- Оставлю у председателя комитета. Он передаст. Судя по всему, Новониколаевск будет освобожден к концу декабря. К тому времени они еще не устареют.
Прощаясь, Коржичек сказал;
- До встречи,
- В Красноярске или Иркутске?
- Пожалуй, лучше всего в Москве. Я хочу еще раз побывать в Кремле. Мне нравится ваш Кремль. Его архитектура напоминает о прошлом, а люди, в нем работающие, - о будущем. Такое может быть только в Москве. Итак, следующая встреча в Москве…
- Договорились, - сказал Стрижак-Васильев.
ИЗ РАЗГОВОРА КОЛЧАКА СО СТРИЖАК-ВАСИЛЬЕВЫМ
22 апреля 1919 года
Колчак. Я не хотел, чтобы сын предводителя дворянства и офицер русского флота был позорно казнен как большевик и немецкий шпион. Но, как вы сами понимаете, своим поведением вы лишили меня возможности смягчить вашу участь. Приговор военно-полевого суда будет приведен в исполнение. Вы упустили последний шанс сохранить жизнь и вернуть себе, сражаясь на фронте, почетное право называться русским офицером.
Стрижак-Васильев. Я не жалею об этом шансе.
Колчак. Тем лучше для вас. Если у вас имеется какая-либо просьба, то я в меру своих сил постараюсь ее исполнить.
Стрижак-Васильев. Романтично… Но мое последнее желание будет исполнено не вами, а Красной Армией. И, видимо, очень скоро.
Колчак. Я прикажу прислать вам в камеру военные сводки. Мои войска взяли Уфу, Бугульму, Ижевск и Воткинск. Мы вышли к Волге.
Стрижак-Васильев. Но у вас нет тыла. Две трети ваших войск несут гарнизонную службу и сражаются с повстанцами. А военное счастье переменчиво… Поражение на фронте - и все развалится. От вас откажутся не только союзники, но и ваши собственные генералы и офицеры. И это произойдет скоро, адмирал.
Колчак. Не буду лишать вас приятного заблуждения. Вы слишком много занимались большевистской пропагандой, настолько много, что сами в нее поверили. Вы фанатик, Стрижак-Васильев.
Стрижак-Васильев. Нет, коммунист.
ЧЕХОСЛОВАЦКИЙ МЕМОРАНДУМ
"Невыносимое состояние, в каком находится наша армия, вынуждает нас обратиться к союзным державам с просьбой о совете, каким образом чехословацкая армия могла бы обеспечить собственную безопасность и свободное возвращение на родину, вопрос о чем разрешен с согласия всех союзных держав.
…В настоящий момент пребывание нашего войска по магистрали и охрана ее становятся невозможными просто по причине бесцельности, равно как и вследствие самых элементарных требований справедливости и гуманности.
Охраняя железную дорогу и поддерживая в стране порядок, войско наше вынуждено сохранять то состояние полного произвола и беззакония, которое здесь воцарилось.
Под защитой чехословацких штыков местные русские военные органы позволяют себе действия, перед которыми ужаснется весь цивилизованный мир. Выжигание деревень, избиение мирных русских граждан целыми сотнями, расстрелы без суда представителей демократии по простому подозрению в политической неблагонадежности составляют обычное явление, и ответственность за все перед судом народов всего мира ложится на нас: почему мы, имея военную силу, не воспротивились этому беззаконию.
…Мы сами не видим иного выхода из этого положения, как лишь в немедленном возвращении домой из этой страны…
13 ноября 1919 г., Иркутск.
Б. Павлу, д-р Гирса",
ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО
"Военная,оперативная. Поезд верховного правителя.
Открытое письмо верховному правителю адмиралу Колчаку.
Я. командующий войсками Енисейской губернии, генерал-майор Зиневич, как честный солдат, чуждый всякого политического авантюризма и политических интриг, переживший четыре кампании, шел за вами, пока верил, что провозглашенные вами лозунги… будут вами действительно проведены в жизнь родной страны, теперь, после катастрофы на фронте, я вижу, что лозунги, во имя которых мы объединились вокруг вас, были только громкими фразами, обманувшими народ и армию… Живя всегда душа в душу с офицерами и солдатами вверенных мне частей, близко стоящий к народу, как сын простого рабочего, и лишь за время последней войны получивший высокие назначения, я всегда говорил им, что веду их в бой только за благо всего народа… и если борьба примет почему-либо другой характер, я… приму определенное решение. Теперь настало для этого время: гражданская война пожаром охватила всю Сибирь, армии нет, офицеры - эти безропотные и честные борцы за родину, брошены на произвол судьбы. Власть бездействует и позорно бежит на восток, готовая броситься в объятия любой реакции. Я призываю вас, как гражданина, любящего свою родину, найти в себе достаточно сил и мужества отказаться от власти, которая фактически уже не существует…
Генерал-майор Зиневич.
