* * *
Шанс представился мне в конце января. Половина рабочих заболели и лежали в сараях, где жили рабы. Некоторые заболели так серьезно, что перестали бороться за жизнь и умерли. Те, кто остался на ногах, чувствовали себя отвратительно, но дополнительные усилия того стоили, потому что если ты жив - получаешь дополнительный паек. Еда была ужасной, но помогала бороться с холодом.
Прошел легкий снегопад, никто не был уверен, отправят ли на этой неделе повозки. Небо стало ясным, и показалось, что следует ждать еще больших холодов. Зима по-настоящему вступала в свои права. В последний момент груз все-таки решили отправить, собрав лишь нескольких возниц. Даже начальник каравана был другой. Я оказался на предпоследней повозке. Никто ничего не сказал, но я знал, что это означает.
Мы подъехали к форту. Недовольный центурион с распухшими от болотной лихорадки глазами вышел и проштамповал наш грузовой манифест. Мы тронулись в путь. Было так холодно, что нам даже выдали грубые фетровые плащи с остроконечными капюшонами, а заодно снабдили и рукавицами, чтобы могли держать вожжи. На возвышенностях ветер налетал на людей с низко висящих туч, рвал одежду и был таким холодным, что мы прищуривались и оскаливались и стонали от жалости к самим себе. Темная полоса повозок ползла по пустой дороге. В одном месте оказалась яма, наполненная талым снегом и жидкой грязью. Нам пришлось слезть с повозок и вести мулов под уздцы, потом тянуть их вверх на склон под дикие завывания ветра. Затем мы кружили по серой местности, где тут и там маячили могильные холмы забытых царьков. Потом мы попали в густой туман.
Когда мы остановились для подделки документа, мы все - и надсмотрщики, и рабы оказались в одной упряжке, страдая от нестерпимого холода. У сопровождавшего нас человека возникли проблемы: в доме было слишком темно, а на улице, куда он попытался выйти из дома, слишком ветрено. Мы, казалось, стояли целую вечность, сжимаясь под укрытием тележек. Мы сгибались в три погибели и корчились, пытаясь хоть как-то защититься от ветра. До деревни мы добирались в два раза дольше обычного. Небо стало опасно менять цвета: стало каким-то желтовато-серым. Похоже, ожидался снег.
Наконец мы снова были готовы тронуться в путь. До поворота у границы предстояло проехать две мили. Начальник каравана мне подмигнул. Повозки тронулись в путь. Мулам всегда трудно тронуться с места с такой поклажей, а в этот день, когда дороги пребывали в столь плачевном состоянии, животные справлялись с задачей еще хуже, чем обычно. Животные заскользили в железных подковах по грязи, которая превращалась в лед практически на наших глазах, затем яростно дернулись, заклинило одну ось - она обледенела. Застрявшие задние колеса пошли в сторону, ось затрещала, одно колесо отвалилось, один угол повозки внезапно накренился, мулы завопили и встали на дыбы. Я тоже встал и в следующее мгновение вылетел на дорогу, а мой груз полетел в канаву. Сломанная повозка осела на одну сторону. Один мул так пострадал, что нам пришлось перерезать ему горло, другой вырвался и унесся прочь.
По какой-то непонятной причине все стали винить в случившемся меня.
* * *
О свалившемся грузе долго спорили. Если вести его в Абону, нужно снова менять грузовой манифест, не считая проблем размещения дополнительных слитков на других повозках. Тогда получится по пять. Кроме того, мои слитки были особенными - этот украденный товар предстояло продавать незнакомцам. Это были украденные слитки с серебром. Не для Абоны! Другая повозка, предназначенная для отправки на юг, не сможет отвезти восемь слитков. После долгих споров людей, совершенно не привычных к решению проблем, тем более, стоя в темноте на пронизывающем холоде, было решено оставить мой груз здесь и контрабандным путем доставить его назад в Вебиодум на обратном пути.
Я вызвался остаться с грузом.
