Утренние бдения неожиданно разбавились криками и шумом в соседней палате. Там неистовый Борис наводил свой порядок. Его неуживчивость и хамство естественно, прежде всего, распространились на его соседей по палате. До этого неоднократно были слышны его грубые и громкие, сдобренные матом, претензии к другим, в том числе к симпатичному, солидному и, как показалось Платону, ещё не потерявшему культуру и совесть, старику.
Перед обедом Платон выполнил, обещанную сестре-хозяйке Людмиле Яковлевне, обрезку подсохших веток мандаринового дерева и обмазку срезов этих веток садовым варом, привезённым Платоном вместе с секатором с дачи.
За это он получил благодарность от доброй, заботливой, общительной, симпатичной, ещё не потерявшей своей привлекательности, блондинки средних лет. И со следующего утра, делая утреннюю зарядку, он любовался результатами своего труда.
А в понедельник вечером, ещё до отбоя, на закате Солнца, Платон, наконец, нашёл удобную, высокую скамейку.
Она располагалась между корпусами, напротив цветов, среди которых росли и подсолнухи, и была не только удобна, но и свеже покрашена. В общем, красива! И на ней, как королева, восседала симпатичная моложавая брюнетка в красиво-белом одеянии. Но рядом стояла инвалидная палочка.
Платону эта картина напомнила что-то из старорусского, поместного. Он сел и принялся строчить в тетрадь. Однако его соседство с незнакомкой было недолгим. За королевой зашла не менее моложавая и тоже красивая подруга, возможно выступавшая в роли пробир-дамы.
Она громко, возможно больше для Платона, сказала, что за подругой из окна наблюдает её кавалер, и они вместе заковыляли за угол своего корпуса.
Платон же усиленно сочинял на этой скамейке. Ему было на редкость удобно и комфортно.
Он уже был готов привезти из Некрасовки шестнадцать стихотворений и три главы романа.
Платона, конечно, очень подвёл Алексей Грендаль, рвавшийся в герои его романа, но почти год задерживавший фактический материал о себе, свою автобиографию. И писатель устал ждать. Время ведь шло неумолимо.
Последней каплей, переполнившей целый чан терпения автора, явился настоящий кидок со стороны Алексея.
В субботу, во время последнего своего больничного выходного, Платон договорился с ним по мобильному телефону, что завтра сам зайдёт к нему за, так долго им ожидавшимся, материалом.
Но когда автор прибыл к одному из будущих героев своего романа, тот неожиданно ошарашил его сообщением, что материалы у него в Москве. Платон чуть было не присел от неожиданности.
Тогда на кой хрен ты обещал мне их дать сегодня?! И зачем вообще я сюда пришёл?! - чуть сдерживаясь, про себя возмущался писатель.
Алексей предложил тут же, при нём, написать их заново.
Но у Платона уже не было времени ждать его экзерсисы, так как близился час возвращения в больницу.
А далее Грендаль ещё более удивил Платона, сообщив, что в Москву в ближайшее время не поедет, поэтому напишет заново.
Из чего опытный контрразведчик сделал вывод, что Алексей ещё ничего не написал.
А свидание с Платоном назначил в надежде всё же успеть это сделать до прихода товарища писателя.
Да, кидалой оказался Лёшка - решил тот, и тут же сочинил по этому поводу обличительное стихотворение:
Кидалой Лёшка оказался:
От ёлки палку бросил мне,
Чтоб я собакою кидался
На кость. А он бы в сторонеСмотрел, как я её глодаю.
Грызу впустую, зуб неймёт.
Как полую я возжелаю
Разгрызть до мозга - год займёт!Я, поначалу, кость почуя,
Планировал пером создать,
Известность для него даруя,
Главу о Лёшке написать.А он кидалой оказался,
Навешав на уши лапши.
Хоть сам в герои домогался,
А информации - шиши!К писателю - неуваженье.
К поэту - может пиетет?
От этого строки сложенья
Его пропал авторитет.Не буду больше его трогать.
Не буду просьбой изводить.
Ему не надо? Его похоть!
Так буду я своё творить!Дерьмо не пахнет, не воняет,
Пока его не теребишь.
Нетронутое - засыхает,
Когда вокруг не шебуршишь.Просил его я дать мне срочно.
Наивный автор, как осёл.
И понял я, пожалуй, точно,
Что Лёшка, в общем-то, козёл!
Этим же вечером Платон понял, что пожилая учительница Людмила Ивановна, так восторгавшаяся его творчеством, как неожиданно появилась в его окружении, так и неожиданно, выписавшись, уехала.
