Вот кто создаст во Флоренции университет! И среди них - ни единого флорентийца, а смерть уже выхватила одного из их рядов!
- Вот я и на Третьем Небе. В кругах душ, посвятивших себя учению и науке, о которых говорил мне Теофило, - сказал наконец Данте, не обращаясь ни к кому в особенности. - Но почему же вы собираетесь в таком странном месте?.. Мне известно, что ваш Studium еще не имеет своего помещения. Однако Магистрат, разумеется, выделил бы вам зал в монастыре Сан Пьеро. Или в каком-нибудь еще монастыре…
Поэту показалось, что присутствовавшие тайком переглянулись.
- Потерпите немного и все поймете, мессир Алигьери, - сказал аптекарь и кивнул в один из углов таверны, где воцарилось особенное оживление.
Внезапно раздались медленные удары барабана, сопровождавшиеся звоном бронзовых тарелок. Под одобрительные возгласы публики в помещении возникла женская фигура. Посетители тут же повскакивали с мест, замахали руками, завопили разные пошлости и стали колотить деревянными мисками по столам в такт барабану, порой его заглушая.
Данте с вопросительным видом повернулся к Теофило.
- Это Антилия. Танцовщица, из-за которой слава о таверне мессира Бальдо докатилась до самого Рима! - возбужденно пояснил аптекарь.
Поэт огляделся по сторонам.
Так, значит, эту грязную дыру знают даже в Риме! Бедная, бедная Флоренция! Во что ты превратилась! Выйдя за пределы старых стен, ты стала новым Вавилоном! Где твоя древняя честь?! Что это за новые идолы?! Какая-то танцовщица с размалеванным лицом?! Кто она?! Откуда?!
Погрузившись в эти тягостные размышления, поэт ограничился тем, что заметил:
- Антилия? Такого имени нет в святцах.
- Будьте уверены в том, что Антилия не попала бы в святцы, зови ее хоть Мария Магдалина! - рассмеялся Веньеро. - Конечно, ее нет и не будет в святцах, - ироническим тоном добавил он. - Но уверен, что и вам понравятся ее явные и тайные достоинства.
Данте его уже не слушал. Он силился рассмотреть происходящее на том конце таверны, но ему мешала толпа посетителей. В центре всеобщего внимания была смуглая женщина, закутанная в покрывало.
Внезапно раздался чей-то вопль и взрыв всеобщего хохота. В другом конце зала какой-то однорукий верзила схватил за промежность какого-то подвыпившего посетителя и потащил его к выходу. Пьяный орал, как будто его режут.
- И сегодня хозяин действует как настоящий крестоносец, - подмигнув остальным, сказал Бруно.
- Почему как крестоносец?
- Разве вам не известен этот ловкий боевой прием, прибывший к нам из-за моря, мессир Алигьери? - вмешался Веньеро. - На самом деле мавры подарили нам не только свои комментарии к Аристотелю! Когда наши воины в кольчугах и латах впервые высадились на азиатских берегах, язычники сначала испугались, считая их неуязвимыми. Впрочем, они скоро поняли, что и в христианских доспехах есть слабое место и стали действовать так, как только что поступил Бальдо. Хоть у него и одна рука, он легко справится с любым верзилой.
Внезапно раздался бой большого барабана, заглушивший остальные звуки в таверне. Возможно, это был сигнал, потому что танцовщица двинулась грациозной походкой к столу, за которым сидел Данте. Она шла сквозь лес тянувшихся к ней рук как галера, рассекающая морские волны. На ее скрытом до половины покрывалом лице было написано презрение к таким грубым проявлениям восхищения.
Однако Данте показалось, что презрительное отношение танцовщицы к толпе притворно. Наверняка ей льстило всеобщее внимание и она лишь изображала пренебрежение.
Ритмичные удары барабана и тарелок усилились. Антилия подходила все ближе и ближе. Любопытство, которое вначале испытывал поэт, стало перерастать в неосознанное возбуждение. Он как зачарованный наблюдал за приближением женщины. Она двигалась, ловко уклоняясь от жадных пальцев взволнованных зрителей.