* * *
После того как остальные уехали, стало ужасно тихо. Несколько местных хижин использовались скотоводами летом и теперь пустовали. У меня было убежище, но я понимал: если погода еще ухудшится или пройдет сильный снегопад, мои товарищи задержатся. Я могу остаться в этом капкане на долгое время без еды. С гор пришел дождь, причем такой мелкий, что не шел, а прилипал к лицу и одежде, если я выглядывал наружу. Прекращаться он не собирался. Впервые за три месяца я остался совершенно один.
- Привет, Марк! - сказал я, словно приветствовал друга.
Я стоял и думал. Это был как раз момент для побега, но меня оставили здесь одного по одной единственной причине - в середине зимы через горы не пробраться. Любого, кто попытается сбежать, найдут только весной вместе с замерзшими коровами и утонувшими овцами. Я, может, и добрался бы до ущелий, но меня там никто не ждал. И я все еще хотел выяснить, как переправляются слитки.
Дождь прекратился. Стало холоднее. Я решил действовать. Согнувшись в три погибели, я поднимал слитки по одному за раз и шатаясь уносил их подальше от дороги, через канаву. Там я выкопал яму в мокрой земле. Тогда я и обратил внимание, что только на одном из четырех слитков стояло четыре клейма, по которым мы определяли, что в них все еще остается серебро. Трифер обманывал заговорщиков. Они пытаются подкупить преторианцев свинцом! Я опустился на корточки. Если мы скажем это преторианцам, то у заговорщиков начнутся проблемы, и Веспасиан окажется в безопасности.
Я закопал все четыре слитка и отметил место грудой камней, после чего отправился пешком назад к рудникам.
Путь составлял восемь миль - достаточно времени, чтобы убедить себя: я дурак. Чтобы заставить ноги передвигаться, я вел долгий разговор с Фестом, своим братом. Это не помогло - Фест тоже считал меня дураком.
Странно разговаривать с мертвым героем, но Фест обладал удивительным магнетизмом, и от разговоров с ним, когда он был жив, мне всегда становилось легко. Здесь, под затянутым тучами небом, я был замерзшей точкой, передвигавшейся по темному плато назад в страшное рабство, в которое попал по собственной воле. Разговор с Фестом казался более реальным, чем мой собственный дикий мир.
Полдня спустя на последнем участке пути я сошел с дороги, чтобы срезать угол. Римские дороги обычно проложены прямо, только если нет особой причины делать повороты. Здесь такая причина имелась, и широкая дуга была оправданной. Она огибала колодцы и ямы отработанной шахты. Шатаясь, я пробирался сквозь палки, напоминающие копья, - стебли засохших растений. Внезапно земля исчезла. Ноги соскользнули с торфа, покрытого тонким слоем льда, и я полетел вперед и свалился в одну из ям. Я поскользнулся и подвернул ногу. Вначале я ничего не почувствовал боли, но, когда стал выбираться из ямы, ногу пронзила боль. Я сразу же понял, что у меня сломана кость. Фест сказал, что подобное могло произойти только со мной.
Я лежал на спине и смотрел в холодное небо, и говорил моему героическому брату, что я обо всем этом думаю.
* * *
Пошел снег. Воцарилась мертвая тишина. Если я останусь лежать тут, то умру. Если я умру здесь, то могу и искупить вину за случившееся с Сосией, но кроме отчета, отправленного мною Иларию (если Руфрий Виталий до него когда-нибудь доберется и все толково объяснит) я ничего больше не сделал. Умереть, не рассказав всего, что я выяснил, - глупо, особенно после всего, что мне пришлось пережить.
Снег продолжал падать, жестоко, спокойно и безмятежно. Я согревался, пока ходил, но, как только лег, тепло покинуло мое тело. Я заговорил, теперь мне никто не отвечал.
Лучше предпринять усилие, даже если оно провалится. Я, как мог, соорудил шину - нашел старую палку и обвязал ее веревкой из козьей шерсти, которую использовал в качестве ремня. Сработано было плохо, я смог держаться на ногах. Едва.
