И молодой человек слушал внимательнейше. Ему давно уже пришла в голову не столь уж безумная идея: все происходящее могло оказаться тонкой, дьявольской игрой. Герр профессор, вроде бы простяга, рубаха-парень, благожелательный и хлебосольный, на деле вполне способен оказаться заагентуренным здешними учреждениями. И более крупные персоны, нежели хозяин уютной усадьбы, бывали заагентурены самым распрекрасным образом… ну скажем, некто воззвал к его патриотизму и предложил взять на себя важную миссию: сбивать с толку всех, кто охотится за аппаратом Штепанека. Прекрасно разыгрывая простодушие и откровенность, внушать визитерам, что аппарат гроша ломаного не стоит. А на деле все может обстоять совсем наоборот, австрийцы уже вовсю строят аппараты для собственной армии, но, как люди предусмотрительные, хотят сбить с толку конкурентов, представить все химерой, не имеющей практического значения. Вполне разумное предположение, подобные ухватки частенько применялись в самых разных уголках света. Если уж ты не удержал в тайне существование аппарата, можно попытаться представить его никчемным…
Так что следовало не поддаваться первым впечатлениям о профессоре, он вполне мог оказаться человеком с двойным дном, участником тонкой игры…
– Знаете что? – деловито спросил профессор. – Бросьте вы это дело, мой юный друг. Поверьте, я вам такое предлагаю из самых лучших побуждений, из элементарного человеческого сочувствия – смотреть противно, как взрослые, серьезные люди гоняются за пустышкой, химерой, бесполезной игрушкой. Меня, как представителя точных наук да и практики, форменным образом с души воротит, когда я наблюдаю за пустой тратой сил и времени. Бросьте, а?
"Кульминация, – подумал молодой человек. – Знать бы только, продиктован этот добрый совет подлинными человеческими чувствами или указаниями других?"
Он слегка пожал плечами, улыбнулся.
– Ну да, конечно, – с видимым сожалением сказал профессор. – Вы ведь не по собственной инициативе во все это влезли, у вас наверняка имеется требовательное начальство, которое жаждет результатов и вашим мнением не интересуется вовсе… Я понимаю, мне это прекрасно знакомо по офицерскому прошлому… В науке, по крайней мере, над тобой не стоят начальники, которых следует слушать… А в вашем ремесле все, разумеется, иначе… Как хорошо все же, что я давно уже не на военной службе…
Он печально ссутулился над столом, глядя куда-то вдаль. Воспользовавшись паузой, молодой человек осторожно спросил:
– Быть может, вы все же знаете, где мне найти…
– Везет вам, господин племянник седьмого герцога, – с явным сарказмом бросил профессор. – Не далее как вчера у меня и появились сведения о местопребывании великого изобретателя. Черт с вами, простите великодушно за грубость. Если тем, кто вас послал, не жаль выбрасывать деньги на бесполезные пустяки, дерзайте сколько душе угодно. По крайней мере бедняга Лео поправит свое незавидное финансовое положение. Совесть у меня чиста, я вас старательно отговаривал с позиций здравого рассудка. Благоволите выбрасывать деньги на ветер – не смею препятствовать… Вам известно, что такое Вурстпратер?