Верно: Начальник оперативного отдела
штаба командующего войсками Енисейской губернии
капитан Комин.
28/ХII 1919 г. Красноярск".
В ПОЕЗДЕ "ВЕРХОВНОГО ПРАВИТЕЛЯ"
Первое сообщение от Стрижак-Васильева Парубец получил в середине декабря. На следующий день после освобождения Пятой армией Новониколаевска ему вместе с информационными сводками Коржичка передали краткую записку: "В результате разговора с иркутским товарищем окончательно остановился на Иркутске. Буду там, если не произойдет никаких случайностей, в конце декабря. Рассчитываю на успех. Привет товарищам. Американец".
"Иркутский товарищ" оказался связным Сибирского подпольного комитета (этот комитет, находившийся вначале в Томске, а затем перебравшийся в Омск, после массовых арестов - в живых осталось лишь двое - летом 1919 года избрал своим местопребыванием Иркутск).
Связной был направлен в Сиббюро и дожидался в Новониколаевске прихода советских войск. Стрижак-Васильев виделся с ним накануне своего отъезда из города. То, что он рассказал Парубцу, вселяло уверенность в успех операции.
Алексей, конечно, прав: Иркутск, и только Иркутск…
Действительно, если судить сейчас по архивным документам, обстановка, которая сложилась в Иркутске к концу 1919 года, была исключительно благоприятной. Местная большевистская организация, ставшая к тому времени самой многочисленной в Сибири, не только полновластно руководила партизанскими соединениями губернии, поддерживая с ними постоянную связь, но и оказывала всевозрастающее влияние на политическую жизнь города, напряженную и противоречивую…
После сдачи Омска Иркутск превратился во вторую столицу "всероссийского правительства". Сюда переехали иностранные миссии, центральные учреждения и колчаковский "совет министров". Здесь же находилась штаб-квартира чехословацких войск в России. Сам Колчак, не желая покидать театра военных действий, в Иркутск не поехал, но его поезд по мере отступления белогвардейских дивизий медленно, но неуклонно приближался к новой столице, и, когда красные вступили в Новониколаевск, поезд "верховного правителя" уже находился в Красноярске.
Сюда, в этот поезд, стекались сведения с фронта и из новой столицы. Отсюда ежедневно рассылались приказы, указания и директивы…
Уставшего от тщетных усилий хоть в чем-то навести порядок бывшего присяжного поверенного и будущего юрисконсульта банка в Шанхае Вологодского сменил на посту председателя "совета министров" бывший комиссар Керенского в Кронштадте и будущий заключенный иркутской тюрьмы Пепеляев.
"…Признав необходимым - в тяжких условиях, переживаемых страной, - образование власти гражданской, твердой в стремлениях к водворению правопорядка, проникнутой единой волей к борьбе с большевизмом до окончательного его искоренения и в этих целях внутренне объединенной, - писал Колчак из своего поезда Пепеляеву в Иркутск, - я, зная вашу несокрушимую энергию и стойкость в проведении мероприятий истинно государственных, призвал вас на пост председателя Совета Министров…
С верой в светлое будущее нашей великой родины призываю всех ее верных сынов сплотиться в настоящие тяжелые дни вокруг власти, полным моим доверием облеченной".
Человек ограниченного ума, но действительно неограничейной энергии, Пепеляев сразу же развил бурную деятельность, которая, как обычно бывает в подобных случаях, началась с поисков виновных. Он добился предания суду сдавшего Омск генерала, отстранил группу министров во главе с министром иностранных дел Сукиным… Но, как острили отдыхавшие от русской смуты под японским солнцем белоэмигранты, хотя Сукина из правительства и выгнали, сукины дети все равно остались…
Правительство Колчака в Иркутске находилось в вакууме. Оно уже не могло опереться на армию и вернуть былые симпатии сибирского кулачества. В нем разуверились и союзники, и крупная буржуазия, и офицерство. Ничем кончились и призывы к "общественности". Иркутские земские деятели, правые эсеры и меньшевики, по-прежнему ненавидя "кремлевских диктаторов", не хотели, однако, связывать свою судьбу с умирающей властью. Они считали, что теперь пришло их время, и собирались, отстранив при благожелательном нейтралитете чехов Колчака, взять бразды правления в свои руки.