Данте наконец разглядел танцовщицу в подробностях. Ее тело было скрыто под тонким шелковым покрывалом, искусно вышитым узорами с павлиньих перьев. В своем диковинном одеянии она напоминала грациозную экзотическую птицу. Изящные запястья украшены металлическими браслетами. Ни в одной флорентийской таверне Данте не доводилось видеть подобную танцовщицу.
Вот Антилия подошла к столу ученых мужей и остановилась, слегка поводя бедрами и позванивая браслетами. Она пристально смотрела на сидевших за столом. Данте заглянул в ее глаза - они были черны как оникс. Чувственным движением Антилия запрокинула голову, изогнув шею, украшенную монистом из мелких золотых монет. Потом она повела плечами, качнула грудью и роскошными бедрами и начала извиваться. Извивалось все ее тело от шеи до тонких лодыжек, украшенных золотыми цепями. Танцовщица завертелась на месте, подняв руки, на ее лице была написана гордость языческой жрицы, совершающей древний ритуал.
Данте не отрывал взгляда от ее прекрасного лица. В ее чертах было что-то восточное. Высокие скулы были умело подчеркнуты румянами, и из-за этого ее лицо казалось отлитым из бронзы. Танцовщица двигалась с грацией пантеры.
Поэт был околдован. Танец Антилии был похож на некий нечестивый ритуал, ведь праздновавшая его жрица явно не отличалась скромностью. Но при этом в нем было что-то духовное, две противоположности - дух и плоть - слились воедино… Если в Земном Раю танцевали, это делали именно так. Там танцевала сама Лилит. Так танцевали те, чье падение повлекло за собой многовековые страдания человечества. На лице Антилии больше не было сладострастия, с которым она перед этим открывала свое тело чужим взглядам. Теперь у нее на губах играла ангельская улыбка.
Поэт с удивлением поймал себя на мысли, что в грязную таверну воистину спустилась с небес божественная посланница, ангел, недоступный постыдным желаниям.
Танцовщица вращалась все быстрее и быстрее. Полы ее покрывала вращались вместе с ней, поднимаясь все выше и выше. Наконец они раскрылись под взглядами онемевших зрителей как лепестки огромного цветка. Музыка грохотала. В неистовом темпе били тарелки и барабаны.
Данте всем своим существом ощущал, как собравшиеся вокруг него мужчины желают эту женщину. Какая-то сила подняла его на ноги вместе со всеми. Словно магнитом его тянуло к восхитительному женскому телу, полностью появившемуся из-под раскрывшихся лепестков покрывала. На женщине не было никакой одежды. Лишь на плоском животе сверкал золотой кулон на цепочке. Не видя ничего вокруг себя, Данте не мог оторвать взгляда от треугольничка мягких волос в низу ее живота…
Женщина продолжала в экстазе вращаться на одном месте в ореоле лепестков, расшитых павлиньими глазами. Ее сложенные над головой руки трепетали. Казалось, ее танец никогда не кончится…
Внезапно музыка замолчала. В этот же момент танцовщица прекратила головокружительное вращение так легко и просто, словно была невесомой. Покрывало упало и скрыло от посторонних глаз ее обнаженное тело.
Женщина закуталась в покрывало и некоторое время стояла неподвижно, переводя дух, с таким видом, будто понятия не имела о буре желаний, которую вызвала среди зрителей.
Данте тоже окаменел. Потом осознал, что смотрит на танцовщицу разинув рот от вожделения, устыдился и попытался взять себя в руки. Не иначе, это последствия приема загадочного снадобья чанду, иначе с чего флорентийскому приору так реагировать на вид обнаженного женского тела, пусть даже такого прекрасного. Поэт смутился и сел, надеясь на то, что никто не заметил, как он с разинутым ртом пялится на голую женщину.
Молчание нарушил Теофило:
- Теперь вы наверняка понимаете, почему мы называем наш узкий кружок последователями Третьего Неба.