– Ну разумеется, – сказал молодой человек. – Местечко в вашем великолепном парке Пратер, где располагаются увеселительные балаганы, целый городок. Я там не был, но наслышан…
– Вот там Штепанека и ищите, – сказал профессор с видом крайне удрученным. – В балаганчике некоего Кольбаха. Господи боже! – выдохнул он вовсе уж страдальчески. – Бедняга Лео, который мог стать ученым с европейским именем, подвизается со своим аппаратом в Вурстпратере, в компании бородатых женщин, лилипутов и шпагоглотателей… И бесполезно что-либо предпринимать… Отправляйтесь в Вурстпратер, молодой человек. Мне сообщили совершенно точные сведения люди, которым можно доверять. Балаганчик Кольбаха. Деталями я, уж простите, не стал интересоваться… Но Вурстпратер, в общем, невелик, вы сами найдете, я думаю, с вашей-то энергией и рвением… Идите к Кольбаху… – Он подумал, взял графин и разлил по стопкам последнее, что оставалось в графине. – И вот что… Я человек гордый, строптивый даже, но… Все же такая светлая голова… Если увидите Лео, не сочтите за труд передать, что я готов поступиться гордыней и предложить все-таки достойный выход из положения. В том случае, если он готов бросить свои химеры и заняться тем, что я ему предлагал, двери моего дома для него всегда открыты… Вам, в конце концов, нужен не Лео, а исключительно его аппарат… Можете вы оказать мне эту услугу?
– Я ему непременно передам, если найду, – сказал молодой человек вежливо.
– Найдете, конечно же, – поморщился профессор. – Вурстпратер – не Сахара и не джунгли… Балаганчик Кольбаха, – повторил он с нескрываемым омерзением. – Балаганчик…
Он понурился, поник, взгляд стал потухшим, а все прежнее оживление куда-то моментально улетучилось. Понятно было, что делать здесь более нечего, благо нужная информация (будем надеяться!) получена…
Молодой человек поднялся:
– Разрешите откланяться?
– Да, пожалуй, – отозвался профессор меланхолично, не глядя на собеседника.
– Я смогу нанести вам еще визит? Коли возникнет такая необходимость?
– Бога ради, – тусклым голосом бросил профессор. – Бога ради…
Молодой человек тихонько вышел из комнаты, пересек обширное помещение, загроможденное диковинными аппаратами (на сей раз уже нигде не трещало и не плясали электрические разряды), спустился с невысокого каменного крыльца в три ступеньки и быстрыми шагами направился к воротам. Привратник предупредительно распахнул перед ним калитку и поклонился на прощанье, его украшенная бакенбардами физиономия осталась непроницаемой.
Густав встрепенулся на козлах, глянул вопросительно, вынул кнут из гнезда.
– В Вену, Густав! – распорядился молодой человек в сером и прыгнул в фиакр, хлопнув дверцей сильнее, чем это было необходимо.
Щелкнул кнут, фиакр тронул с места. Молодой человек в сером сгорбился на уютном мягком сиденье, подперев кулаками щеки. В ушах у него все еще звучал саркастический голос профессора, с нескрываемой иронией повествовавшего о череде "племянников". И при воспоминании о том, какое ошеломление он испытал, охватывал жгучий стыд. Сам он нисколько не был виноват в том, что его инкогнито было раскрыто столь позорным образом, – но легче от этого факта не становилось ничуть. Стыдобушка вышла… Кто мог предполагать…
Тяжко вздохнув, он выпрямился на сиденье – фиакр как раз проезжал мимо заведения Верре, и следовало проверить кое-какие предположения, забыв на время о недавнем афронте.
Он достал из кармана маленькое круглое зеркальце и, привалившись плечом к дверце, держал его так, чтобы видеть происходящее за спиной. Так и есть: двое ничем не приметных господ, торопливо спустившихся с террасы, запрыгнули в тот самый фиакр с кучером в черном сюртуке, который молодой человек заприметил по дороге к профессору. Фиакр проворно выехал со стоянки экипажей и двинулся следом, соблюдая все ту же дистанцию, что и по пути сюда.
Это была классическая слежка. Боковая аллея, ведущая к воротам профессорского особняка, прекрасно просматривается именно с террасы, как и сами ворота. Те двое, заняв удобную позицию для наблюдения, ничуть не рисковали упустить преследуемого, разве что он покинет особняк через какую-нибудь заднюю калитку и скроется пешком – но обычно люди предусмотрительные в подобных случаях берут под пристальную обсервацию все подступы к дому… Наверняка и на этот случай что-то было предусмотрено.