Я заковылял дальше. Назад в Вебиодун. От меня не будет пользы в Вебиодуне, но больше идти мне было некуда.
Одна моя знакомая потом спросила меня, почему я не попросил убежища у солдат в крепости. Причин было две, даже три. Во-первых, я все еще надеялся выяснить, куда отправляют украденные слитки. Во-вторых, если сумасшедший истощенный раб появится с пустоши и станет заявлять, что он - личный представитель прокуратора, отвечающего за финансы в деле, затрагивающем интересы императора, то может ожидать только порки. В-третьих, не все информаторы идеальны. Мне это не пришло в голову.
У меня все онемело. Я был изможден, промерз снаружи и изнутри, был разочарован и терпел боль. Я пришел к рудникам. Хромая, приблизился к месту последней выработки и, шатаясь, предстал перед мастером Корниксом. Когда я сказал ему, что оставил четыре украденных слитка без надзора, он издал рык и схватил один из шестов, которыми мы иногда подпираем породу, нависающую сверху. Я открыл рот, чтобы объяснить, как надежно закопаны слитки. Но до того как я успел открыть рот, сквозь снег, залепляющий мне глаза, я увидел, как Корникс замахивается шестом. Он врезался мне в бок и сломал несколько ребер. Ноги подогнулись, привязанная к ноге палка треснула и я, падая, потерял сознание.
Когда они бросили меня в подвал, я ненадолго пришел в себя и услышал восклицание Корникса.
- Пусть там сгниет!
- А если придет охотник?
- Никому не нужен этот слюнтяй, - выпалил Корникс и расхохотался. - Если кто-то про него спросит, он мертв. И он на самом деле скоро умрет!
Именно тогда я понял, что никогда не вернусь домой.
Глава 28
Мой слух, казалось, необычно обострился. Это было понятно. Я оставался в сознании только благодаря звукам, доносившимся снаружи. Крупицы сознания помогали мне остаться в живых.
Я не мог пошевелиться. Никто не приходил, чтобы поговорить со мной. Я не видел ничего, кроме различных оттенков серого, которые отличали день от ночи. Меня окружали влажные каменные стены. Окон не было, а в камнях имелись щели. Иногда дверь со скрипом открывалась, и мне вталкивали миску с густой жирной похлебкой. Я предпочитал дни, когда обо мне забывали.
Я не знал, сколько времени провел в заточении. Вероятно, меньше недели. Неделя для человека, которого оставили умирать, кажется вечностью.
По шагам скованных цепью рабов, проходивших мимо, я научился определить, идет ли дождь или просто висит обычный зимний туман. Я также слышал грохот повозок, иногда улавливал стук копыт лошадей и знал, что мимо проехал офицер из форта в малиновом плаще. Иногда ветер доносил До меня отдаленный стук топоров и звук падающего в деревянные ведерки угля. Плавильная печь постоянно шумела, я слышал, как раздували меха, это иногда разнообразило звуки плавильни.
Теперь, иногда вспоминая, что произошло дальше, я улыбаюсь.
Однажды я услышал стук копыт лошади, которая тянула какую-то повозку, явно отличавшуюся от тех, которые постоянно проезжали мимо. Также по-деловому проехало несколько всадников и остановились неподалеку. Голос, принадлежащий военному, объявил имя прокуратора Флавия. Кто-то заворчал. Затем прозвучал еще один голос - резко, словно скобель на дереве.
- … тот, кого вы называете Весельчаком.
Так, я на самом деле в плохой форме. Начались галлюцинации, если и не сама смерть приблизилась ко мне. Голос, похоже, принадлежал сенаторской дочери. Вначале я даже не мог вспомнить ее имя. Затем я словно втащил его в сознание из другого мира. Елена.
- Так, кто это… Думаю, он мертв…
- Тогда я должна буду осмотреть тело! Если вы его похоронили, выкопайте его.
- О, госпожа, пусть мои слуги подадут вам самое лучшее вино!
Дверь со скрипом отворилась и повисла на одной петле. Я увидел неожиданно ослепляющий огонь.
