Грандиозный шкаф Партриджа тоже смотрел на парк. Как и следовало ожидать, по виду он походил на древнеримский храм. С некоторых пор Партридж увлекся античной архитектурой, неустанно восхваляя присущие ей точные формы, упорядоченность и соразмерность частей. Античность, утверждал он, создала пропорции и элементы, которые с тех пор еще никто не улучшил, и именно она является законодательницей тенденций моды будущего. Не все в мастерской придерживались его точки зрения. Чиппендейл, любивший строгие композиции и классическую архитектуру, тем не менее, отдавал предпочтение вычурному декору, и любому клиенту старался внушить, что его заказ лучше украсить орнаментом с китайскими мотивами - райскими птицами, драконами и пагодами или лентами, розочками и водопадами. Такая работа и стоит дороже, говорил он своим ученикам, и сама вещь смотрится богато. От урн и пилястров толку куда как меньше.
Лорд Монтфорт - в молодости он несколько месяцев провел в Италии - разделял любовь Партриджа к древности. Как и подобало молодому человеку его поколения и ранга, он изучал в Риме античную архитектуру и там же приобрел большинство скульптур, которые ныне украшали его парк и помещения в самом доме. Он согласился с идеей Партриджа оформить библиотеку в духе классицизма - в комнате, предназначенной для занятий умственным трудом, что-то обязательно должно напоминать об античной цивилизации. Но лорд Монтфорт был одержим также потребностью поразить своих знакомых и, опасаясь, что академическая сдержанность не создаст надлежащего эффекта, к строгим пилястрам, урнам и щипцам Партриджа добавил, по совету Чиппендейла, фестоны из изгибающихся ветвей, листвы и цветов. В результате получилось нечто вроде античного храма, увитого аркадской растительностью.
С лордом Монтфортом я познакомился только в канун Нового года, на пятый день моего пребывания в Хорсхите. Он ворвался в библиотеку в развевающейся за спиной накидке; рядом трусил грязный охотничий пес.
- Хопсон, где ты, плут, бездельник? - заорал он. - Я пришел напомнить тебе, что завтра я ожидаю гостей. И если они будут лишены возможности полюбоваться этой комнатой и ее обстановкой, как я на то рассчитываю, я сообщу Чиппендейлу, что ты проявил нерасторопность, и соответственно спешить с оплатой тоже не стану.
Поскольку я в это время сидел на лестнице под потолком, подравнивая основание урны на колонне, лорд Монтфорт не мог видеть меня, отчего он разъярился еще больше и, словно внезапно поднявшаяся вода, хлынувшая на берег, не защищенный мешками с песком, обрушил на меня свой гнев с новой силой.
- И можешь передать Чиппендейлу, когда увидишь его, что при сложившихся обстоятельствах пусть и не пытается требовать с меня возвращения своего альбома. Я буду держать его у себя столько, сколько пожелаю.
Я понятия не имел, о каком альбоме идет речь, но свирепый тон навел на меня такой ужас, что в тот момент я бы и мать родную не узнал.
- Лорд Монтфорт, - воскликнул я, поспешно сворачивая и убирая в карман двухфутовую рулетку. Потом спустился до его уровня и поклонился. - Позвольте представиться: Натаниел Хопсон.
Налитые кровью маленькие глазки Монтфорта впились в меня. Его пес ощетинился, отчего стал похож на куст чертополоха, и с рычанием бросился вперед. Стараясь не смотреть на собаку, я сосредоточил все внимание на хозяине дома. Лорд Монтфорт был тучный мужчина примерно пятидесяти пяти лет, с жиденькими волосами - он пришел без парика - и большим животом, едва умещавшимся в бриджах. Он обливался потом, беспрестанно дергался и моргал, из чего я сделал вывод, что им владеет крайнее возбуждение.
- Надеюсь, когда ваша светлость оценит мою работу, вы не будете разочарованы. Основное уже сделано. Осталось кое-что подправить. На это понадобится еще несколько часов. - Пес, прижав уши, обнюхивал мои бриджи, тычась мордой мне в пах. И по-прежнему рычал. Не обращая внимания на собаку, Монтфорт впервые оглядел почти готовую библиотеку.