Слежка, конечно. По большому счету, это как раз нисколечко не волновало, поскольку могло считаться в его ремесле вещью самой что ни на есть прозаической. Всего лишь слежка. И нет нужды гадать, кто именно идет по его следу, – все равно этого пока что не угадать. Рано или поздно выяснится. А вот пережитый у профессора стыд волновал до сих пор.
Он не раз оказывался в опасности, когда просто нешуточной, а когда и откровенно смертельной. Однако в такую вот, насквозь мирную, но неловкую и нелепейшую ситуацию ротмистр Бестужев попадал впервые за все время службы – что в армии, что в Охранном отделении.
Он снова вздохнул – тяжко, досадливо. Мысли невольно возвращались к недавней беседе в Петербурге.
Глава третья
Шантарск и Вена
КАК СПЛОШЬ И РЯДОМ случается в нашей жизни, все произошло неожиданно. В тот самый момент, когда Бестужев вплотную озаботился приобретением билета до Шантарска и прочими хлопотами, неизбежно связанными с отъездом, в его гостиничном номере появился штабс-капитан со значком Николаевской военной академии.
– Господин ротмистр? Имею поручение доставить вас в Генеральный штаб по крайне серьезному вопросу.
Что тут поделаешь? Пришлось снимать партикулярное платье и надевать военный мундир – кадровому офицеру от подобного приглашения отказываться как-то не пристало…
Ехали не в экипаже, в автомобиле. Штабс-капитан изо всех сил старался занимать Бестужева беседой о всевозможных пустяках, не имеющих никакого отношения к службе. Однако Бестужев, не новичок в своем ремесле, очень быстро понял, что молодой штабс сам ни малейшего интереса к разговору не испытывает. Вообще не испытывает ни расположения, ни неприязни: ему просто-напросто приказали, очевидно, быть во время поездки крайне любезным. И, что гораздо более интересно, штабс, судя по бросаемым украдкой любопытным взглядам, совершенно не представляет, зачем везет жандармского ротмистра в Генеральный штаб. Учитывая все это, Бестужев поддерживал светскую беседу, разумеется, – но формально, из чистой вежливости, как и его собеседник.
В Генеральном штабе он оказался впервые. Длиннейшие коридоры, высокие потолки… Во всем прочем – обычнейшее военное учреждение, в котором без лишней спешки идет налаженная работа: деловитые офицеры, стук пишущих машинок, сразу опознаваемые командированные. Разве что, учитывая специфику учреждения, на каждом шагу видишь то соответствующие аксельбанты, то значки Николаевской академии.
Хозяином кабинета, в который его провел штабс-капитан и после короткого рапорта исчез, как призрак, оказался довольно молодой, никак не старше сорока, генерал-майор со значком Николаевской академии и полудюжиной наград, неопровержимо свидетельствовавших, что их обладатель бывал на поле боя, где проявил себя не худшим образом.
Там же сидели еще двое. Генерал, судя по императорским вензелям на погонах, принадлежавший к свите его величества, был гораздо старше хозяина кабинета, лет этак пятидесяти с лишком, но выглядел бодрым и жизнерадостным: румяный, плотный и крепенький, как гриб-боровичок, с густой, короткой, аккуратно расчесанной и благоухающей вежеталем бородкой. Наград на его безукоризненном кителе красовалось, пожалуй, раза в три больше, чем у генерал-майора, причем половина иностранные – однако ни одной боевой Бестужев наметанным глазом среди них не высмотрел. По его первоначальным впечатлениям, это был типичнейший свитский байбак. Непонятно, зачем им военная форма…
Третьим оказался штатский, средних лет, осанистый, с густой бородой, напомнившей Бестужеву сибирские купеческие, университетским значком на сером сюртуке и Анной на шее. Пока что Бестужев не гадал о причинах странного вызова, предпочитая ждать объяснений, но поневоле отметил одно: компания в кабинете подобралась какая-то, как бы это выразиться точнее, странноватая. Они плохо сочетались друг с другом: Генерального штаба генерал-майор, несомненно, с боевым прошлым, классический свитский тыловой увалень и штатский ученого вида…
– Алексей Воинович? Прошу садиться, – сказал хозяин кабинета с безукоризненной вежливостью, присущей всем обитателям данного учреждения. – Вы, кажется, курите? Прошу без церемоний, вот пепельница. Позвольте представиться: Аверьянов Николай Донатович, можно без чинов. Имею честь представлять на данном совещании управление второго генерал-квартирмейстера Главного штаба. Разъяснения, думается, не нужны?