- О да! Это он - наш ценный беглец!
Я не мог выругаться, поскольку слишком охрип, но мне все-таки это удалось.
* * *
Мастер Корникс стоял сразу же за ее плечом. Выглядел он жалким и присмиревшим. Она недовольно оглядела мою камеру, затем заговорила резким и ехидным голосом.
- Что это вы ему устроили? Отдых в постели и особый уход?
Мне стало жаль Корникса. Ее отношение было невыносимо. Кроме того, она прибыла с военным сопровождением. Он ничего не мог сделать.
Корникс стащил меня с тонкой подстилки из вонючего папоротника, а потом положил у ее ног в грязь снаружи. Я закрыл глаза. Свет меня слепил, несмотря на большие облака. Я успел увидеть молодую женщину, одетую во что-то синее, шерстяное. Я помню складки на платье и нахмурившееся белое лицо, обрамленное мягкими, прямыми волосами.
На мгновение я почти потерял сознание.
- Марк! - произнесла Елена Юстина покровительственным тоном, которым говорила бы с обесчестившим себя рабом.
Мое лицо лежало в луже всего в нескольких дюймах от ее ног.
Красивые ботинки. Серая кожа с маленькими круглыми дырочками для шнурков. И лодыжки гораздо лучше, чем она заслуживала.
- Ну и сцена! Дядя Гай так в тебя верил. Ты только посмотри на себя!
А что она ожидала? Беглец редко упаковывает чистые туники, личную губку и туалетные принадлежности… Я держался за реальность в виде белого пятна - незнакомого враждебного лица.
- О, в самом деле, Марк! Чего ты добился? Сломанная нога, сломанные ребра, обморожение, стригущий лишай и грязь!
Ей было неудобно смотреть на эту грязь. Елена отправила меня в баню, предоставляемую официальным лицам, перед тем как я обесчестил повозку ее тети. Солдат, который, вероятно, знал, кто я на самом деле, привязал мою ногу к новой шине. Видимо, ему было стыдно, и он не смог сделать это лучше.
* * *
К тому времени как Елена позволила мне забраться в повозку, меня полностью отмыли и переодели из лохмотьев в чью-то далеко не самую новую тунику. Пахла она незабываемо, хотя в несколько раз лучше, чем от меня воняло раньше. Корникс отбыл в места содержания рабов в приступе желания пытать и насиловать. Я дрожал. Госпожа набросила на меня плед, предназначенный для путников, и издала при этом злобное шипение. Мне казалось, что я так и не обсох. Мне удалось вымыться, но мытье под наблюдением солдата и Корникса не позволяло достаточно хорошо вытереться, в особенности между пальцев.
У меня дико чесалась голова, чистота опьяняла. Вся моя кожа чувствовала себя ожившей, легкое дуновение ветра ранило мое лицо.
Елена Юстина достала плащ, который я узнал. Смутные воспоминания подсказали, что это мой плащ из другой жизни. Приличное темно-зеленое одеяние с крепкими металлическими застежками. Вероятно, когда-то я был парнем, не обделенным вкусом. Каким-то образом я забрался в повозку с впряженной в нее небольшой лошадкой.
- Отличная упряжка! - сказал я Елене, стараясь, чтобы голос звучал привычно, как у меня в прошлом. Затем я вспомнил, что она женщина и, как хороший парень, предложил взять вожжи.
- Нет, - ответила она.
Некоторые сказали бы: "Нет, спасибо". Тем не менее я едва ли мог сидеть прямо на сиденье. Она устроилась сама и только после этого удостоила меня следующего обращения.
- Если бы у тебя имелось собственная упряжка, ты позволил бы мне ею управлять?
- Нет, - согласился я.
- Ты не доверяешь женщинам. Я не доверяю мужчинам.
- Справедливо, - сказал я и подумал, что она права: многие мужчины склонны к озорству или даже опасны на колесах.
Лошадка бойко тронулась в путь, и вскоре поселение осталось позади. Елена Юстина, как и следовало ожидать, ехала впереди, быстро оторвавшись от сопровождения. Небольшой, но явно надежный и отважный эскорт робко следовал сзади.