Приковывая к себе похотливые взгляды мужчин, танцовщица в гробовой тишине подошла к двери, скрытой за занавеской, и исчезла.
Все начали разговаривать и смеяться, но как-то невесело, словно каждый боролся в этот момент со своим демоном сладострастия.
- Понимаю, - пробормотал Данте. - Легко могу себе представить, что перед нами была посланница самой богини, управляющей третьим хрустальным сводом небес.
Возбуждение постепенно проходило, и поэт с трудом приводил в повиновение собственные чувства.
Неужели божественная покровительница будущего университета его родной Флоренции - распутница? Блудница, триумфально шествующая из одной таверны в другую без одежды и при всех регалиях своего постыдного ремесла!
Остальным приорам наверняка дали взятку! Только это может объяснить царящее во Флоренции разложение нравов!
"Как это много говорит о нашем времени! - пряча горькую усмешку, подумал поэт. - Богиня любви избрала своей посланницей блудницу!"
От тягостных размышлений Данте отвлек звучный голос Веньеро.
- Ну и как вам это зрелище, мессир Данте? Вам не кажется, что мудрость наших друзей проявляется и в их тяге к красоте - лучшем из того, что есть в этом мире? Поверьте мне, я знаю всех знаменитых красавиц Средиземноморья, но этой женщине нет равных!
- А кто она такая? - стараясь говорить как можно равнодушнее, спросил поэт.
- Антилия появилась во Флоренции недавно, - ответил Августино, в чьих глазах еще блестело желание. - Она из далеких стран. Видели, какое у нее лицо? Говорят, она одна из немногих, кто спасся во время резни, учиненной сарацинами в Сан Джованни д’Акри. У нее ничего и никого нет, только эта умопомрачительная красота. Наверняка на родине она и научилась этому невероятному танцу. Это вам не наши деревенские пляски!
- Вряд ли ее родители итальянцы.
- Может, они были византийскими греками. Или евреями. Или рабами родом из Анатолии. Она и сама не знает. Или не хочет признаваться.
- Ну и как? - с хитрым видом спросил поэта Бруно Амманнати. - У вас не возникает желания поближе познакомиться с этим источником нашего вдохновения?
Мужчины за столом навострили уши, всем было интересно, как Данте, этот поборник добродетели, отреагирует на подобное предложение.
- Здесь пиршество скорее любви, а не мудрости, - уклончиво ответил он.
- Причина тому - женщина, которой вы только что восторгались, мессир Алигьери, - сказал Антонио да Перетола. - Но разве не могли быть посвящены ей ваши строки, которые я с удовольствием вспоминаю:
"Voi che sapete ragionar d’Amore
Udite la ballata mia pietosa
Che parla d’una donna disdegnosa
La qual m’ha tolto il cor per suo valore"?
Данте возмутился, услышав начало одной из канцон, посвященных им Беатриче. Как можно восхвалять этими словами плотские прелести какой-то там танцовщицы?!
У него на языке вертелась резкая отповедь, но он удержался. Ведь Антонио наверняка хотел не обидеть его, а польстить ему!
- Кроме того, и мудрейший Соломон не отказывался выполнять пожелания царицы Савской. Он делал это без колебаний и не утерял из-за этого ни крупицы своей славы, - каким-то двусмысленным тоном сказал архитектор Якопо. - Может, и вы найдете здесь новые источники поэтического вдохновения…
- Увы, но обязанности моей новой должности не оставляют мне времени для сладостных любовных песен, - ответил Данте.
- Но ведь мы рассуждаем здесь не только о любовных утехах, - миролюбиво заметил Чекко из Асколи. - Мы говорим и о плодах познания, и о том, что скрыто от нас природой, которая ревниво стережет свои секреты. Истинное призвание ученого - пытаться проникнуть во все тайны. В этом и заключается высшая задача Studium, который мы создаем.
- И все же именно любовь должен особенно тщательно изучать человеческий ум, - настаивал Якопо. - Кому это знать лучше вас, мессир Алигьери?!