Эсеровский подпольный центр в Иркутске почти открыто призывал к перевороту. Это пугало. Но еще больше пугала надвигающаяся опасность большевизма, а она была более чем реальна. О ней свидетельствовали рост партизанского движения, беспрерывные восстания в уездах и глухое брожение на рабочих окраинах города…
"На основании имеющихся документальных данных, - писал начальник Иркутского губернского управления государственной охраны в департамент милиции, - можно с уверенностью утверждать, что в низах населения города, в среде рабочих различных промышленных и иных предприятий, а также в городской бедноте и среди всякого пришлого сборного элемента настроение безусловно большевистское, и эта часть населения за другими партиями - С. Р. (эсерами) и С. Д. меньшевиками - не пойдет. Если же она теперь радуется и поддерживает всякого рода противоречивые выступления этих партий, то лишь рассматривая их как средство для достижения восстановления большевистского рая… Глубоких корней в простонародье партии эти не имеют, тут все симпатии на стороне большевиков".
Именно поэтому эсеровские лидеры и губернатор Иркутска безуспешно пытались вступить в соглашение с большевистским подпольем, а старые и новые министры занимались не столько "проведением мероприятий истинно государственных", о которых писал в своем "рескрипте" Колчак, сколько оформлением заграничных паспортов и перечислением денег в банки Токио, Парижа и Шанхая.
Французский посол Могра, генерал Жанен, политический представитель чехов доктор Благож - один из авторов чешского меморандума, вызвавшего вспышку ярости у "верховного правителя" и панику среди его министров ("Небось, когда все было в порядке, меморандумов не писали!"), - генерал Сыровой и другие знатные иностранцы всегда были почетными гостями пышных банкетов и интимных журфиксов, устраиваемых деятелями "всероссийского правительства".
Но теперь, когда от их благосклонности зависели вожделенные визы и не менее вожделенные вагоны, прицепленные к эшелонам, отбывающим на восток, они превратились в предметы поклонения, в языческих идолов, которых старались задобрить лестью, улыбками, невиданной предупредительностью и другими более вещественными доказательствами преданности и обожания.
По вечерам на банкетах в великолепном зале иркутской гостиницы "Модерн", захлебываясь от восторга, вспоминали прекраснейший город мира Париж (для французского посла и генерала Жанена), удивлялись могуществу и богатству родины демократии и оплота антибольшевизма Америки ("Говорят, американский генерал большой патриот!"), умилялись рыцарству самураев и стойкости чехов. Расплескивая неумеренные комплименты и оставшееся от лучших времен шампанское, произносили витиеватые длинные тосты.
В пьяных речах была неумеренная лесть, туманные намеки на благородство союзников, которые, разумеется, ни при каких обстоятельствах не бросят своих русских друзей на произвол судьбы, и звериный страх смерти…
А по утрам сверкающие лаком и стеклами литерные поезда "высоких союзных комиссаров" осаждали толпы бывших сановников, неудавшихся государственных деятелей, генералов, спекулянтов, крупных землевладельцев, землей которых уже давно пользовались крестьяне, лидеров несуществующих партий и чиновников…
Старый Иркутск со страхом следил за бешеным бегом часов истории, подгоняемых событиями на фронте. Внимательно наблюдал за стрелками этих часов из далекой Читы и атаман Семенов. Никогда не отличавшийся прозорливостью, ставленник японцев стремился лишь к одному - не упустить время и урвать жирный кусок от остающегося после Колчака наследства. Его представитель как тень следовал за поездом "верховного правителя" от Новониколаевска до Красноярска, убеждая адмирала подчинить "верному сыну России, всю жизнь работающему во имя и блага родины", Дальний Восток и Иркутский военный округ…
С той же целью эмиссары неунывающего атамана осаждали в Иркутске Пепеляева и наиболее влиятельных членов "кабинета", взвинчивая и без того уже впавших в истерику министров. Сотнями переходили на сторону партизан солдаты, повстанцы нападали на тюрьмы и освобождали политических заключенных, рабочие бастовали, обыватели возмущались дороговизной и ростом цен, земцы критиковали политику "правительства", а чешские войска спешно эвакуировались… Что тут можно предпринять?
Панацею от всех бед Пепеляев видел лишь в одном - в приезде "верховного правителя" в Иркутск и подписании им долгожданного указа о созыве Земского собора.
Колчак встретил приехавшего из Иркутска в Красноярск председателя "совета министров" сдержанно: на дебаркадере не было ни почетного караула, ни оркестра. Надоедливый и не в меру энергичный толстяк, носившийся с идеей Учредительного собрания, как дурак с писаной торбой, все больше раздражал "верховного правителя".
Земский собор? Нет, "верховный правитель" не собирался бросать кусок всяким земцам, эсерам и меньшевикам. Да и изменит ли это теперь что-либо? Нет, он не будет созывать Земский собор. Этот акт либерализма лишь разожжет страсти, так как наглядно продемонстрирует слабость правительства.