Прочитав на закуску ещё и "Папирус", она почему-то сравнила Платона с Достоевским, хотя бы в части божьего озарения. Или такого же сумасшествия - добавил про себя в прямом и переносном смысле автор.
А как-то раньше, в один из традиционных вечеров, Людмила Ивановна представила Платону некую Оксану, бывшую гимнастку, спортсменку, чемпионку.
Платон сразу ответил, что он так и понял. А на вопрос, как? промолчал, про себя подумав: У неё слишком волевое лицо человека, привыкшего локтями расталкивать соперников.
А позже, по разговору других женщин между собой, Платон случайно услышал, что эта Оксана, оказывается, ссорилась со всеми в своей палате.
Поэтому её переселяли из палаты в палату, пока не выселили совсем, вылечив. К счастью для больных из других палат, она ушла.
И Платону было непонятно, то ли Людмила Ивановна демонстрировала ему свою Оксану, то ли наоборот, она показала Оксане Платона, представив его ей, как диковинку - будущего известного писателя и поэта.
Ночь с понедельника на вторник, предпоследняя пребывания Платона в больнице, в основном прошла тихо. И только к утру начали раздаваться специфические звуки.
Поначалу Платона разбудил храп соседа Владимира, страдавшего лёгкой отдышкой от курения.
Потом он почувствовал, как его дающее начало жизни привстало и не давало спать дальше. И он уже представил, как приедет домой и разложит Ксению на диване.
Платон уже почти проснулся. Поэтому звуки ночной жизни легко доходили до чуткого уха страждущего. По утру уже захрапел коренной Сергей из тройки, лежащих у противоположной стены. А то отличились и его пристяжные Николай и Дмитрий. На флангах у Сергея ночные снайперы отметились одиночными выстрелами.
А после завтрака, методистка трудотерапии, весёлая и даже озорная Светлана Петровна, женщина предпенсионного возраста с большими диоптриями, вела занятия не только профессионально, но очень добродушно и даже весело. Было заметно, что она любит и уважает свою работу и пациентов. А те отвечали ей взаимностью.
Вместе с Платоном из соседней палаты выписывался и, старший его на год, тот самый добродушный пенсионер Валерий Михайлович, бывший высококвалифицированный рабочий из оборонки.
На оборону, во всемирно известном ОАО НПП "Звезда" в Томилино, в настоящее время работал наладчиком и Дмитрий Булдаков.
Его сосед, Сергей Алексеевич Илюшин, в свои пятьдесят один, выглядел тоже моложе своих лет, несмотря на, придававший ему излишнюю солидность, большой живот.
Не работал только один Владимир Николаевич Пегов, уже пять лет, из своих пятидесяти четырех, находившийся на пенсии по инвалидности.
Бывший инженер-строитель, из-за квартиры, последние трудовые годы проработал мастером в ПЖРК. Бывший борец в своё время был заражен грязной иглой при откачке жидкости из распухшего от ушиба колена.
В других лечебно-физкультурных, но уже тренажёрных кабинетах реабилитационного центра, с контингентом работала молодая женщина, симпатичная блондинка, методист Елена. Она, как многостаночница, только и успевала переходить от одного тренажёра к другому, то и дело, следя и подсказывая больным-спортсменам.
Но заправляла всей этой физкультурой вакханалией Валентина Николаевна.
Именно она назначала конкретные лечебно-физкультурные кабинеты, тренажёры и упражнения. Но и сама вела самую сложную зарядку, от которой поначалу и болели все выступающие части тела Платона.
Пациентам приходилось вертеться, чтобы успевать пройти все предписанные им процедуры. Лично Платон посещал кабинет массажа, два кабинета физиотерапии, и четыре лечебной физкультуры: два у Елены, по одному у Светланы Петровны и Валентины Николаевны. Именно с её кабинета и начинался лечебно-реабилитационный день Платона.
Некоторые его соэтажники по 10-ой ревматологии не успевали до обеда пройти всё им назначенное. По этому поводу быстро выздоровевший Платон даже пошутил:
- "Да! Время здесь быстротечно! Особенно до обеда. Только не успеваешь одно, как тут же не успеваешь другое!".
После обеда Платон начал понемногу собираться. Начал с бумаг. Посмотрел, что написано, а что ещё надо дописать.
Разобрал рукописи и убрал их, выйдя на последнюю прогулку с одним лишь блокнотиком, ручкой, диктофоном и отцом Митрофаном. И оказалось не зря.
Перед сном, вспоминая эту свою последнюю прогулку по парку, мысленно прощаясь с ним, Платон сочинил и прощальное стихотворение.
По аллеям парка
Я бродил с тетрадкой,
Когда было жарко,
И писал украдкой,На скамейке сидя,
Под тенистой липой,
Никого не видя,
Скрывшись тихой сапой.Я писал о небе
Голубом сегодня,
Заходясь весь в неге
С утра до полудня.