Все закивали, соглашаясь с архитектором. Августино даже открыл рот, чтобы что-то добавить.
- Именно любовь, говорите? - внезапно опередил его Данте. - А смерть? Злодеяние?
Никто не нашелся что ответить.
- Злодеяние? - пробормотал наконец Бруно. - Думаете, ученым умам стоит заниматься злодеяниями? Как это можно? Ведь и Сократ, и Платон считали любовь и злодеяние несовместными?!
Данте оглядел собравшихся.
- Злодеяние ужасно, но его источник все в той же душе человека. Злодеяния сопровождают нас с момента первого грехопадения. С первого убийства, когда Каин призвал брата к себе на пастбище. - Данте на секунду замолчал, оценивая впечатление, произведенное его словами. - При этом мне кажется, что нет такой загадки, какую не могли бы решить разум и добродетель. Ведь злодей оставляет на теле своей жертвы отпечатки не только своих рук, но и своей черной души. Жертва же по принципу тайного влечения противоположностей притягивает к себе своего палача. Выходит, палач и жертва две стороны одной медали.
- Вы так думаете? - спросил Амманнати.
- Да. Укажите мне жертву, и я скажу вам, кто палач. Как и великому Архимеду, мне нужна лишь одна точка опоры.
- В каком смысле?
- В таком, что каждая жертва притягивает своего палача и создает благоприятные условия для злодеяния. Иными словами, воля злодея - вторична. Убитый связан с убийцей как звезды с небесным сводом. Самые хитроумные уловки преступника неразрывно связаны с характером его жертвы, поэтому проницательному уму не трудно найти виновного.
Поэт чувствовал на себе внимательные и удивленные взгляды собравшихся.
- Борясь со злом, - подытожил он, - Господь дарует нам способность проникнуть в ухищрения злодеев.
У всех был такой смущенный вид, что Данте засомневался в том, что они уловили ход его мыслей. Может, астроном Чекко что-то и понял. Остальные наверняка - ничего! Мысленно улыбаясь, поэт откинулся на спинку стула.
В конце концов, поставить на место этих чужаков, кичащихся своей ученостью, оказалось не так уж сложно.
На этот раз молчание нарушил Августино.
- Судя по всему, ваш интерес к злодеяниям, мессир Алигьери, не так уж и абстрактен. Похоже, вы сталкиваетесь с преступлениями и в повседневной жизни. Теперь, в должности приора, вы наверняка расследуете какое-нибудь из числа злодеяний, о которых так вдохновенно рассуждали, - с невинным видом добавил он. - Неужели во Флоренции совершено преступление?!.
- Именно так. Кроме того, это преступление касается вас.
Воцарилось гробовое молчание. Казалось, стало тише во всей таверне.
Краем глаза Данте заметил, что к их столу бочком стал пробираться Бальдо - ее хозяин. Казалось, он не мог слышать их разговор с другого конца таверны, и все равно сейчас он пожирал глазами Данте и его собеседников.
- В церкви, предназначенной на роль помещения для вашего Studium, совершено зверское убийство. Погиб мастер Амброджо, делавший мозаику.
Ни единый звук не нарушил тишины. Данте внимательно разглядывал безразличные и бесстрастные лица. Он ждал, что кто-нибудь пожалеет убитого или ужаснется. Или хотя бы удивится.
О чем же говорит это невозмутимое молчание - о спокойствии мудрецов или о том, что они и сами все знали? Да, они, несомненно, знают об убийстве! А один из них - намного больше других!
Тут, как по мановению волшебной палочки, тишина испарилась. За столом послышались удивленные и сочувственные возгласы. Ученые мужи так старались выразить свои эмоции, что стали шуметь громче подвыпивших гуляк.
- Значит, Амброджо больше нет? - выговорил наконец Чекко из Асколи. - Как же так?! Почему?!
На его лице было выражение глубокого горя, но Данте видел, что он притворяется.
- Стража во главе со своим капитаном ничего не может понять, - сказал поэт.