- И фронту и Иркутску могут помочь только штыки. Штыки и шомпола…
- Одно другое не исключает, ваше превосходительство…
- К сожалению, исключает, Виктор Николаевич. А впрочем, оставим пока этот вопрос. В случае необходимости мы к нему вернемся в Иркутске.
- Вы намерены ехать в Иркутск?
- Да. Тут я с вами согласен: мой приезд действительно необходим, - сказал Колчак. - В Иркутске давно пора навести порядок. А что касается фронта, то у меня есть основания считать, что он в ближайшие дни стабилизируется…
В последнем Пепеляев сильно сомневался, но еще больше он сомневался в том, что присутствие "верховного правителя" в Красноярске поможет командующему фронтом Каппелю остановить наступление красных.
- Буду счастлив сопровождать ваше превосходительство в Иркутск.
Слова эти прозвучали искренне, и Колчак улыбнулся.
- Вот и чудесно, Виктор Николаевич, - сказал он. - За время пути мы успеем с вами обо всем переговорить. Думаю, что наш "друг" генерал Жанен позаботится о том, чтобы наше Путешествие было не слишком стремительным… Как вы смогли убедиться, союзники весьма торопятся очистить Сибирь. Но мы обойдемся без них… А теперь прошу к столу. Дамы уже заждались…
Через два дня после этого разговора Колчак покинул Красноярск, откуда накануне отбыл очередной чешский воинский эшелон. Этот эшелон ничем не отличался от сотен других, за исключением, может быть, того, что в нем помимо чехов ехал русский офицер из полка "черных гусар". А впрочем, русские офицеры ехали и в других чешских эшелонах: ведь не всегда удобно отказать в подобной услуге, особенно когда в теплушке свободное место…
* * *
Поезд "верховного правителя" шел на восток, проезжая мимо искалеченных опустелых составов, сожженных станций, идущих по путям беженцев и солдат, мимо раскачивающихся на столбах повешенных… Иногда он терялся среди чешских и польских воинских эшелонов, недвижно застывал в водовороте визгливо кричащих паровозов, обшарпанных теплушек, выстрелов, стонов и криков. И тогда вздрагивали, пробуждаясь от сонного оцепенения, дула установленных на открытых платформах броневиков, поспешно задергивались шторы вагонов, занимали свои места на площадках конвойцы. Поезд ощетинивался винтовками и ручными пулеметами, а в салон "верховного" входил генерал Мартьянов, директор лич" ной канцелярии.
- Потрудитесь распорядиться, Александр Александрович, - коротко бросал ему Колчак.
- Слушаюсь, ваше превосходительство.
Генерал наклонял блестящую от бриолина голову с косой ниточкой пробора и направлялся в купе начальника охраны. А еще через несколько минут начальник охраны уже объяснялся с чешским комендантом станции. За обледеневшими от слишком частого употребления на морозе вежливыми фразами неизменно следовали менее вежливые, зато более внушительные. Иногда этого было достаточно, и поезд "верховного" получал зеленую улицу. В других случаях угрозы, русский мат и иностранная брань (за время пути полковник освоил ругательства на трех европейских языках) подкреплялись официальными телеграммами и распоряжениями по прямому проводу.
И отделенный от всего происходящего лакированными стенами вагонов и плотными шторами, поезд вновь отправлялся в путь, нервно вздрагивая на стыках рельсов и тяжело переводя дыхание у сломанных семафоров.
Заранее сформированный и оборудованный в Омске специальным уполномоченным министра путей сообщений и директором личной канцелярии "верховного правителя", снабженный двумя мощными паровозами и броневиками, поезд гарантировал покой, комфорт и безопасность.
Телефонные и телеграфные аппараты, пишущие машинки и пулеметы составляли одно целое с мягкими креслами и диванами. Во всем чувствовались целесообразность и вкус. Прошедший хорошую школу в различных штабах директор личной канцелярии и обладающий многими светскими талантами адъютант "верховного" позаботились о том, чтобы салон-вагон Колчака мало чем отличался от его кабинета в Омске и в то же время напоминал бывшему командующему Черноморским флотом адмиральский салон на "Георгии Победоносце".
Вагон был обставлен с русским размахом и английской респектабельностью. Мебель красного дерева, строгая и дорогая; застланный ворсистым ковром пол; большая настенная карта фронта; книжная полка, на которой среди других книг можно было увидеть "Морскую тактику" адмирала Макарова с дарственной надписью прославленного автора; над письменным столом - фотография Нансена, у которого Колчак в Норвегии проходил подготовку перед своей первой полярной экспедицией; встроенный в стену платяной шкаф; небольшой сейф, где помимо документов хранилось полученное за Порт-Артур золотое оружие и дань сентиментальности - андреевский флаг - символ чести и доблести Российского императорского флота.