем, а фамилию дали, как у умершей матери, Мисловский.
Соглашаясь на путешествие в XVII век, Ян рассчитывал попасть в то время, когда на свете уже был маленький Томаш, но еще не было Стефана. Он хотел сделать так, чтобы его никогда и не было. Но при заброске произошла ошибка в двадцать лет. Ян разыскал Томаша Мисловского, которому совсем недавно исполнился двадцать один год. Высокий, широкий в плечах, как отец, Томаш служил помощником ксендза в небольшом сельском приходе на западной окраине Речи Посполитой. Понаблюдав за своим далеким предком несколько часов, Ян понял, что тот не жалуется на судьбу и ему нет никакого дела ни до Николая, ни до Стефана Потоцкого.
Томаш Мисловский был вполне доволен тем, как сложилась его жизнь. Недоволен этим был Ян Мисловский. Однако изменить порядок вещей он уже не мог. Но повлиять на дальнейший ход событий было в его силах. Именно поэтому несколько недель назад он отпустил захваченного в плен Добродумова, который и должен был отомстить всем Потоцким. Да так отомстить, чтобы пятно позора осталось на этой фамилии на века.
Увидев, что Стефан в очередной раз остановился на высоком холме и всматривается вдаль, Ян Мисловский направил к нему своего коня.
- Не угодно ли вельмошановному пану воспользоваться моей подзорной трубой? - спешившись и склонив в почтении голову, обратился он к Стефану Потоцкому.
Но тот, словно не услышав Мисловского, даже не обернулся в его сторону. Пришпорив коня, Стефан вновь занял свое место в авангарде боевого построения конницы. Ян так и остался стоять с протянутой рукой, нервно сжимая побелевшими пальцами подзорную трубу.
* * *
В сечевой церкви звонили колокола. Только что закончился большой молебен, на котором казаки получили благословение на ратный подвиг. Они давно ждали этого дня. Казацкие клейноды и хоругви, торжественно покачиваясь, заняли свое почетное место во главе войска перед отцами-командирами.
Татарские разъезды донесли, что поляки под началом Стефана Потоцкого стали лагерем недалеко от Кодака. Хмельницкий отдал команду всем полкам выступать немедля. Громыхнула сечевая гармата. Сотни людей и лошадей, повинуясь единому порыву, двинулись из Сечи в степь.
На одном из пригорков сидел слепой дед-кобзарь. Мальчишка-поводырь, намаявшись за день, мирно посапывал рядом. Седая чуприна деда была лихо закручена за ухо, а багровые шрамы через все лицо говорили о том, что ему есть о чем петь в своих думах. Уставясь слепыми глазницами перед собой, старый кобзарь прислушивался к тому, что происходило перед ним на степной дороге. Его сухие, потрескавшиеся от жары губы шептали "Любо…Любо…".
Взяв в руки кобзу, дед долго подкручивал ее рассохшиеся колки, а потом ударил по струнам. Голос старика оказался на удивление молодым и звонким:
Ой, у полі могила, широка долина, сизий орел пролітає;
Славне Військо, славне запорізьке, у поход виступає.
Ой, у полі могила, широка долина, сизий орел пролітає;
Славне Військо, славне запорізьке а як золото сяє.
Добродумов ни на шаг не отходил от Хмельницкого. Под охраной казацкой сотни гетман со своими полковниками вырвался вперед.
Переправившись вброд через мутные воды степной речки, которую местные жители прозвали Желтая Вода, он обратился к Кривоносу:
- Максим, поторопи наших. Скоро стемнеет. Я хочу, чтобы до темноты мы успели разбить здесь лагерь.
- Зачем, Хмель, такое говоришь? - вмешался в разговор перекопский мурза Тугай-бей. - Посмотри, какая грязный и вонючий вода в этой речка. Чем лошадь поить будем?
Для убедительности командир татарской конницы даже плюнул в сторону речки.
- А ведь Тугай дело говорит, - поддержал мурзу Максим Кривонос. - Потравим конячек к бисовой матери, а братчики-казачки своим говном загадят всю Украину аж до Батурина.
Полковники и низовые атаманы засмеялись и одобрительно закивали головами. Добродумов, который из истории хорошо знал, как протекала битва под Желтыми Водами, понял, что настал самый ответственный миг его миссии. Еще минута - и Богдан даст команду идти к Ингульцу.
Спешившись, Илларион подошел к Хмельницкому и, взяв его коня под уздцы, тихо сказал:
- Пан гетман, разреши тебе слово молвить секретное.
Отцы-командиры продолжали галдеть, обсуждая предложение мурзы. Добродумов отвел коня Хмельницкого в сторону.
Богдан легко соскочил на землю и раздраженно спросил:
- Что, Ларион, опять твои видения? Мутная вода в речке станет сладким вином? Или - еще краше - ляхи дали деру?
Добродумов, глядя прямо в глаза гетману, ответил:
- Да, пан гетман, насчет ляхов ты прав. Не пройдет и суток, как они будут разбегаться в разные стороны, как зайцы при хорошей облаве. Но для этого ты должен кое-что сделать.
- Не томи, божий ты, в духа мать, человек! Каждая минута дорога, а он мне байки про охоту собрался рассказывать, - вскипел Богдан и в нетерпении ударил плетью по голенищу сапога. - Если что по делу есть, кажи!
- Все знают, что у поляков конница сильная, так? Так, - Добродумов старался заставить гетмана рассуждать вместе с ним, чтобы, когда дело дойдет до главного, у Богдана сложилось впечатление, будто этот план придумал он сам. - Все знают, что командует кавалерией молодой Потоцкий, так? Так. И все знают, что мальчишка мечтает прославить себя в битвах. Все это мы и должны использовать против него.
Успокоившись, Хмельницкий поглаживал коня и внимательно слушал Иллариона, кивая головой и соглашаясь с его рассуждениями.
- И речка эта мутная, и вон тот лес, - Добродумов указал на черную полоску деревьев, видневшуюся невдалеке, - и эти глубокие балки вокруг - все это не даст кавалерии Потоцкого разгуляться в бою на полную свою силу. Да и казачки, чай, не пальцем деланные, кое на что способны.
Внутренне радуясь тому, что в школе всегда любил историю родной страны, Добродумов предложил Хмелю выкопать ямы-ловушки вдоль Черного леса, отправить в засаду Максима Кривоноса с небольшим отрядом и, самое главное, подумать над тем, кто ценой своей жизни сможет заманить в эту ловушку молодого и горячего Потоцкого.
К большому удивлению Добродумова, Хмельницкий думал недолго.
Оглядевшись по сторонам, как будто видел эту округу впервые, он хлопнул Иллариона по плечу и сказал:
- Ты, Ларион, прямо как Юлий Цезарь: "Veni, vidi, vici". Пришел, увидел, победил. Должен тебе сказать, что я приблизительно так и думал. Ты лишний раз убедил меня в этом: биться будем здесь!
Богдан вскочил в седло и направил коня к своим побратимам.
Оглянувшись на Добродумова, весело крикнул:
- Не отставай, Цезарь! Нужно еще нашего братчика-татарчика уговорить испить желтой водички!