Прежде чем продолжать, он некоторое время внимательно разглядывал сидевших рядом с ним за столом людей, все больше и больше убеждаясь в том, что они уже все знали, но по какой-то тайной причине скрывали это.
Конечно, ему казалась нелепой мысль о том, что эти ученые могут быть замешаны в такое страшное преступление. Но ведь ему уже много раз приходилось убеждаться в том, какими невероятно двуличными могут быть люди!
- Так как же погиб мастер Амброджо? - настаивал Чекко.
- Он умирал долго и мучительно… - приор вкратце описал то, что нашел на месте преступления. - При этом он, кажется, успел написать себе эпитафию, хоть она и не вполне ясна.
- Что? Что он написал?
Данте обмакнул палец в остатки вина на дне своего кубка и начертал на скатерти знаки, замеченные им на стене в церкви Сан Джуда. Внезапно он замер с занесенным над скатертью пальцем, вспомнив фрагмент сна, увиденного им после приема снадобья Теофило. Виденное во сне и виденное наяву в церкви Сан Джуда наложились одно на другое. Видимо, Данте мельком заметил эту деталь в церкви, но не обратил на нее должного внимания, а потом чанду обострило его ум и помогло увидеть взаимосвязь.
Данте еще переживал это открытие, когда услышал озабоченный голос Теофило:
- Мессир Алигьери! Вам плохо?
Данте ответил вопросом на вопрос:
- А кто из вас знал мастера Амброджо лично?
Собравшиеся быстро переглянулись. Заговорил опять Теофило:
- Думаю, могу сказать от лица всех собравшихся, что все мы знали мастера Амброджо и восхищались его талантом.
Аптекарь говорил спокойно, но по лицам его товарищей было видно, что они поражены этим вопросом и скрытым в нем намеком.
- Вы сообщили нам о том, до чего смогла додуматься стража, - продолжал Теофило. - А сами-то вы что об этом думаете?
- Хоть я и сообразительнее стражников, сначала я тоже ничего не понял, - ответил поэт. При этом ему показалось, что люди вокруг стола вздохнули с облегчением.
- Однако несколько мгновений назад я очень много понял, - добавил он и на секунду замолк. - Минерва озарила мой ум своим факелом мудрости.
- В каком смысле? - спросил Теофило.
- Теперь мне очень многое ясно, - проговорил поэт и провел пальцем вдоль знаков, начертанных вином на столе. - Вам не кажется, что мастер Амброджо сумел нацарапать три вертикальные черточки и начал писать слово, которое ему не достало сил закончить. Не желал ли он написать по-латыни "III COELUM" - Третье Небо?
Никто не проронил ни слова.
- Забавное совпадение, не правда ли, мессир Алигьери? - проговорил наконец безразличным тоном Августино.
Данте решил ему подыграть.
К чему играть в кошки мышки?!
- Не могу даже предположить, что такие ученые мужи не пришли раньше меня к этому выводу!
- Ну и что же вытекает из этого вывода? - скрипучим голосом спросил с дальнего конца стола Якопо.
Не дав Данте ответить, в разговор вмешался Чекко из Асколи:
- Я тоже думаю, что эта надпись не случайна, и пришел к тому же выводу, что и вы, мессир Алигьери. Что же имел в виду Амброджо? Что мы повинны в его гибели? Или, может, мы должны отмстить его убийце? А в первом случае - виновны ли мы все, или среди нас скрывается лишь один убийца? Если один, то кто он?
- Возможно, что дело было совсем по-другому, - вмешался Бруно. - Что, если знаки начертал убийца, имевший в виду что-то совсем иное? Как вы думаете, друзья мои? - спросил богослов, не обращаясь при этом ни к кому в отдельности.
- Наш корабль сейчас разобьется о скалы беспочвенных догадок! - пробормотал Августино.
Данте некоторое время молча думал. Он прекрасно понял, какую позицию избрали его собеседники. Некоторые из них даже бросали ему вызывающие взгляды, позабыв о внешней учтивости.
Впрочем, Данте был готов принять вызов.