- Скажешь мне, если я поеду слишком быстро и тебя испугаю, - бросила она мне вызов. Смотрела она только прямо вперед.
- Едешь ты слишком быстро, но меня не пугаешь!
Она свернула на боковую дорогу.
- Ты не туда повернула. Нужно следовать на восток, по дороге через возвышенности.
- Нет. У нас есть солдаты. Нет необходимости держаться на границе. Нам нужно на север. Тебе следует благодарить друга Виталия за сегодняшнее спасение. После последней встречи с тобой он заявил дяде Гаю, что тебя нужно вытаскивать, независимо от того, закончил ты работу или нет. Я вызвалась тебя забрать - лучшая маскировка. Кроме того, я чувствовала себя виноватой из-за твоей седой матери…
Поскольку я не помнил, что бы мы обсуждали мою мать, я позволил ей болтать дальше.
- Дядя Гай арестовал этого Трифера и держит его в Глеве…
Непривычный к объяснениям, мой мозг пропускал или оставлял без внимания слишком много фактов.
- Понятно, - сказал я, - на север, да?
Разговор казался бессмысленным усилием. Пусть кто-то еще берет бразды правления в свои руки. Эта повозка выглядела красивой игрушкой, слишком хрупкой для перевозки четырех слитков. Можно было бы что-то организовать с лошадьми солдат, но я слишком устал, чтобы об этом беспокоиться. Тем не менее я, вероятно, беспокойно завозился. Елена Юстина замедлила ход повозки.
- Чем ты занимался на той заболоченной местности? Фалько, скажи мне правду!
- Я спрятал четыре украденных слитка. Закопал в землю и отметил место камнями.
- Доказательства? - спросила она.
- Если хочешь.
Наверное, она пришла к собственным выводам, потому что начала бить несчастную лошадь кнутом, пока та фактически не полетела по воздуху. У Елены горели глаза.
- Ты хочешь сказать - хорошая небольшая пенсия для тебя!
Мы оставили их там. Четыре моих слитка вполне могут лежать в той яме до сих пор.
* * *
Елена Юстина продолжала подгонять лошадь. Вероятно, муж развелся с нею, чтобы спасти свою шкуру. Однако я ни разу по-настоящему не испугался. Она очень умело управляла повозкой. Эта женщина обладала редким сочетанием терпения и смелости. Лошадь ей полностью доверяла, а через несколько миль стал доверять и я. До Глева требовалось преодолеть пятьдесят миль, поэтому доверие было очень кстати.
Пару раз мы останавливались. Она позволяла мне выйти. В первый раз меня начало тошнить, хотя это не имело никакого отношения к ее управлению повозкой. Елена Юстина оставила меня отдохнуть, а сама тем временем тихим голосом разговаривала с одним из солдат. Затем перед тем как мы снова тронулись в путь, Елена принесла мне подслащенного вина во фляге. Она собственноручно крепко поддерживала меня за плечи. При странном прикосновении женской руки у меня выступил пот.
- Если хочешь, мы можем остановиться неподалеку отсюда на mansio, - сказала она деловито, очень внимательно за мной наблюдая. Я покачал головой и не произнес ни звука. Я хотел продолжать путь и предпочел бы умереть в военном форте, где меня похоронят с могильным камнем над урной, а не в каком-то доме у дороги, после чего меня сбросят в канаву и завалят тонной разбитых кувшинов вместе с раздавленной полосатой кошкой. Мне пришло в голову, что имеется причина, объясняющая, почему Елена Юстина так гонит лошадь, а кнут постоянно свистит в воздухе. Она не хочет оказаться в середине пустоши с моим трупом. Я поблагодарил Юпитера за ее безжалостный здравый смысл. В любом случае я не хотел, чтобы мой труп остался с ней.
Она прочитала мои мысли, или, скорее, мое болезненное выражение лица.
- Не беспокойся, Фалько. Я похороню тебя должным образом!