Бестужев понятливо склонил голову. Любой кадровый офицер и без разъяснений прекрасно знал суть названного управления: специальная служба Генерального штаба, то есть военная заграничная разведка…
– Свиты Его Величества генерал-адьютант Страхов Виктор Сергеевич, профессор Бахметов Никифор Иванович, ученый и изобретатель, крупнейший специалист по электротехнике. Чтобы не томить вас неизвестностью, Алексей Воинович, а также сберечь полезное время, сразу изложу обстоятельства: в силу соответствующих решений вы временно откомандированы из Корпуса жандармов в мое распоряжение. Согласования проведены, соответствующие распоряжения отданы в письменном виде. Прошу ознакомиться.
Бестужев бегло просмотрел три выложенных перед ним документа – все было оформлено надлежащим образом, комар носа не подточит, все бюрократические каноны соблюдены…
– У вас есть вопросы, ротмистр?
– Как теперь обстоят дела с моим назначением в Шантарск?
– Остается в силе, – спокойно ответил Аверьянов. – Откомандирование ваше, повторяю, временное… – Он едва заметно улыбнулся. – Позвольте спросить: это назначение вам не по нраву?
– Наоборот, ваше… Николай Донатович, – решительно сказал Бестужев. – Я сам его добивался в силу… определенных причин.
– Ах, вот как? Ну что же, ротмистр, Сибирь, уж не посетуйте, подождет. Поскольку весомые соображения требуют вашей поездки в противоположном направлении: в Австро-Венгрию, в Вену. Высшие государственные соображения, – добавил генерал веско и крайне серьезно. – Миссия на вас будет возложена ответственнейшая, прошу уяснить это с самого начала и отнестись предельно серьезно.
Страхов, с невероятно важным, напыщенным (и чуточку глупым) видом выпрямился в кресле так, словно аршин проглотил. И добавил торжественно:
– Высочайшее указание, ротмистр, понимаете? Его величество изволит лично наблюдать за проведением… акции.
– Я понял, ваше высокопревосходительство, – ответил Бестужев с подобающей серьезностью.
– Разумеется, в Вене мы располагаем и военными агентами и, как бы поделикатнее выразиться, людьми, действующими далеко не столь официально, – сказал Аверьянов деловито. – Однако ввиду особой важности предстоящего было решено ввести в акцию человека совершенно постороннего, не знакомого с австрийскими специальными службами… Вы что-то хотите сказать?
– Боюсь, я как раз прекрасно знаком с теми службами, о коих вы упомянули, – сказал Бестужев. – После истории в Лёвенбурге…
Аверьянов чуть улыбнулся:
– Я во всех подробностях осведомлен о ваших делах в Лёвенбурге… но для данного случая это как раз и есть благоприятное обстоятельство. Во-первых, вы известны австрийской тайной полиции не как человек, работавший против них, а, наоборот, предотвративший злодейское покушение на императора Франца-Иосифа, что отмечено австрийским орденом, который я вижу у вас на груди… Во-вторых, вы им прекрасно известны как офицер Охранного отделения, то есть сугубо политического сыска. Таким образом, если вы попадете в поле их зрения во время выполнения миссии, какое-то время они будут считать, что вы занимаетесь своим привычным делом, то есть наблюдением за революционерами. Далеко не сразу вас свяжут с настоящим делом… Именно эти мотивы и повлияли на то, что дело поручено именно вам. Как видите, все продумано. Или у вас есть возражения?