Монументальность и великолепие обстановки не могли не вызвать у него удовольствия. Отдуваясь и покряхтывая, он с восхищением созерцал удивительную метаморфозу простого дерева, преобразившегося в высокий вместительный шкаф, стол, лестницы, глобусы и стулья.
- Смотрится как одно целое, верно, Хопсон? Держу пари, красивее библиотеки не сыскать во всей стране.
- Да, милорд.
- Грандиозная декорация для представления, а?
- Конечно.
Пес затрусил за хозяином из комнаты. Я вздохнул свободнее.
Прошли недели, прежде чем я вспомнил его слова и осознал их истинное значение.
Глава 3
Итак, я возвращаюсь в своем повествовании к ужину в доме Монтфорта и ужасной находке, с которой началась эта странная история. В тот вечер за роскошным обеденным столом из красного дерева, кроме самого хозяина, собрались еще восемь человек. Трое - члены его семьи, жившие в Хорсхит-Холле: Элизабет, жена Монтфорта, хрупкая молодая женщина, о которой я уже упоминал; Роберт, его девятнадцатилетний сын от предыдущего брака и наследник поместья, красивый юноша крепкого телосложения, в тот вечер по случаю торжества одетый с подобающей пышностью; сестра Монтфорта - Маргарет Аллен, старая дева, вот уже двадцать лет заведовавшая хозяйством в усадьбе. Остальные пятеро были гости: два владельца соседних поместий - лорд Фоули и лорд Брадфилд - со своими женами и некий Уоллес, поверенный Монтфорта, оказавшийся в числе приглашенных в последнюю минуту; днем его призвали в усадьбу по делам его светлости и пока еще не отпустили.
Мое прежнее описание этого собрания, его странной атмосферы и необъяснимого поведения гостей, возможно, оставило у вас впечатление, что торжество с самого начала предвещало несчастье, что признаки неминуемой трагедии были очевидны любому здравомыслящему человеку. На самом деле, должен признаться, что такая точка зрения - хотя задним числом судить конечно же легче - не давала верного представления о сложившейся обстановке. Как и всякий человек, я строю свои выводы на основе исходного материала - впечатлений и реальных фактов. Если мне и присуще какое-то особое дарование в этой области, то только потому, что мое ремесло научило меня обращаться с исходным материалом более осторожно, чем это свойственно большинству людей, ибо предельная точность - залог моего мастерства. Правда, в данном случае материала у меня было мало. Прибыв в Хорсхит всего пять дней назад, я имел весьма приблизительное представление об усадьбе и ее обитателях. Напряженная атмосфера в доме меня поразила, но не посеяла в душе тревогу, ибо я счел, что здесь это естественное положение дел. Да и потом, как мог я судить верно, если не привык к подобной пышности? Не имея соответствующего опыта, свои заключения я черпал только из того, что видел.
Мое знакомство с лордом Монтфортом днем раньше показало мне, что по характеру он человек вспыльчивый и желчный и часто вызывает неловкость у окружающих. Таким образом, не было ничего необычного в том, что его настроение, и без того не праздничное, продолжало ухудшаться. Тем не менее в тот вечер крайняя угрюмость Монтфорта, казалось, стала с течением времени удивлять его гостей и домочадцев. Ужин был в самом разгаре, когда один из них впервые отметил это. Сосед Монтфорта, лорд Брадфилд, обладатель необъятного брюха и столь же огромного аппетита, отвлекшись ненадолго от черепашьего супа, принялся пересказывать пикантную сплетню.
- …Епископ прямо-таки обрадовался, когда обнаружил, что у него чесотка. Сказал, ему все равно, где он ее подцепил.
Главное, благодаря ей он теперь может не опасаться, что у него уведут любовницу.
Не обращая внимания на сердитый взгляд жены, Брадфилд помедлил и сунул в рот еще одну ложку супа, обронив большую каплю на свой сюртук из пурпурного дамаста, на котором виднелось множество отметин других изысканных обедов. Если Брадфилд надеялся на поощрение со стороны хозяина, ему пришлось глубоко разочароваться. Монтфорт молчал, злобно таращась на него выпученными глазами. Дамы тоже не поддержали разговор. Сестра Монтфорта, Маргарет, казалось, ушла в свои мысли. Элизабет, его жена, опустила глаза и смущенно заерзала на стуле.