Под лучами Солнца
Я не опалился.
Им я сыт до донца.
Давно уж закалился.
Поутру в среду, в день выписки, проснувшись даже чуть раньше и первым делом записав его осенившее, Платон завершил обычные физкультурно-гигиенические процедуры и приступил к сборам.
Снимая постельное бельё, он периферическим зрением уловил, украдкой на него брошенный, завистливый взгляд проснувшегося, но ещё не вставшего, Дмитрия, который по срокам должен будет выписываться следующим.
Вскоре, встав с постели, поначалу безмолвствовавший Дима, всё же выдавил из себя:
- "Доброе утро!".
Платон ответил, а про себя подумал: О! Ещё не всё потеряно!
Впрочем, относительно Дмитрия Константиновича, он был всё-таки спокоен по части культуры общения того, ибо слышал его возмущённые высказывания по поводу невежливости многих людей, в частности беспардонности и хамства многих женщин.
Последняя ночь на редкость прошла тихо. Никто не храпел и не пердел, почти.
- "Видимо лечение пошло на пользу?!" - лёгкой иронией отметился Дмитрий на информацию об этом Платона.
И только один, толком не спавший Платон, знал сокровенное, что поначалу ночи храпом всё-таки отметился Владимир, а порчением и так спёрнутого воздуха теперь уже и самый молодой Николай. Платона поразила разница между группами его сопалатников. Если первая любила юмор и свежий воздух, явно способствовавшие хорошему настроению и выздоровлению, то вторая, первоначально - закрытые окна и брюзжание по поводу своих болячек - явные признаки загнивания души и тела.
Но Платон заметил, что день ото дня у них стала возрастать потребность и в свежем воздухе, и в юморе.
Дай-то бог! - мысленно пожелал он коллегам дальнейшего процветания.
- "Ну, ладно! Завтрак ведь на носу" - объявил всем более расположенный к иронии Дмитрий.
- "Надо и нос почистить!" - поддержал того Платон.
Вскоре он объявил коллегам, что можно идти в столовую, народу мало. Но никто даже не пошевелился, что вызвало не только удивление, но и раздражение ветерана палаты.
У людей, не принимающих чужой опыт, предполагается отсутствие здравого ума.
Это в полной мере можно было отнести и к новым соседям Платона по палате. На его конкретные советы по-поводу времени еды, уколов и прочего, они не реагировали. Словно Платон здесь не был в течение почти месяца.
А! Понятно! Они хотят сами приобрести свой опыт! - решил он.
После завтрака и последних физкультурных процедур Платон был приглашён лечащим врачом Людмилой Викторовной за выпиской.
С любовью глядя в его глаза, она подробно объяснила ему всё необходимое, в заключение объявив, что ждёт его на следующий год, а оставшееся сегодняшнее время до получения документов, в том числе и обед - его.
Выписку и закрытый больничный лист сестра-хозяйка Людмила Яковлевна принесла даже раньше обычного. Ведь до этого Платон успел по её просьбе обрезать и замазать макушку ещё одного растения из другого вестибюля.
А на место Платона прибыл уже очередной больной.
Лечебный поток не прерывался ни на день, ни на койко-место!
Глава 4. Отец Митрофан
Накануне выписки из больницы, после обеда, Платон в вестибюле отловил священника и попросил его о вечерней аудиенции, в связи с завтрашним своим отъездом. Польщённый, тот с удовольствием согласился.
Свою просьбу Платон обосновал тем, что как писатель, хотел бы кое-что узнать о Владимире Александровиче Маркелове, которого на днях так тепло провожал отец Митрофан, да и о нём самом. Тот поддержал желание Платона узнать больше об этом уникальном человеке, предвкушая интересное общение и возможность высказаться "на камеру", прокомментировав:
- "Писатель, если только он не ремесленник от пера, как правило, всегда человек духовный!".
После традиционно раннего ужина, и затянувшейся паузы на "питие кофея" священником, на вечерней прогулке по парку, куда отец Митрофан вышел в новом, чуть ли не атласном подряснике, оставив прежние лохмотья в палате, он дал Платону большущее, почти интервью, которое, в принципе, таковым и назвать-то было нельзя. Фактически это был односторонний трёп попа сноба. Но всё же, Платону удалось выведать главное.
Но началась беседа со старого вопроса об упомянутых ранее газетах.
Отец Митрофан поведал Платону, что те газеты, которые он имел ввиду во время разговора в столовой, оказались сектантскими.