– Приказ есть приказ, – кратко ответил Бестужев.
– Отлично. Ну а теперь, когда все непонятности разъяснены, перейдем к делу. Не так давно некий Леопольд Штепанек, подданный Австро-Венгерской империи, получил в Англии патент за номером пять тысяч триста один на изобретенный им аппарат, позволяющий передавать изображения на дальние расстояния. Вы представляете, о чем идет речь?
– Смутно, признаться, – сказал Бестужев искренне. – Нечто вроде синематографа… или телеграфа, но передающего не точки-тире, а изображение?
– Совершенно верно, – сказал Бахметов. – Доходчиво объясняя, существуют передающий аппарат и принимающий. Если мы, находясь в этом кабинете, поместим перед объективом, скажем, свежий номер газеты… или, учитывая специфику кабинета, очередной приказ, уже через несколько секунд где-нибудь во Владивостоке будет получена точная копия данной бумаги. Понимаете?
– Да, конечно, – сказал Бестужев. – Позвольте, это ведь полезнейшее изобретение!
"Действительно, – подумал он. – Если фотографические карточки подлежащих розыску революционеров, а также секретные бумаги, которые нельзя доверить даже шифрованными телеграфу, будут не с фельдъегерями перемещаться по необъятным просторам империи Российской, а в секунды передаваться меж разделенными тысячами верст отделениями и управлениями… Гораздо легче будет работать".
– Безусловно, – сказал Аверьянов. – Однако "оптический" телеграф – далеко не самая важная сторона предмета. Аппарат в первую очередь может быть применен в военном деле… Ну, предположим, вы ожидаете перемещений противника на конкретном направлении. Вместо того, чтобы рассылать конную разведку, достаточно установить на нужном направлении передающие аппараты – и командующий в штабе с помощью аппарата приемного моментально увидит в принимающем аппарате изображение войск неприятеля, движущееся, даже цветное.
– И это возможно? – вырвалось у Бестужева.
– Никифор Иванович уверяет, что возможно.
– Ничего невозможного с точки зрения науки в этом нет, – тут же поддержал Бахметов. – Всего-навсего передача электрических сигналов и их преобразование в оптическое изображение. Беспроводная передача, как уверяет Штепанек. Ровным счетом ничего необычного. Технический прогресс идет вперед, только и всего. Совершенно та же история произошла с телефоном и телеграфом: буквально несколько лет назад появился и беспроволочный телеграф Попова – Маркони. Благодаря которому можно поддерживать связь на сотни верст без проводов, связываться с кораблями в море… Доводилось слышать?
– Разумеется, – сказал Бестужев и легонько улыбнулся. – Один из моих подчиненных даже фантазировал на эту тему: прекрасно было бы иметь подобный аппарат беспроволочного телеграфа в кармане пальто. Тогда ведущие наблюдение агенты, находясь на значительном расстоянии друг от друга, могли бы меж собой сообщаться в считанные секунды.
– Увы… – пожал плечами Бахметов. – Подобную миниатюризацию нынешняя электротехника пока что не в состоянии произвести.
– А в будущем? – с живым интересом спросил Бестужев.
– Вполне возможно, ротмистр, вполне возможно!
– Господа, господа! – со страдальческим видом воскликнул Страхов. – Вернемся к серьезным вещам! Не время для отвлеченных фантазий. Высочайшее внимание…
– В самом деле, господа, – сказал Аверьянов вежливо, но решительно. – Давайте вернемся к делам насущным. Итак, аппарат Штепанека, который сам изобретатель назвал телеспектроскоп, или, в просторечии, дальногляд… Как вы сами убедились, Алексей Воинович, в военном деле он может сыграть огромное значение. Вы, как человек с опытом, уже, конечно, поняли, какие действия планируются?
Бестужев позволил себе скупо улыбнуться:
– Я лишь хотел бы уточнить характер этих действий.