Мне между тем только и оставалось, что дивиться на столь оригинальное застолье. Как же отличалось это чопорное общество от шумных компаний, которые собирались в "Синем кабане" или "Фонтане"! Если б не исчезновение Партриджа, случившееся так некстати, я был бы сейчас там - или, еще лучше, сидел бы в театре с Элис. Я тосковал по толчее, веселью, неблагозвучному пению пьяных голосов, хотел вдохнуть воздух, полный запахов жарящегося мяса, готовящихся пудингов, табачного дыма и пота. Но больше всего мне хотелось отдалиться от этого унылого собрания.
Такие мысли обуревали меня, пока я стоял неподвижно, прямой, как палка, у буфета, ожидая, когда лакей подаст сигнал убирать грязную посуду. Здесь я должен сказать, что прежде ни разу не прислуживал за столом и согласился попробовать себя в новом качестве только по настоянию миссис Каммингз, пребывавшей в смятении из-за мисс Аллен. Та, по праву экономки, неосмотрительно отпустила в тот вечер троих слуг. В довершение к этому второй лакей неожиданно заболел (миссис Каммингз считала, что причиной тому - крепкий эль в таверне). В итоге из прислуги остались только трое - лакей, подававший блюда гостям, и Конни с судомойкой, помогавшие на кухне. Миссис Каммингз попросила моего содействия - "вот только поставите десерт на стол, и свободны", - и я по глупости уступил. Теперь, стоя здесь в парике, от которого чесалась голова, утянутый до полусмерти в алую ливрею с кисточками, словно нелепая коробка конфет в витрине лавки, я ругал себя за податливость.
Брадфилд, судя по его вытаращенным глазам и разинутому рту, был ошеломлен реакцией Монтфорта, но не стал допытываться у хозяина дома причины его дурного настроения. Возможно, не осмелился. Или уже знал, в чем дело. Как бы то ни было, не желая растрачивать свой талант рассказчика на неблагодарного слушателя, он переключил внимание на другой конец стола, где сидел лорд Фоули, и перехватил взгляд последнего. Фоули был облачен в безукоризненно чистый черный бархатный сюртук, отливавший блеском кротового меха. Молочное кружево подчеркивало костлявость худого лица с большим орлиным носом и глубоко посаженными глазами. Он едва заметно улыбнулся Брадфилду, а тому более действенного подбадривания и не требовалось - он поспешил продолжить свой рассказ.
- Я знаю из достоверного источника, что его любовница два-три дня после его воскресной проповеди ну просто сама добродетель, но к четвергу уже и не помнит, что была в церкви.
Лорд Фоули на эту скрытую шутку обнажил в улыбке свои хищные зубы. Будь у него в запасе хотя бы секунда, он, возможно, отозвался бы какой-нибудь умной остротой, но в разговор неожиданно встрял Монтфорт.
- С Фоули нельзя оставлять любовницу даже до четверга, а то он приберет ее себе, несмотря ни на какую чесотку. Я прав, Фоули? - Монтфорт тяжело дышал. Его кожа приобрела зловещий красновато-коричневый оттенок, лицо стало темнее тучи. Почувствовав настроение хозяина, пес Монтфорта, доселе мирно дремавший под его креслом, зашевелился.
Демонстративно избегая взгляда Монтфорта, Фоули уголком салфетки из камчатного полотна промокнул каплю супа на нижней губе и, храня невозмутимость, обратился к Роберту, сыну хозяина дома:
- Ты, кажется, скоро едешь в Италию?
Роберт разрезал вальдшнепа. С неописуемым изяществом он отделил от тушки голову и длинный заостренный клюв, положил их на край тарелки, словно венок на надгробную плиту, и ответил:
- Надеюсь отправиться в конце недели. И предвкушаю свой отъезд с таким же нетерпением, с каким моя семья жаждет избавиться от меня. Вы не согласны, Элизабет?