Платон сразу же согласился с ним, сообщив, что позже он опять обнаружил упомянутую газету и ознакомился с её содержанием. Более того, он добавил, что по информации на последней странице этой же газеты, он сделал вывод, что она издавалась в США, скорее всего на деньги ЦРУ, и передавалась в Россию в электронном виде через американский же спутник. А её содержание, на первый взгляд вроде бы нормальное, является замаскированной подрывной деятельностью против православия.
- "А я то, тогда подумал, что это Вы их распространяете! Пока мне Владимир Александрович не сказал правду о Вас!".
Удивлённый и, поначалу немного обидевшийся, отец Митрофан, переспросил, тут же утверждая:
- "Это наверно Вам наш ортодокс от марксизма, Пётр Журавлёв, так сказал про меня?!".
- "Да! Точно он! Он тогда Вас называл, то иноком, то попом-раскольником, а то сектантом! Да и наш прошлый разговор о газете, плюс её содержание утвердили меня в этом мнении. И я до момента проводов Маркелова из больницы в этом даже и не сомневался! И только когда Вы принесли ему одеяло и высказались на эту тему, у меня возникло первое сомнение. А Владимир Александрович его подкрепил. Всё разъяснил, и меня вразумил!" - услышал священник приятные для себя слова заблудшего.
- "Так что я поговорил с руководством отделения, чтобы они нашли злоумышленницу, и не допускали распространение вредных газет в православной обители, коей является эта больница! …спасибо Маркелову!".
Более чем шестидесятилетний пенсионер-инвалид по заболеванию опорно-двигательного аппарата Владимир Александрович Маркелов ранее, как и Платон, работал в оборонке, был ведущим инженером одного из московских научно-исследовательских институтов.
Будучи талантливым, он имел множество научных трудов и изобретений в своей области деятельности. Но, как беспартийный, и нонконформист, карьеру не сделал. И это было понятно, так как он также был и потомком известного, во всяком случае, в Москве, знатного дворянского рода.
В тот день, во время своей выписки из больницы, Владимир Александрович ожидал машину, ибо передвигаться на костылях ему было чрезвычайно тяжело. Поэтому он вынужден был коротать время в вестибюле отделения, так как и его место уже было занято новым пациентом.
Платон сидел поблизости и работал над текстом. Он и стал невольным свидетелем тёплого отношения отца Митрофана к своему временному товарищу по несчастью. Священник принёс, прилегшему на кожаном диване коллеге, одеяло с подушкой и заботливо помог тому укрыться в его ожидании и дрёме.
Когда поп ушёл, Владимир Александрович заметил вслух специально для Платона, а может и для себя:
- "Какой добрый и замечательный человек этот отец Митрофан!".
Любопытствующему Платону тогда невольно пришлось присоединиться к беседе, из которой он как раз и узнал, что Пётр Журавлёв, находясь в ярой оппозиции к отцу Митрофану, дезинформировал его по поводу священника.
Владимир Александрович несколько подробнее осветил идеологические и чисто человеческие разногласия между ними.
Потом они переключились на творчество Платона, и потомок дворян ознакомился с некоторыми его последними стихами за 2005–2007 годы, указав среди них и очень понравившиеся ему, в частности стихотворение:
"Бывший дуб зелёный"
Бывший дуб зелёный
У меня в руках.
Ствол уж искривлённый.
Корни все во мхах.Бывший дуб поникший
Я в руках держу.
Что-то рано сникший.
Другим не нахожу.Бывший дуб зелёный
Мне не изменял.
А теперь он квёлый,
И совсем опал.Все опали листья,
Жёлуди - к зиме.
В этом теперь весь я,
Покорясь судьбе.Дуб плакучей ивой
Обратился вдруг.
Долей несчастливой
Стал мой лучший друг.Раньше дуб зелёный,
Ветви бросив враз,
Красивый, жёлудёвый
Стоял, как напоказ.Сеял своё семя,
Жёлудей навал.
Взращивал он племя.
Потомство раздавал.Кто-то из-под дуба
Жёлудей набрал,
И ростки младые
Где-то насажал.Долго и упорно
Смотрел дуб в вышину.
А теперь всё скверно -
Лишь в леса глубину.Ветви вниз поникли.
Сморщилась кора.
Многие засохли.
Их ломать пора.Дряхлостью и временем,
Сморщенной корой,
Дуб стоит без времени,
И гниёт порой.Простоит он сколько?
В силе ещё дуб!
Он ведь с виду только,
Как гниющий зуб!P.S. Но тот дуб зелёной
Кроной всё шуршит,
И с зимой суровой
К встрече не спешит.
Платон был польщён похвалой старшего, именитого коллеги, увидевшего в стихотворении касающуюся и его иносказательность.