Последний вопрос он адресовал своей молодой мачехе, сидевшей между ним и его грузным отцом. Мне она казалась разряженной девочкой-подростком, которую случайно посадили за стол вместе с взрослыми.
- Не сомневаюсь, там ты найдешь чем поразвлечься, Роберт. Что касается желания твоих родных избавиться от тебя, за всех говорить не стану, но лично мне жаль, что ты уезжаешь. - Она произнесла это быстро, будто боялась, что ей прикажут замолчать. Голос у нее был тихий и немного визгливый.
Монтфорт сердито посмотрел на жену и сына. Спустя мгновение, громко пыхтя, он поднялся из-за стола, прошаркал мимо меня к окнам и раздвинул портьеры. Ничто не доставляет ему такого удовольствия, как вид из этой комнаты, заявил он, категорически запретив закрывать шторы до конца вечера. Он сложил рот в угрюмую складку, и после уж никто из участников застолья не осмелился высказать ему свои возражения, хотя в окнах, кроме темноты, видно ничего не было, а в щели задувал ледяной ветер, что всем причиняло неудобство. Дамы, поджав губы, молча тряслись от холода, покрываясь гусиной кожей, поскольку все они были в декольтированных платьях. Мужчины тоже примолкли. Монтфорт в сопровождении сонного пса, следовавшего за ним тенью, нетвердым шагом прошествовал к своему месту во главе стола и медленно опустился в кресло.
Один только Фоули, на другом конце стола, не утратил присутствия духа. Он возобновил разговор с Брадфилдом. Что они обсуждали, я не слышал, но, судя по тому, как подергивались, словно вспугнутые пауки, черные брови Фоули, речь, вероятно, шла о каком-то драматическом событии. Спустя несколько минут и все остальные, набравшись смелости, продолжили застольную беседу. Поверенный Уоллес попытался завладеть вниманием мисс Аллен. Та с восторгом слушала Роберта, разглагольствовавшего о предстоящем путешествии в Италию.
Мисс Аллен - ее тонкий нос покраснел от холодного сквозняка - пыталась расспросить племянника о поездке, но тот, явно не замечая ее, увлеченно беседовал с Элизабет о Риме. Склонившись к ее лицу, он что-то доверительно шепнул ей и продолжал свой рассказ. Вскоре я услышал громкий всхрап и странное рычание, слетевшие с губ Монтфорта. Роберт повернулся к нему, озадаченно морща лоб. Неужели эти звериные звуки издал его отец? Отчего он вдруг так рассвирепел?
- Вам плохо, отец? У вас больной вид. Опять подагра? - заботливо поинтересовался он.
- Даже если мне нездоровится, я попросил бы тебя не кричать об этом на весь белый свет, дабы не усугублять мои муки. Может, ты, конечно, возомнил себя врачом, но уверяю, У тебя просто разыгралось воображение.
Роберт опешил от столь суровой отповеди.
- Я ни в коей мере не хотел усугублять ваши страдания. Просто меня беспокоит ваше самочувствие.
- Я сам решу, когда и с кем обсуждать свое самочувствие, Роберт, - зло бросил его отец. - А тебя, Элизабет, я попросил бы не забывать о гостях.
Словно получив пощечину, Элизабет вздрогнула и потупила взор. На голове у нее был напудренный белый парик с вплетенными в пряди шелковыми розочками и листиками, платье из алого шелка было украшено черным кружевом. Богатство одеяния, казалось, только подчеркивало бледность набеленного лица. Восхитительная черная мушка отделилась от ее верхней губы и, затрепыхав в воздухе, упала ей на грудь. Элизабет погладила белый локон, лежавший у нее на плече, будто в прикосновении к чему-то мягкому искала защиты от грубости мужа. Потом взяла веер и принялась обмахиваться, словно ее лихорадило от жары, хотя на самом деле она дрожала от холода. Страдания жены не тронули Монтфорта. Он занялся жареной куропаткой - проткнул вилкой золотистую кожицу, отрезал большой кусок сочного мяса и принялся жевать.
Уже не в первый раз я наблюдал, как лорд Монтфорт грубит Элизабет, и, признаюсь, меня это изрядно раздражало. Возможно, я просто наивен, не искушен в жизни. В конце концов, какой муж не бывает порой деспотом? Разве мужчине не дано Богом право быть хозяином в своем доме и требовать послушания от супруги, когда он видит в том необходимость? И все же в данном случае я пребывал в крайнем негодовании. Возможно, меня смущали разница в возрасте (его жена была лишь на три года старше его сына) и вопиющее несходство во внешности (я с омерзением представлял, как он мнет под своим толстым брюхом ее хрупкую фигурку). Как стал возможен столь неравный брак? Я расспросил Констанцию - кладезь знаний в этой области - и узнал кое-какие подробности печальной истории.
Пять лет назад Элизабет, семнадцатилетняя девушка, младшая дочь почтенного торговца, присутствовала на летнем балу, где Генри Монтфорт - вдовец, владелец этого поместья и отец воспитывавшегося без матери сына-подростка - заприметил юную девственницу и вознамерился первым насладиться ее непорочностью. По словам Констанции, охотно обсуждавшей со мной обитателей Хорсхит-Холла, задача перед ним стояла нетрудная. Элизабет не могла состязаться в коварстве с Монтфортом. Он напоил ее шампанским, затем уговорил прогуляться с ним под луной и под одной из мраморных нимф насильно лишил ее девственности. Спустя некоторое время отец Элизабет обратил внимание, что его дочь в расстройстве бродит по саду. Выяснив причину ее смятения, он пригрозил Монтфорту скандалом, если тот безотлагательно не женится на его дочери. Несколько недель спустя бедняжка Элизабет рассталась со своим счастливым детством и с родителями, которые души в ней не чаяли, и стала женой лорда Монтфорта. Полагаю, с тех пор она видела от мужа только грубость и дурное обращение.
Конни, в отличие от меня, не сочувствовала своей хозяйке. У Элизабет есть свои радости, заявила она. Я спросил, что это за радости, и Конни с жаром перечислила: Элизабет богата; она - хозяйка роскошного особняка и пользуется расположением мисс Аллен, нашедшей в ней дочь, о которой всегда мечтала. И потом (Конни театрально помолчала), есть и другие утешения.
- Что ты имеешь в виду? - вскричал я. С моей стороны это была вполне естественная реакция.
- О, утешиться можно по-всякому. - Конни заговорщицки подмигнула мне, но ничего больше не сказала.
Я полоскал столовые приборы и бокалы в специальной емкости (Чиппендейл неплохо зарабатывал на аксессуарах для богатых столовых, среди которых наибольшей популярностью пользовался набор из двух чаш: одна, с наплавленным оловом, предназначалась для полоскания посуды, во вторую складывали чистые ножи, вилки и ложки), когда на дальнем конце стола, где сидели Фоули с Брадфилдом, раздался взрыв смеха. Фоули жестикулировал куриной ножкой, которую держал большим и указательным пальцами. Кружевные манжеты его сорочки развевались, на губах блестел жир. Он уже поел, и на его тарелке вздымалась груда белесых костей. Брадфилд с жадностью внимал ему. Фоули отпустил очередную остроту, и он вновь закатился судорожным смехом, брызгая ошметками недожеванного мяса, которые оседали на его животе, увеличивая число грязных пятен. Чужое веселье было нестерпимо для лорда Монтфорта. Кровь прилила к его лицу, оно стало краснее алого платья его жены.
- Все остришь, Фоули, - взревел он. - Что ж не пошутить, ты ведь уйдешь из моего дома богаче, чем был прежде.
Воцарилось молчание. Я замер, опасаясь несвоевременным звоном ложек навлечь на себя ярость Монтфорта. Фоули, как и я, уловил сарказм в его голосе, но не стал принимать вызов. Вместо этого повернулся к жене, вовлекая ее в разговор.
- Джейн, дорогая, посмотри на эту ведуту. По-моему, она столь же восхитительна, что и Сан-Даниель, которого я купил прошлой весной, ты не находишь?
Оскорбленный его пренебрежением, Монтфорт рассвирепел еще больше.
- Сэр, - загрохотал он, - я попросил бы вас помнить о моем присутствии. Вы можете дурачить меня за игорным столом, но не в моем доме.